«Санта-Барбара»
— Значит, твой пионер всю черную кассу Верховного Совета свистнул. Хороши дела. Теперь понятно, почему его к нам доставили, почему так стерегут. Он у них в заложниках. И расследование это у них частное. Они просто всем этим бардаком воспользовались. Ты же видишь, ни одного следователя прокуратуры, ни одного допроса. Он же до сих пор в неизвестных числится. А казалось, что может быть проще, чем установить такого. Пальцы откатать — и все дела. Человек дважды по делу проходил, его отпечатки во всех картотеках есть. И наверняка бумага о переводе от нас будет чистой липой. Не собираются они шум поднимать. Там такие деньги, что сами без башки остаться могут. И он, похоже, единственный свидетель, причем от которого уже никакого проку, если взяли этих, кто денежки увел. Уверена, что эти ребята, которые Леню твоего заставили сейф открыть, не сами по себе, а подельники этих ментов, скорее всего, и сами тоже менты. Просто решили кинуть своих хозяев, так бывает. Я тут где-то прочитала, что восемь килограммов долларов купюрами по сто — это миллион. А ты говоришь, в три мешка еле влезло? Представляешь, сколько там? Поэтому нет никаких сомнений, что в среду твоего Леню до тюрьмы не довезут.
Маринка посмотрела на реку, которая просвечивала сквозь деревья Нескучного сада. Мы пробрались сюда через секретный лаз у травматологического корпуса, для тех, кто не желал платить деньги за вход в Парк культуры. Сейчас здесь было странно безлюдно, с другой стороны — понедельник, все приличные люди на работе, а мы, два врача, вместо того чтобы находиться там, где нам положено, сидим на лавочке, слушаем тишину и щуримся на необычно жаркое октябрьское солнце.
К полудню начали поступать первые плановые больные. Их неделю придерживали в связи со всеми этими событиями, но теперь решили не тянуть резину, ведь всех победили, зачинщиков арестовали, пора возвращаться к мирной жизни. Ко мне в палату положили актрису Вахтанговского театра, на пенсии. Прочитал в истории болезни возраст — восемьдесят шесть. Похоже, что-то перепутали. Маленькая, сухонькая, ходит быстро, почти бегает. Одета совсем не так, как полагается старухе. Красивый спортивный костюм, яркие тапочки, седая кудрявая, аккуратная голова, взгляд чистый, живой. Попросил присесть рядом, побеседовать.
Оказалось, на самом деле восемьдесят шесть. Никакого маразма, на все отвечает четко, дикция отличная, голос поставлен. Вахтанговский театр, что вы хотите, знаменитое место. Когда я работал в «Столичном соглядатае», редакция переехала как раз напротив, в новое здание Дома актера. В служебном буфете театра я дважды покупал венгерских кур, почему-то одноногих. Вторую ногу, надо полагать, оторвали в процессе поимки, как кузнечику.
Дошли до жалоб. Спрашиваю, что вас к нам привело. Отвечает — у меня, доктор, уже два месяца как мочи нет. Переспрашиваю. Да, именно так, два месяца нет мочи, если точнее, девять недель, сажусь на унитаз и, простите, ни капли. Вот видите, доктор, вы тоже удивляетесь, я кому ни скажу, все удивляются. Да я потому удивляюсь, что анализы ваши посмотрел, а там никаких изменений, а когда человек не то что девять недель, три дня не мочится, сдвиги будут весьма существенные.
Закатила глаза, пожала плечами. Всей позой и мимикой показывает неодобрение. Уж больно легкомысленно, по ее мнению, я подхожу к такому серьезному вопросу. Встаю, приглашаю пройти в цистоскопический кабинет. Через четверть часа объявляю, что все в порядке, моча есть, но имеется недержание, скорее всего возрастного характера, да вы ведь и сами это чувствуете, судя по вашим прокладкам. И тут начинается!
Да как вы смеете, какое там недержание, неужели не ясно, что мне не пережить этой ночи! У меня болезнь, слышите, страшная болезнь! А вы такой же, как все врачи, равнодушный и жестокий.
Поднесла сжатые кулачки к груди, вот-вот заплачет. Повернулась и быстрыми шажочками пошла в палату, можно сказать — побежала. Идеальная осанка, со спины — вообще пятьдесят, не больше. Попал я. Одна из тех, для кого выдуманные смертельные болезни — безотказное средство для привлечения публики. Смесь ипохондрии и махрового эгоизма. Самое страшное оскорбление для таких — это если сказать, что они еще поживут. Бедные их родственники. Правда, родственники могут оказаться еще хлеще.
Ладно, бог с ней, пусть полежит, обследуется. С другой стороны, если по-хорошему, можно хоть сегодня домой отправлять. Анализы в норме, не у каждого студента такие показатели, вон как носится, и ни тебе одышки, ни сердцебиения.
— Леша, у тебя время есть? Пойдем в столовую, прогуляемся! А то у меня сутки, подкрепиться не помешает.
Веркина подошла к моему столу как раз в тот момент, когда рядом терся доктор Али. Этот знойный тунисский мужчина, услышав, что Маринка зовет меня обедать, просто позеленел от горя. Действительно, вот пойми этих русских девушек. С ним она в ресторан идти не желает, зато при нем же на обед приглашает другого.
Мы отправились в столовую Академии наук, она рядом, да и народу там всегда немного. Видно, в академии сейчас тоже времена кислые настали, если даже на обед денег нет ни у кого.
— Слушай меня внимательно. Я все это время думала. И придумала. Мы твоего Леню должны вытащить. Не пирогенал колоть, не другой какой хреновиной заниматься, а именно вытащить, причем у нас есть только завтрашний день, так как еще время на подготовку нужно.
Я резко затормозил, посмотрел на Маринку и спросил:
— Вытащить? Каким образом? Куда его потом спрятать? Что потом с ним делать? Ты представляешь, какой шухер сразу начнется?
Она тоже остановилась и ответила:
— Значит, так. Если он исчезнет из больницы, для больничного начальства это будет всего лишь очередное рутинное происшествие. Каждый год из больницы сбегают десятки пациентов. А тут — вообще неизвестный. Подстрелили, полежал, полечился, надоело лежать, вот и сбежал. Самое большее, вздрючат дежурного врача, ну премии лишат, которой, к слову говоря, последние лет пять никто здесь не видел. Кстати, кто завтра дежурит?
— Я дежурю! С Витей Беловым.
— Ты? Ты дежуришь завтра?
— Да, я! Меня Дима Мышкин попросил с ним махнуться, он в данный момент где-то в районе Персидского залива прохлаждается. Вернее, прогревается.
Маринка невероятно воодушевилась. Похлопала себя по карманам, достала сигарету, отвергла мою зажигалку, прикурила сама.
— Это очень хорошо, что ты дежуришь завтра. Во-первых, хорошо, что именно тебя и вздрючат, во-вторых, твое завтрашнее присутствие не вызовет лишних подозрений. Хотя они и так могут появиться.
Я глупо засмеялся и тоже прикурил. Маринкин азарт стал передаваться и мне. Тем временем она продолжила:
— На него же ничего нет. Я имею в виду, ни уголовного дела, ни официального обвинения — ничего. Что ему могут пришить? Участие в вооруженном мятеже? Но он, как я понимаю, ничего не делал, ни в кого не стрелял, наоборот, сам пулю получил от мятежников. Ведь тех зевак, кого там подобрали с огнестрельными ранениями, не судят? Так и его не за что. Получается, что они сами виноваты, гражданина незаконно свободы лишили. Я тебе точно говорю.
Если он исчезнет, они сами в штаны наложат и на тихой волне эту историю закончат. А где его искать потом? Без имени, без отпечатков пальцев? Он ведь ничего про себя не сказал. Даже тебе. Ни одного имени, ни одного названия города. Им деньги были нужны, они их получили, пусть подавятся, а еще лучше пусть друг другу глотки за них перегрызут.
Мы медленно брели по дорожке к столовой. Похоже, права Веркина. Но не получится ли так, что мы с ней сами попадем в разряд ненужных свидетелей?
— Вот это главное. Нужно будет так все обставить, что удрал он безо всякой посторонней помощи. Взял и сбежал. И если у нас все получится, как я придумала, никто на нас и не подумает.
— А если не получится?
— Ну а если не получится, тогда я сразу подключу Сашку. И он раструбит с помощью своих друзей-журналистов на весь белый свет, как доблестные менты решили под шумок хапнуть несколько миллионов долларов, а благородный врач решил им помешать, пойдя на должностное преступление. Ты еще знаменитым станешь. Какая у тебя кличка в Семерке была? Паровозов? Наутро в каком-нибудь МК статья появится: «Преступление доктора Паровозова». Только вот боюсь, после этого нас с тобой из больницы попрут. С волчьим билетом. И ты, гад такой, всю жизнь будешь каяться, что погубил карьеру прекрасного врача, хорошей матери, неплохой жены, хозяйки двух собак, восьми кошек и одного кролика.
Я остановился, подумал немного и спросил главное, то, что вертелось у меня на языке с момента начала нашего разговора:
— Веркина, а какого черта ты-то в это полезешь? Он тебе не друг, не родственник. Вообще никто.
Маринка стрельнула своими синими глазами так, что обожгла.
— Между прочим, он тоже мой пациент. Потом, в нем моих лекарств, по крайней мере, на триста долларов. Согласись, обидно, если его возьмут и послезавтра в расход пустят. Кроме того, ты два часа про него рассказывал, и теперь он мне вроде как не чужой. А если серьезно, то хорошо сидеть на кухне, пить водку, читать выдержки из «Континента» и жарко спорить о добре и справедливости. Это увлекательно, приятно и, главное, безопасно. Теперь пошли скорее в столовую, а то я жрать хочу — глаза не видят. Война, Моторов, войной, а обед по расписанию. Кстати, я тебе там свой план расскажу во всех деталях. А ты должен слушать и запоминать.
Хорошо, сейчас кругом продается этот кофе Nescafe. Здоровая банка, стоит не такие уж бешеные деньги и на вкус очень даже ничего. Не то что мы раньше пили, бурду шестирублевую. Я в себя уже четвертую кружку заливаю. Сна ни в одном глазу, сижу на кухне, приволок магнитофон, надел наушники, сижу, курю, слушаю «Свободу». Это радио теперь на УКВ стало работать, слышно так, будто диктор рядом сидит, на соседней табуретке. А то раньше, как завоют глушилки, пойди догадайся по отдельным словам, что сказать хотят.