ние, противное человеческое природе. Явно преувеличено утверждение, что судья за свою практику никогда не сталкивался с такой варварской жестокости, особенно учитывая тот факт, что Элеанор приговорили к 3 годам тюрьмы и двухдневному стоянию у позорного столба, в течение которого публика выражала свое презрение, бросая в нее грязь, тухлые яйца и камни.
С юридической точки зрения складывалось впечатление, что количество дел о детоубийствах, рассматриваемых в судах, было невелико: так в период с 1707 по 1787 гг. в Лондоне и Миддлсексе было официально зарегистрировано 57 подобных случаев. Но реальность расходилась с судебной практикой, и очевидцы отмечали, что «лондонские парки, канавы, мусорные кучи буквально кишели детскими трупами»[287]. Следует признать, что суды порой проявляли удивительную снисходительность детоубийцам: и, если случалось так, что виновных находили, они отделывались легким приговором или оправдывались за недостаточностью улик: «Суровость наказания снижается в XVIII в., и в Суррее, где такое обвинение выдвигается в среднем один раз в год, только 4 женщины приговорены к повешению, а между 1750 и 1800 гг. не казнена ни одна женщина…. Смертная казнь уступает место заключению в исправительные дома, в тюремные больничные палаты»[288].
Хотя в случаях, когда была проявлена исключительная жестокость, как в деле Сары Уилсхерст, приговор суда был суров. Она забеременела в отсутствие мужа, пыталась скрыть беременность, родила дочь, а через три месяца выбросила новорожденную в подвал. На суде выяснилось, что девочка подвергалась систематическим побоям, так как Мэри Белфур, бывшая в течение пяти недель ее няней, утверждала, что видела на голове девочки следы от ударов. Наличие одиннадцати синяков и ран подтвердил осматривавший тело аптекарь. В качестве свидетелей выступили ночной стражник, который извлекал труп, а также предполагаемый отец девочки мистер Генри Жилль, живший в одном доме с обвиняемой. В этой истории удивительно то, что у Сары было десять детей, рожденных в браке, и, по ее словам, она заботилась о них как исключительно нежная мать, что подтвердили ее соседи, вызванные в суд в качестве свидетелей.
«Легко представить тот ужас и те чувства, которые испытывает женщина, забеременевшая вне брака. Она скрывает своё положение от даже самых близких родственников, так как знает, какие тяжелые последствия повлечет за ней это признание», – отмечал М.Н. Гернет. Общепризнанный специалист отечественной криминологии П.Н. Тарновская объясняла склонность некоторых женщин к совершению данного вида преступления «притуплением нравственного чувства»: «У лиц с ослабленными задерживающими центрами, логические операции не в силах справиться с нарастающим стимулом, громкий голос которого настоятельно требует удовлетворения. Чем менее культурен человек, и чем слабее развиты в нем воспитанием центры, задерживающие животные инстинкты, тем, конечно, он легче поддается своим прихотям»[289]. Естественно, что стимулятором, активизирующим животные инстинкты, толкающие женщин на детоубийство, являлись тяжелые социальные и экономические условия. М. Гернет справедливо отмечал тесную связь между экономическими условиями и условиями половой жизни, неблагоприятное сочетание которых приводит к внебрачным рождениям, к детоубийствам, вытравлению плода, к сокрытию трупа новорождённого, к подбрасыванию ребенка. Денежные затруднения, а главное мотив страха и стыда, неизменно присутствующий у женщины, забеременевшей вне брака и ставшей мишенью для общественного осуждения и порицания, сознание одиночества и беспомощности, отрицательное отношение общества к внебрачным сексуальным отношениям и рожденным вне брака детям становились причинами этого специфического женского противоправного деяния, которое занимало прочную нишу в структуре женской преступности XVIII в.
Убийства занимали значительную долю в массиве женских преступлений. Значительную долю жертв составляли члены семей, прежде всего мужья. «Одной из наименее изученных и наиболее тяжелых форм межличностного насилия является насилие между членами одной семьи»[290]. Кто обладает большим потенциалом в совершении насилия над домочадцами – мужчины или женщины? Ответ на этот вопрос не так однозначен, как кажется. В западной социологии существуют два методологических подхода к концептуализации понятия «насилие в семье»: выделяются «common couple violence» и «patriarchal terrorism»[291]. В самом широком смысле патриархат означает политическое и социальное господство мужчин над женщинами и детьми, которое изначально базировалось на артикулированной политической теории, в которой «функция мужчин как глав домашних хозяйств и отцов считалась аналогичной роли монарха»[292]. В рассматриваемый период масштабы и влияние патриархального контроля были таковы, что женщина находилась в полной зависимости от отца или мужа. Потому случаи патриархального насилия, где в роли жертв выступают исключительно женщины, а в роли агрессоров – мужчины, едва ли могли стать предметом судебного разбирательства и, соответственно, отразиться на страницах «Календаря». Что же касается «common violence», «где мужчины и женщины примерно в равной степени инициируют и совершают… формы насилия в отношении друг друга»[293], то говорить о гендерной симметрии в традиционном обществе XVIII столетия не представляется возможным, но отдельные эпизоды все же оказались запечатлены в криминальной хронике.
Одно из возможных объяснений – это бесправие женщины в семье, другая причина кроется в том факте, что муж часто становился жертвой жены и ее любовника. Гернет отмечал, что стабильная семья играет для женщины роль сдерживающего от правонарушения фактора, а семейные конфликты имеют криминогенное значение. Классическим мотивом насильственных преступлений чаще всего выступает стремление избавиться от потерпевшего, либо желание отомстить ему за его поступки. «Библия преступного мира» богата примерами, живописующими низость человеческого духа, но даже на этом малоприятном фоне особняком стоит история некоей Кэтрин Хэйес. Развращенная в пятнадцатилетнем возрасте офицерами, она вышла замуж против воли своего свекра, и переехала с супругом в Лондон, где он открыл магазин свечей и начал заниматься ростовщичеством, через несколько лет сколотив солидное состояние. К сожалению, улучшение материального положения не повлияло на вздорный характер Кэтрин, и с годами ее отношение к мужу стало крайне нетерпимым. По свидетельствам соседей, она неоднократно заявляла, что «убийство супруга не больший грех, чем убийство собаки»[294]. После того, как они переехали в новый дом, мистер Хэйес решил сдавать комнаты, и это решение стало для него роковым. Среди его жильцов были некие Биллингс и Вуд, которых Кэтрин и подговорила совершить злодеяние. В ходе совместного застолья жертву в состояния сильного опьянения оглушили несколькими ударами, затем отрезали голову, выбросили ее в Темзу, а потом расчленили тело и утопили его в пруду.
Следственный процесс был долгим, и по ходу его Кэтрин демонстрировала изощренную изобретательность, запутывая следствие, и незаурядные артистические способности, целуя голову и восклицая «О, мой бедный супруг!», и возводила на него клевету, заявив, что он ей изменял и уехал с любовницей в Португалию. Даже оказавшись в камере Ньюгейте, она не признавала свою вину и рассказывала сокамерникам, что уверена в оправдательном приговоре. Учитывая тяжесть преступного деяния, ее приговорили к сожжению за «убийство лица, которому она обязана верностью («petit treason»). Во время казни палач, державший веревку для удушения, случайно (?) выпустил ее, и Кэтрин сгорела заживо, что, по мнению многочисленных зрителей, было заслуженным наказанием за чудовищное по своей жестокости преступление.
Кэтрин Хэйес [295]
Очевидно, что Кэтрин действовала не спонтанно под воздействием эмоций, так как в многостраничном описании ее дела более всего поражает то, как хладнокровно и артистически она водила за нос следствие, их чего можно сделать вывод об обладании ей незаурядным вероятностным прогнозированием. Это подтверждает и полное отсутствие угрызений совести за совершенное преступление и чувства вины. Пример Кэтрин опровергает точку зрения, что насилие в семье, совершаемое женщинами, – проблема исключительно самозащиты женщин от агрессивных доминирующих мужчин, и укладывается в концепцию «common violence», доказывая, что «женщины в совершении насилия движимы теми же мотивами, что и мужчины, среди которых, помимо самозащиты, присутствуют и злость, и ревность, и корысть, и депрессия, и неадекватные навыки коммуникации, и раздражительность, и желание контролировать партнера, и посттравматическое стрессовое расстройство, и депрессия и т-д.»[296]
«Весьма характерным является тот факт, что лишение жизни в состоянии крайнего раздражения, под влиянием минутного импульса гнев, каким являются непреднамеренное нанесение смертельных ран и непредумышленное убийство, для женщины оказываются несравненно более трудными, чем другие виды убийства. «Средняя женщина», благодаря своему изолированному положению у семейного очага, имеет меньше поводов к яростным вспышкам, чем мужчина… Предумышленное убийство предполагает отсутствие борьбы со стороны жертвы и поэтому легче для слабейшего физически пола»[297]. Так, Мэри Эдмундсон, казалось, до мелочей продумала, план убийства своей тети. Когда торговка устрицами услышала крики, доносящиеся из дома, то, войдя в него, она обнаружила труп женщины с перерезанным горлом и бьющуюся в истерике девушку. По ее словам, ее тетя стала жертвой четырех взломщиков, которые ворвались в дом с целью ограбления. Но в ходе следствия у Мэри обнаружили порезы на руках и ее заподозрили в умышленном убийстве. В пользу этой версии говорило и то обстоятельство, что якобы украденные вещи, список которых составила Мэри, были обнаружены спрятанными в тайнике под полом. Ее препроводили в тюрьму в Саутворке, откуда она написала письмо родителям и приходскому священнику, выразив раскаяние в совершенном преступлении. Перед казнью 2 апреля 1759 г. она выпила вина и в состояния опьянения громогласно заявила о невиновности