нациям, тряслись.
— Господи! — прошептал он.
Звук собственного голоса успокоил. Хладнокровие и сообразительность вернулись к нему, и он решил действовать. В коридоре не было слышно ни звука. Часы показывали двадцать пять минут одиннадцатого. Гарвей вспомнил, что дежурный придет не раньше полуночи. Он запер дверь и стал с методической аккуратностью пересчитывать уложенные пачками ассигнации. Было 10 пачек по 20 ассигнаций в 5000 долларов. Гарвей заставил себя посмотреть на мертвого. Ему было, по-видимому, лет семьдесят или семьдесят пять. По одежде можно было сразу узнать американца. Еще раз Гарвей обыскал его карманы и портфель, но не нашел ничего, что могло бы объяснить, зачем этот несчастный явился так поздно в дом «Гаррард и К°» и почему носил при себе такую огромную сумму. Гарвей отказался от бесполезной попытки решить эту проблему. Он сунул обратно в портфель образцы кожи, запер его на ключ, потушил лампу и вернулся с пачками ассигнаций в свой кабинет…
Он опустился в кресло, разложил на столе деньги и задумался…
Гарвей, как и многие другие, всегда был педантично честен потому, что ему ни разу в жизни не представилось случая поступить бесчестно. Если бы он увидел человека, нечаянно уронившего стофунтовую бумажку, немедля поднял бы и вернул владельцу. Если бы знакомый предложил принять участие в какой-нибудь мошеннической спекуляции, сулящей большие выгоды, с презрением бы отказался. Но в данную минуту находился в положении, заставлявшем глубоко задуматься.
Завтра, если не чудо, каким казалось только что происшедшее, его имя и имена людей, чьи портреты так серьезно смотрят на него, покроются позором. Несмотря на свою неопытность в делах, он отлично понимал, что рискованно пускать в оборот эти ассигнации. И все же решился. Он не сумел сохранить оставленного ему предками состояния, и теперь представлялась возможность исправить ошибку. Наконец он запер ассигнации в ящик стола, взял шляпу, прошел через приемную, не взглянув на трагическую фигуру в кресле, и, выходя, плотно закрыл за собой дверь. Он пешком отправился к вокзалу. Улицы были пустынны, никто не попадался навстречу. Он вошел в буфет и выпил стакан виски, потом подозвал такси и поехал домой.
В его кабинете было тепло и уютно, на столе приготовлены журналы и виски с содовой. Комната была роскошно обставлена. Висевшие на стенах немногочисленные гравюры составляли часть драгоценностей коллекции. Несколько нефритовых статуэток были редкой красоты. Персидский ковер был куплен на аукционе у Кристье после возбужденной торговли с другими желающими приобрести его. В глубине комнаты висели две картины Греза и невдалеке от них — картина старинного мастера Андреа дель Сарто. Гарвей выпил еще виски и откинулся в кресле. Со страхом подумал о том, что Рубикон перейден. Может быть, дежурный явился уже на свой пост и успел сделать ужасное открытие. Жребий брошен — деньги заперты в его ящике. Он сделался вором… Голос жены вывел из забытья.
Она стояла в нескольких шагах в белом шелковом вечернем платье, великолепном, накинутом на плечи манто, с жемчугом на шее и бриллиантами в волосах. С отвращением взглянула на его помятую рубашку и будничный серый пиджак.
— Что нового?
— Ничего. Худшего еще не случилось, если ты спрашиваешь об этом.
Она подошла к столу, чтобы налить себе сельтерской. Он хотел было подняться и помочь, но она жестом велела остаться на месте.
— Ты обедала в ресторане?
— Нет, я обедала дома одна,— резко ответила она.— Разве не помнишь, что мы приглашены были к Гертфортширам? Но после того, как ты позвонил, что занят, я им отказала. Была на музыкальном вечере у герцогини фон Лейчестер.
— Хорошо было?
— Замечательный скрипач.
— Не присядешь?
— Нет. Я пришла только спросить, не хочешь ли что-нибудь сообщить.
— Пока ничего.
— Ты не настаиваешь больше на своей бессмысленной просьбе?
— Я уже устроился иначе.
— Если дела в таком ужасном положении, кто приведет их в порядок? Ведь Эрмитейдж умер.
— Я сам. Кроме меня никого нет.
Она иронически улыбнулась.
— Значит, дело безнадежно?
— Этого не сказал бы. Я основательно продумал все. У меня нет еще определенного плана, но надеюсь, что удастся спасти фирму от катастрофы.
— Неужели серьезно воображаешь, Гарвей, что смыслишь в коммерции?
— Никто заранее не знает, на что способен, не испытав всего.
— Надеюсь, ты предупредишь о дне краха? Я уеду за границу. Придется, конечно, нищенствовать. Но лучше уж нищенствовать на Ривьере, чем здесь.
— Я предоставлю тебе полную свободу действий.
— Тебе, конечно, ясно, Гарвей, что я разведусь, если дело дойдет до краха.
— Понимаю. Но у тебя будет 2000 фунтов ренты, еще 1000 с этого дома и еще 1000, если продашь кое-что из драгоценностей. 4000 фунтов в год вовсе не нищенское существование.
— Н-ну. Немногим лучше.
— Мое собственное положение гораздо хуже. У меня нет ни ренты, ни дома, ни драгоценностей. Небольшое наследство, оставленное матерью, перейдет к кредиторам. Я буду иметь только то, что заработаю своими руками.
— Ты заслуживаешь самых тяжелых упреков за невнимательное отношение к делам фирмы.
— Ты права.
— Ты должен был заняться этим в наших общих интересах.
— Мне нелегко будет зарабатывать.
— Ах, спортсмены всегда могут получить тысячи должностей. Ты можешь сделаться секретарем поло- или гольф-клуба.
— За 300 фунтов в год и даровые обеды.
— Как бы там ни было, еще раз заявляю во избежание недоразумений, Гарвей: если фирма банкротирует, мы расстаемся. Жалкая сумма, которая остается, едва ли покроет мои расходы.
Он рассмеялся. В первый раз после часов тяжелого напряжения вздохнул свободно. Она с холодным любопытством наблюдала за его внезапным припадком веселости.
— Мне кажется, твой смех совершенно неуместен. Надеюсь, мы ясно поняли друг друга. Спокойной ночи.
Она взяла свой роскошный веер из страусовых перьев. Он вскочил и раскрыл перед ней дверь.
— Из всех твоих изумительных достоинств, Мильдред, больше всего мне нравится откровенность. Можешь быть совершенно спокойна. Все, что принадлежит тебе, останется у тебя. Я никогда не стану просить о куске хлеба или о месте под твоим кровом.
— Не будь сентиментальным. Ирония больше тебе к лицу. Спокойной ночи.
5
На следующее утро ровно в девять часов Гарвей вышел из своего роскошного лимузина, приказал шоферу ждать и поднялся в здание торгового дома. При первом взгляде сразу было заметно, что случилось нечто необычайное. Служащие стояли группами и перешептывались. Касса была закрыта, а на первом этаже перед дверью приемной стоял полицейский. Греторекс, говоривший о чем-то полицейскому, поспешил навстречу своему шефу.
— Вы слыхали, сэр, что произошло вчера вечером?
— Нет. Что-нибудь случилось?
— Трагическая случайность, сэр, в которой чувствую себя виновным.
Гарвей прошел с ним в свое бюро.
— Сядьте, Греторекс, и расскажите обо всем спокойно.
— Благодарю, сэр. Вчера вечером сюда пришел владелец американской фирмы по выделке кож Эбинезер Свэйл, с которым уже много лет находимся в тесной торговой связи. Он хотел видеть вас. Я принял его в ваше отсутствие. Мы довольно долго беседовали о делах. Как старинный друг вашего отца, он очень хотел познакомиться с вами. Полагая, что вы скоро вернетесь, он решил ждать. Я повел его в приемную и — в этом вся тяжесть моей вины, сэр,— когда вы вернулись, совершенно забыл доложить о нем.
— Не нахожу в этом ничего трагического. Его, вероятно, заперли и он вынужден был провести здесь всю ночь?
— Да, сэр, но это еще не худшее. Он, он… простите сэр, я все еще ужасно взволнован,— умер в эту ночь.
— Умер? Здесь, в приемной?
— Да, сэр. Очевидно, дежурный при обходе миновал приемную, и мы обнаружили мертвого только сегодня утром.
— Как ужасно! Надеюсь, приняли все нужные меры?
— Я сделал все возможное, сэр. Труп отвезен в госпиталь. Доктор говорит, что необходимо тщательное исследование тела, хотя не может быть ни малейшего сомнения, что старик умер от разрыва сердца.
— Он жил здесь, в Лондоне?
— В отеле «Савой». Среди его бумаг не было ничего указывающего на это, но один из наших агентов говорит, что он обычно останавливался там. Мы позвонили и узнали, что он снял комнату на две недели. Ждал в ближайшие дни приезда своей внучки из Парижа, для которой также снял комнату.
— Внучку из Парижа? — спросил Гарвей, чувствуя, что мужество покидает его.
— Так сказали в отеле. Они говорят, что за те несколько дней, которые провел там, он два раза приглашал врача.
— Бедняга!
— Полицейский инспектор поджидает вас, сэр. Он хотел бы задать несколько вопросов.
— Пришлите его.
Инспектор был типичным представителем людей своей профессии: торжественно серьезный, исполненный сознания своего долга и очень важный. Он почтительно поклонился Гарвею.
— Несчастная история, инспектор. Мой управляющий говорит, что вы хотели задать несколько вопросов.
— Ничего особенного, сэр, ваш управляющий уже рассказал, что ввел вчера в шесть часов покойного в вашу приемную и забыл доложить о его приходе.
— Это совсем не похоже на Греторекса. Но у нас было в тот день ужасно много работы.
— Вы задержались здесь позже остальных, не так ли, сэр?
— Значительно позже. Почти до половины одиннадцатого. Я четыре года был в отсутствии, и необходимо было основательно вникнуть в ход дела.
— Да, сэр. Вы не слышали крика в приемной?
— Ни звука.
— Когда ушли, свет был потушен?
— Не смотрел в том направлении. Но, думаю, если бы в комнате был свет, заметил бы.
— Да, сэр. Покойный вам лично не был знаком?
— Я никогда прежде его не видел. Полагаю, он поджидал меня, чтобы познакомиться.
— Это вполне сходится с уже полученными мною показаниями. Благодарю вас, сэр.
Он ушел. Гарвей позвонил и приказал позвать Греторекса.