[195]: «История амурной стратегии эпохи Просвещения не исчерпывается стремлением к любовной игре. Некоторым надоедало осаждать неприступные твердыни… Были и такие, кто в искусстве любовного сближения видели лишь способ пополнить список своих охотничьих трофеев»[196], не останавливаясь даже перед применением физической силы. «Такое деяние, как изнасилование женщины, во все времена у различных народов, исповедующих разные религии, являлось наказуемым и противоправным. Законодатели, устанавливая ответственность за изнасилование, определяли достаточно суровое наказание виновному лицу. Однако вне зависимости от вероисповедания можно проследить тенденцию законодателей к градации ответственности за изнасилование. Суровость наказания зависела от многих аспектов: социального статуса виновного и жертвы (в том числе от ее семейного положения), их материального положения, места и времени насилия, возраста женщины»[197].
Применительно к рассматриваемому периоду, отметим, что большинство эпизодов, связанных с проявлением сексуального насилия в отношении женщин, оказывались похороненными в альковах фешенебельных особняков, пасторальной тиши сельской идиллии и темноте лондонских трущоб. На страницы «Календаря» попадали самые вопиющие случаи, спровоцировавшие широкий общественный резонанс, как например, дело «величайшего из негодяев, которые водились в Англии» полковника Фрэнсиса Чартериса. Потомок знатного шотландского рода и обладатель обширных земельных угодий, он избрал военную карьеру, начав службу под командованием герцога Мальборо. Александр Поуп предельно лаконично изложил его биографию: «Когда он был прапорщиком в армии, его с барабанным боем выставили из полка за мошенничество. Таким же образом его изгоняли из Брюсселя, из Гента. Понаторев в жульничестве за карточным столом, он занялся ссудой денег под огромные проценты и с невероятными штрафами; он кропотливо наращивал долг до той самой минуты, когда его можно было предъявить к оплате; коротко говоря, потворством пороку, нужде и глупости людской он нажил громадное состояние. Свой дом он превратил в бордель. Дважды его судили за насилие, и оба раза прощали; во второй раз, правда, ему пришлось посидеть в Ньюгейте и заплатить порядочный штраф»[198].
В «Календаре» очевидно речь идет о втором случае, связанном с изнасилованием Анны Бонд, служившей горничной в его доме, но до определенного момента не знавшей настоящее имя своего работодателя. Распутство Чартериса стало притчей во языцех даже в далеко не пуританском Лондоне: «его имя было настоящим кошмаром для девичьей невинности»[199] и потому у него было множество «псевдонимов», используя которые работавшие на него сводни приводили в дом девушек. Так и произошло с Анной Бонд, которой он обещал «кошелек полный золота, пожизненное содержание, дом, если она с ним возляжет, но добродетельная особа устояла перед искушением, заявив, что будет исполнять лишь свои прямые обязанности, а если он будет недоволен, то вправе дать ей расчет»[200]. В один из дней она случайно услышала, как посетитель спрашивает полковника Чартериса, что до крайности испугало ее. Она удалилась в свою комнату, сказавшись больной, но ее силой привели в спальню хозяина, где тот совершил над ней акт насилия. Когда же она заявила, что привлечет его к ответственности, он отстегал ее лошадиным хлыстом, осыпал непристойной бранью и выгнал, обвинив в краже тридцати гиней. По-видимому, полковник приберегал искусство обольщения для равных себе, в отношении же женщин более низкого социального статуса он мог позволить себе роскошь сначала насиловать их, а потом презирать.
Современные исследователи убеждены, что «изнасилование – очевидная альтернатива для того, кто не может соблазнить… Циничное представление о том, что женщина, противясь насилию, обманывает сама себя, тогда как ее истинная природа желает иного, – разумеется, наследие Античности»[201].
«Это насилье? Пускай: и насилье красавицам мило —
То, что хотят они дать, нехотя лучше дадут.
Силою женщину взяв, сам увидишь, что женщина рада
И что бесчестье она воспринимает как дар»[202].
Конечно, полковник Чартерис не чета пресыщенным Ловласу и Вальмону[203] с их тщеславным стремлением победить саму добродетельную женщину, в интеллектуальном азарте исследователя, желающего разобрать на винтики механизм человеческой души и любовных взаимоотношений. Ж.-К. Болонь связывал это стремление с новыми представлениями о природе чувств, возникшими в XVIII в., начиная с Декарта, отвергнувшего платоновское разделение любви на плотскую и духовную. «Никто более не верил в идеальную любовь, ниспосылаемую с небес, в основе наших самых чистых чувств стали вслед за Дидро предполагать нечто идущее от тесгикул…»[204]
В обыденной жизни все оказалось гораздо прозаичнее. Анна Бонд обратилась за юридической консультацией к адвокату по имени Парсонс, и дело приобрело широкую огласку: полковника поместили в камеру Ньюгейта, заковав в тяжелые кандалы, которую, впрочем, скоро заменили на более легкие, а спустя некоторое время благодаря вмешательству его зятя графа Уэимиса освободили. Чартерис попытался публично очернить репутацию Анны, но 25 февраля 1730 г. суд Олд-Бейли признал его виновным, а в апреле того же года ему вышло королевское помилование, после чего не осталось сомнений в наличии у него влиятельных покровителей при дворе. Во всяком случае в «Календаре» сообщается, что лорд Уэмис назначил пожизненную пенсию в триста фунтов в года лорду-президенту Дункану Форбсу.
Полковник Чартерис дает показания[205]
Дело Чартериса вызвало целый шквал общественного негодования[206]: старый распутник стал героем сатирических стихов, один из которых приводится в «Календаре»:
Полковник наш и знатен, и богат,
А, главное, ни в чем не виноват,
Откуда знать, что в просвещенный век
Насиловать девицу – тяжкий грех?
И видит Бог, в том нет его вины,
Что он изведал ужасы тюрьмы.
Хулила имя грязная молва,
Зато осталась целой голова[207].
На его смерть, последовавшую вскоре за помилованием, доктор Арбетнот сочинил издевательскую эпитафию, начинавшуюся словами: «Здесь гниет тело полковника дона Франсиско, преуспевшего в познании всех человеческих пороков…»[208].
Генри Филдинг писал, что «самый отъявленный негодяй в Англии и достойнейший человек, обвиняемые в одном и том же преступлении, равны перед английским законом»[209]. Правда убежденность писателя в беспристрастности английского уголовного правосудия опровергает исход дела Джона Леннарда, который предстал перед судом по тому же обвинению, что и Чартерис, но у него, в отличие от знаменитого повесы, не было ни денег, ни связей. В июне 1773 г. он в компании неких Грейвса и Гэя зашел в дом, расположенный в Вестминстере на улице Петти Франс, второй этаж которого арендовала юная мисс Босс. «Открыв дверь, он начал с ней беседовать в довольно развязной манере. Охваченная ужасом от внезапного вторжения, она начала кричать и звать на помощь, вцепилась ему в горло, и наконец, обессиленная, лишилась чувств. Он же, воспользовавшись ее бессознательным состоянием, лишил ее главного сокровища – невинности»[210]. Спутников Леннарда признали соучастниками и приговорили к клеймению и заключению, а его самого – виновным, несмотря на то, что он поклялся, что близость с мисс Бонд произошла по обоюдному согласию. Лжесвидетельство только усугубило его вину, и 11 августа 1773 г. его повесили в Тайберне.
Истории «преступников с большой дороги» в Календаре, как видно из Таблицы 1, занимают «почетную» нишу в общем объеме историй мужских преступлений. «Мы полагаем, что самое лучшее наказание для тех, кто промышляет грабежом, наводя страх на мирных путников – заставить их трудиться на дорогах с закованными в кандалы ногами. Зрелище этих несчастных, несомненно, заставит безрассудного юношу задуматься перед тем, как отобрать кошелек и спустить его содержимое на экстравагантные излишества», – такое суровое предложение, подкрепленное соответствующей иллюстрацией, содержится в предисловии к Календарю 1780 г.[211]
Мы проанализировали самые показательные из представленных биографий, чтобы проследить определённый алгоритм в смене жизненных вех и охарактеризовать статус и личностные качества тех, кто избрал именно эту преступную «специализацию». Каково происхождение «джентльменов с большой дороги»? Почти без исключения большинство разбойников некогда обладали довольно высоким социальным статусом, потеряв его из-за пристрастия к азартным играм; либо были талантливыми честолюбцами, не желающими зарабатывать на жизнь тяжелым физическим трудом. «Материалы судебных дел фиксируют более высокий образовательный уровень разбойников по сравнению с другими преступниками… Эти люди попали в ловушку классической дилеммы несоответствия жизненных ожиданий и финансовых источников для поддержания имиджа джентльмена и образа жизни, к которому они привыкли или стремились. Так случилось с Томасом Барквиртом. Он прекрасно владел латынью, греческим, французским, итальянским, и прожил бы жизнь ученого, если бы у него был стабильный доход. Его карьера разбойника продлилась ровно час, а заработал он двадцать шиллингов. Его повесили в декабре 1739 г.»