[332]. Этим можно объяснить кажущийся парадокс: назидательный урок, который должен быть вынесен читателем после знакомства с пагубными примерами асоциального поведения, порой меркнет на фоне романтического флера вокруг персонажей, нарисованных не без авторской симпатии.
В таком контексте «Календарь» представляется эффективным и тонким инструментом идеологического контроля, способом воспитывать массы, намеренно упрощая и схематизируя содержание, дабы интегрировать в их сознание идею о незыблемости основ правосудия и социальных норм. «Мы представляем наш скромный труд на суд общественности, нимало не сомневаясь, что после внимательного прочтения его сочтут пригодным для ограждения юных умов от порочных соблазнов и поддержания общего блага, – так декларировал неизвестный автор предисловия к изданию 1780 г.[333] Тон Э. Нэппа и У. Балдвина более сух и прагматичен: «Усилению идеи наказания способствует запись историй правонарушителей: в этом свете следующая криминальная хронология окажется полезной для представителей всех сословий, ибо на ее страницах запечатлены самые разные примеры, в том числе и тех, кто оказались недостойными своего происхождения, богатства и образования»[334].
Издатели «Ньюгейсткого календаря» уловили новые тенденции общественной психологии и положили ее в основу выверенной и успешной коммерческой стратегии, исходя вполне рациональной мотивации получения прибыли. У «Ньюгейтского календаря» был огромный рынок сбыта, еще начиная с того времени, когда дешевые листки продавались на ярмарках и во время публичных казней в Лондоне. Когда же предприимчивые издатели решили объединить преступные биографии в альманах, то тома в роскошном переплете нашли свое место в библиотеках благородных аристократов и респектабельных буржуа. Литературная мода на криминальные истории оказалась долговременной и устойчивой: «Календарь» переиздавался в течение всего XIX в., породив особый жанр детективной литературы под названием «Ньюгейтский роман».
Глава 2Анатомия преступления в поздней публицистике Даниэля Дефо (1720-е гг.)
Вот Лондон: слеп, годами сломлен, нищ,
Средь улиц Вавилонских
Ведет его дитя;
И слезы с бороды его стекают…
В 1729 г. под псевдонимом Эндрю Моретон, эсквайр[335] выходит памфлет «Вторичные мысли – самые лучшие, или совершенствование последней схемы по предотвращению уличных разбоев»[336], принадлежащий перу Даниэля Дефо. Дефо часто надевал маски, выражая точки зрения представителей различных классов и общественных групп, что позволило назвать его одним «из наиболее хамелеоноподобных английских авторов»[337]. Образ Моретона приобрел высокую популярность у читательской аудитории, и даже разоблаченный своими оппонентами уже в 1725 г., он впоследствии прибегал к ней, в том числе и для того, чтобы повысить продажи. Маска пожилого буржуа, ревнителя и апологета традиционных ценностей среднего класса, была очень символична, так как именно в начале 1720-х гг. жизнь писателя начала меняться. Почтенный джентльмен, обремененный многочисленным потомством (два взрослых сына – Даниил и Бенджамин, и три дочери на выданье – Мария, Ханна, София), он перешел шестидесятилетний рубеж и стремился укрепить реноме успешного профессионального автора, окончательно очистив имя и репутацию от ассоциаций с Граб-стрит.
Он приобретает респектабельный особняк с четырьмя акрами садов в Сток-Ньюингтоне, в четырех милях к северу от Лондона, организует небольшой розничный бизнес по продаже деликатесов (сыр, анчоусы, устрицы, мед). В августе 1722 г. он инвестирует 1000 фунтов стерлингов в аренду сельскохозяйственных угодий недалеко от Колчестера. В сохранившихся письмах Генри Бейкера, будущего зятя Дефо, писатель предстает «шестидесятилетним стариком, страдавшим подагрой и каменной болезнью, но вполне сохранившим свежесть ума и живость приятного собеседника. Большую часть своего времени он посвящал литературным занятиям, а свободные часы, когда не подвергался припадкам болезни, работал в своем саду»[338].
Параллельно с финансовыми операциями Дефо активизирует писательскую деятельность. Он подписывает четырехлетний контракт с группой издателей и начинает собирать материал для своего знаменитого трехтомного «Путешествия по всему острову Великобритании», которое будет опубликовано в 17241726 гг. и станет считаться ценным историческим и статистическим материалом. Его энергия была поразительной, скорость с которой из-под его пера выходили произведения разных жанров и форм, без преувеличения можно назвать фантастической. В 1722 г. увидели свет авантюрные романы «Радости и горести знаменитой Молль Флендерс», «История весьма замечательной жизни и необычайных приключений достопочтенного полковника Жака», сопровождавшиеся грандиозным коммерческим успехом, роман-дневник «Дневник чумного года». В 1724 г. Дефо пишет свой последний психологический роман «Счастливая куртизанка или Роксана».
В последние годы жизни в творчестве Дефо отражаются не партийно-политические, а социально-психологические реалии: торговля и путешествия, преступность и коррупция, улучшение инфраструктуры Лондона как европейского мегаполиса, гендерные аспекты матримониальных отношений, а, главное, его более всего интересуют невидимые пружины человеческих поступков, та внутренняя мотивация, которая приводит в движение как отдельного индивида, так и людские массы. С 1720 г. он постепенно прекратил писать для журнала Натаниела Миста и начал сотрудничество с «Еженедельным журналом» Джона Эпплби[339], специализирующимся на освещении событий криминальной хроники.
Интерес Дефо к теме преступления и наказания в целом, был давним. В 1703 г. он сам был заключен в тюрьму[340], где провел более полутора лет. «Нужно полагать, что у него была отдельная камера, где он мог заниматься литературной работой, но при всем том трудно представить себе более ужасные условия для такого рода занятий…. В течение своего полуторогодовалого заключения вместе с убийцами и разбойниками Дефо издал до сорока сочинений и памфлеты по разным общественным и политическим вопросам»[341]. В 1721 г. Натаниэл Мист и Бенджамин Дефо были ненадолго помещены в Ньюгейтскую тюрьму по обвинению в клевете. Посещая их там, Дефо услышал истории двух знаменитых карманных воровок Молль Кинг и Сары Уэллс по прозвищу «Каллико»[342], и, возможно, взял интервью у одной из них. Эти биографические материалы стали фактической основой для романа «Радостей и горестей знаменитой Молль Флендерс»[343].
Подчеркивая свою политическую лояльность, в предисловии, адресованном Его королевскому Величеству, Дефо не скупится на похвалы Георгу II, уверяя, что едва ли найдется в христианском мире народ, которому так повезло с королем как англичанам: «Я бесконечно счастлив, подобно другим Вашим подданным пребывать под властью человека исключительной гуманности и учтивости, короля наших умов и сердец, короля, дарованного нам во исполнение наших желаний молитв»[344]. В желании польстить Георгу автор явно теряет чувство меры, заявляя, что «недовольные таким монархом, не достойны милости Божьей», и отправляет их прямиком под покровительство дьявола. Естественно, Дефо, как человек, не просто знакомый с общественными настроениями, а оказывавший на них непосредственное влияние, не мог игнорировать тот факт, что Георг пользовался такой фантастической популярностью, главным образом, в качестве мишени для критики, в изобилии содержащейся в средствах массовой информации. «Ядовитые стрелы» в адрес августейшей особы, по уверению Дефо, оскорбляют свободу прессы, «превратившейся из блага во зло», поскольку в газетах не содержится никакой полезной и занимательной информации, а сами они давно стали источником клеветы, скандалов и сплетен равно о частных и публичных лицах[345].
Дефо отмечает, что данный трактат написан в продолжение вышедшей полгода до него «Августе – Победительнице»[346], где он «по своему обыкновению составил проект того, что следует создать в Лондоне, чтобы обеспечить городу процветание»[347], а заодно в пику некоему анонимному памфлетисту, который скомпилировал идеи Дефо и выпустил трактат «Рассуждение о том, как предупредить уличные разбои», незаслуженно высоко оцененный «продажными писаками». Дефо не жалеет эпитетов для своего конкурента, именуя его «второсортным прожектером», и даже то обстоятельство, что проект был представлен на рассмотрение палаты общин, не делает его общественно значимым и полезным. При этом наибольшее возмущение у него вызывает даже не тот факт, что бесчестный джентльмен поправил свое материальное положение, а то, что им двигала жажда наживы, а не стремление к общественному благу и истине, являющееся главным мерилом для самого Дефо. Схема, предложенная им во «Вторичных мыслях», без ложной скромности презентуется как простая, логичная, свободная от недостатков, и предназначенная для «честных и беспристрастных людей», а не для праздных глупцов, которые готовы высмеять любое стоящее начинание или изобретение.