— Вы не оставите меня сегодня вечером одного? — спросил Гарвей и тотчас же рассердился на себя за этот вопрос.
— Нет,— ответила она и засмеялась, уходя…
Переодеваясь, Гарвей еще раз обдумал создавшееся положение. Ему было ясно, что всякие отношения с женой порваны. После долголетнего отчуждения этот разрыв для каждого из них являлся желанным освобождением. Но он раньше никогда не думал, что заменит ее другой женщиной. Влечение к упорядоченной жизни, эстетическое чувство удерживали от флирта, хотя он вращался в кругу, где свободная любовь принималась как нечто само собой понятное. Но его натура противилась этому. Он был человеком утонченных требований. Разгульная жизнь знакомых ничем не привлекала его.
И теперь, завязывая перед зеркалом галстук, он почувствовал, что в душе зарождается нечто новое, прекраспое, доселе не испытанное. Сознание, что проведет весь вечер вместе с Грэйс, наполняло его сердце непонятной радостью.
Когда он сидел за своим столом и ждал, то пытался уверить себя, что она ему безразлична. Но когда она наконец показалась, и он поднялся, чтобы поздороваться, то понял, что она неотразимо влечет его. Спокойная уверенность ее манер, элегантная простота платья очаровывали, и он не переставал мысленно и с горькой иронией повторять, что узнай эта девушка, единственная, которую любил на земле, правду о нем, она приказала бы арестовать его сразу же по прибытии в Нью-Йорк.
— Почему вы так хмуры, дорогой шеф? Сожалеете, что пригласили меня к своему столу? Не хочется ли вам снова быть в одиночестве, как сегодня утром?
Он заказал бутылку шампанского. «Довольно разыгрывать святого Антония»,— мысленно сказал он себе.
— Напротив, рад вас видеть, но у меня такое же настроение, как сегодня утром.
— Желание одиночества?
— Нет. Но вы тревожите меня.
Грэйс рассмеялась, но ничего не ответила. Когда стюард ушел, она обратилась к Гарвею.
— Будьте так добры, объясните.
— Объяснение очень простое. Я, кажется, собираюсь попасть в смешное положение старика, который становится сентиментальным.
— Но вы вовсе не старик. Вы моложе всех молодых людей, которых я когда-либо встречала. Но сентиментальны — это меня удивляет.
— В сущности, я отнюдь не сентиментален. Меня тревожит только то обстоятельство, что слишком много о вас думаю.
Откровенность этого замечания на минуту привела ее в замешательство. Она слегка покраснела и опустила глаза.
— Почему же это вам неприятно? Не понимаю. Вам давно уже следовало сказать мне об этом.
Гарвей стряхнул с себя мрачное настроение. Она нашла верный тон. Он не должен был портить игры.
— Я серьезно размышляю о том,— ответил он, улыбаясь,— не слишком ли у меня привлекательная секретарша?
Грэйс слегка вздохнула.
— Вы возвращаете мне уверенность. Откровенно говоря, совсем не нравилась себе сегодня вечером, когда посмотрела перед уходом в зеркало. Поэтому-то я и опоздала.
— Не понимаю.
Она отпила шампанского.
— Я должна быть осторожной. У меня уже кружится голова. Лесть опасна, как это вино.
Критическая минута прошла. Они весело болтали, не останавливаясь ни на чем серьезно. Потом пили в салоне кофе и слушали музыку. Оркестр играл какой-то танец. Она вопросительно посмотрела на него.
— Сегодня вечером, принимая во внимание мое настроение, не решаюсь танцевать с вами.
Она встала и протянула тонкую белую руку.
— Я беру ответственность на себя.
16
Когда музыка стихла, дав им возможность отдохнуть немного, Грэйс с удивлением взглянула на Гарвея. Его глаза затуманились, последний вальс он танцевал с трудом.
— Вы устали? — спросила она.
Он невольно улыбнулся. Его физическое самочувствие было так же прекрасно, как в те дни, когда он регулярно занимался спортом. И все же он медлил с отрицательным ответом. Ведь не мог же ей сознаться, что прикосновение ее тела, возможность держать в своих объятиях были причиной того, что у него захватывало дыхание, билось сердце и ноги отказывались служить!
— Я не устал, но охотно присяду на несколько минут. Вы должны потанцевать с любым флотским офицером, который пригласит. Я не смею держать вас в плену.
— Почему же нет? Я не желаю танцевать ни с кем другим. Терпеть не могу заводить новые знакомства и поддерживать надуманный разговор.
Они присели на несколько минут. Грэйс отказала нескольким пригласившим ее мужчинам.
— Упрямица.
— Вы должны быть довольны. Если не хотите танцевать, можем прогуляться по палубе.
Но он предпочел остаться Во время танца она незаметно прижалась к плечу.
— Почему вы сегодня такой странный? Держите меня как ученик свою учительницу танцев во время первого урока. Держите же меня как следует.
В отчаянии он прижал ее, и они закружились под звуки вальса. Оба танцевали необыкновенно хорошо.
— О, это даже лучше, чем в Париже! Вы прекрасно танцуете, мой шеф! Зачем хотелось вам предоставить меня другому? Не боитесь ли, что буду плохой секретаршей, если избалуете? На этот счет можете быть совершенно спокойны.
— С кем вы танцевали в Париже? — спросил он, когда танец был закончен. Первый раз в жизни он ощутил нечто вроде ревности.
— Их было немного. Молодой итальянец Джуззепе Матрини, друг одной девушки, которая изучала со мной стенографию. Ее брат — Сидней Маршам, и брат другой подруги — Поль Генно. Все они танцевали отлично, но не так, как вы.
— С кем вы были наиболее дружны?
— С Сиднеем Маршамом. Он несколько раз делал предложение. Джуззепе и Поль, казалось, были влюблены, но ни один из них не говорил о браке.
— Вы тоскуете по кому-нибудь из ваших друзей?
— Теперь нет. Когда приехала в «Савой» и узнала о случившемся, почувствовала себя одинокой и несчастной. Это же чувство преследовало меня, когда посетила вас в бюро. Теперь я счастлива. Жаль только, что не успела увидеться с дедушкой… Но теперь я не одинока. Вы так добры ко мне, мистер Гаррард!
Все поспешили к иллюминаторам посмотреть на проплывающий мимо пароход.
— Идемте на палубу,— попросила Грэйс. Они облокотились о борт, наблюдая за величественным, медленно удалявшимся пароходом. Наконец он скрылся.
— Внизу душно. Пройдемте на верхнюю палубу.
— Слишком поздно.
— Ну и что же?
— Офицеры не разрешают прогуливаться там в такой поздний час.
— Ах, не говорите глупостей! Вы ничего не знаете. Вчера вечером — было еще позже, чем теперь,— старший офицер пригласил меня туда, а казначей хотел повести меня на самую вышку.
— Черт бы побрал их! И что же вы — пошли?
— Понятно нет.
— Почему?
Гарвей почувствовал, что ее пальцы сжали руку.
— Вы отлично знаете почему.
Он усилием воли овладел собой и постарался принять отеческий тон.
— Вы избалуете меня. Вам следует быть в обществе молодых людей. Настаиваю на этом и не хочу быть эгоистом.
— Когда ближе узнаете меня, поймете, что я сама ужасная эгоистка. Я всегда делаю только то, что мне хочется.
Он остановился, чтобы закурить. Она тоже взяла папиросу. Резкий ветер подул им в лицо. Они слышали, как волны, гремя, ударялись о железные стены парохода. Ее волосы растрепались, платье развевалось на ветру. Она прижалась к своему спутнику. Когда они нагнулись к борту, их обдало целым каскадом брызг.
— Пожалуйста, обнимите меня,— попросила она. Гарвей и во тьме видел ее улыбающийся рот и смеющиеся глаза, нежно глядевшие на него. Он пытался не смотреть на губы и нежно погладил ее волосы. Она крепче прижалась к пему.
— Грэйс,— сказал он,— мне 40 лет и я женат. Вам 22 года и вы еще ребенок. Мне нельзя целовать вас, уйдем отсюда!
— Не хочу. Какой вы смешной! Старший офицер тоже женат, но он, наверное, поцеловал бы меня.
— Пусть он отправляется к черту! Если хотите…
— Ничего не хочу. Ведь я здесь не с ним, а с вами.
— Грэйс, будьте благоразумны. Вы знаете, наши отношения так легко испортить. Ведь мы же не дети, для которых поцелуй ничего не значит. Вы поцелуете мужчину, которого полюбите по-настоящему. Сейчас у вас только мимолетное увлечение.
— Я часто переживала мучительные минуты, будучи вынужденной отказывать мужчинам в поцелуе. Теперь хочу — и получу его.
Ее губы приблизились. Он притянул ее к себе…
— Дорогой шеф,— спросила она после долгого поцелуя,— вы не сердитесь на меня?
Он боролся с опьяняющим действием близости, чувствовал биение ее сердца и читал в глазах еще не осознанную ею страсть.
— Разве можно на вас сердиться? Вы заставляете делать безумства, но это прекраснейшая минута в моей жизни.
Смеясь, но с видимой неохотой она позволила ему отстраниться, и они пошли обратно.
— Не могу выразить это словами, но вы сделали меня очень счастливой. Даже если вас больше никогда не встречу, всю жизнь буду благодарна за эту минуту. В Париже я пережила многое, что ожесточило меня. Теперь стала добрее к людям.
— Значит, все в порядке, и я не стану упрекать себя. Оркестр все еще играет. Потанцуем немного, потом выпьем чего-нибудь и пожелаем друг другу спокойной ночи.
— Чудесно! Какой великолепный вечер!… Надеюсь, завтра у меня будет много работы. А рыночные цены будут подниматься все выше и выше. И вы будете завтра так же милы, как сегодня.
— Завтра и всегда,— обещал Гарвей.
Однако вернувшись в каюту, твердо решил не давать развиваться чувству к Грэйс и горько сожалел, что на минуту забылся. Он не потерял уверенности в себе, заботило другое. Грэйс пожелала, чтобы рыночные цены поднимались «все выше и выше». А если они упадут? Его ожидают банкротство и позор. Тогда Грэйс узнает, что он вор, укравший ее состояние, подлец, которого одно ее слово может привести на скамью подсудимых.
17
Наконец крупная сделка была заключена. Много лет после этого Гарвей вспоминал о дне, когда подписал контракт. Он, его представитель Беннет, владелец фирмы «Мак Дормат» и два адвоката встретились в бюро поверенного на седьмом этаже большого дома. Из окон видны были часть города и море. Не успел Гарвей подписать чек на 1 000 000 долларов, как уже снова садился в автомобиль и мчался в гавань. Беннет, держа в руках часы, сидел с ним рядом.