Шеппард был теперь самым знаменитым преступником в Англии. Официальный придворный художник сэр Джеймс Торнхилл сделал зарисовки Джона в цепях, которые были превращены в гравюры и картины. Король Георг заказал один для себя. Один журналист писал: «В настоящее время в городе есть три главных достопримечательности: львята в королевском зверинце в Тауэре, страус [вероятно чучело страуса – авт.] на выставке в Лудгейт Хилле и знаменитый Джон Шеппард в Ньюгейте»[381].
Портрет Джека Шеппарда кисти Торнхилла[382]
Здесь следует отметить, что каждое возвращение Шеппарда в тюрьму, происходило при непосредственном участии не менее знаменитой фигуры лондонского преступного мира – Джонатана Уайлда. Слава последнего была несколько иного толка, нежели чем у Шеппарда. Если тот дерзко нарушал закон и играючи уходил от его «карающего меча», то Уайлд за десять лет создал себе кровавую репутацию гаранта уголовного законодательства. Он нес личную ответственность за поимку и казнь более 120 преступников с тех пор, как начал свою деятельность в 1714 г., и накопил целое состояние за счет наградных денег. Он также руководил эффективной организацией по отслеживанию и возвращению похищенной собственности. Говорили, что Уайлд может вернуть все, будь то бриллиантовое кольцо или целая партия фламандских кружев. «Его энциклопедическая осведомленность о том, что происходило в лондонском криминальном мире, способность узнавать, кто именно украл ту или иную вещь в сочетании с тем обстоятельством, что он сам организовывал банды и распределял их по районам, его понимание преступной мотивации делали его исключительно опасным в амплуа “воролова”»[383]. Уайлд создал безупречную, досконально продуманную систему, в которую вписались как сами преступники, так буржуазия и джентри, Шеппард же по складу своего характера априори не укладывался ни в одну даже самую идеальную схему. «Таким образом, между Шеппардом и Уайлдом возникло естественное и драматическое соперничество, которое быстро завоевало популярность у аудитории. Это было не просто противостояние двух личностей, а столкновение жизненных принципов, своего рода идеологическая дуэль между преступностью и законом, бунтом и властью, юностью и зрелостью, свободой и угнетением, в зависимости от точки зрения»[384].
В мае следующего 1725 г. пришла очередь Уайлда, казненного по обвинению скупке и перепродаже краденых товаров. Отныне он тоже, как Шеппард, вошел в городской фольклор, как один из великих злодеев лондонского преступного мира, которого почти спустя два столетия Артур Конан Дойл сравнил с гениальным Мориарти:
– Джонатан Уайльд – не сыщик и не персонаж из книги. Это чрезвычайно ловкий преступник, и жил он в XVIII веке, где-то в 1750-х годах.
– Ну, тогда он мне ни к чему. Я человек дела.
– Мистер Мак, самым полезным делом для вас было бы запереться у себя дома месяца этак на три и по двенадцать часов в сутки изучать историю преступлений. Все в мире повторяется. Джонатан Уайльд управлял лондонскими преступниками, продал им свои мозги за пятнадцать процентов комиссионных. Колесо описало полный круг, и снова показалась та же спица[385].
За следующие два года появилось более тридцати баллад, пьес, брошюр и коротких биографии Шеппарда и Уайлда. В октябре и ноябре 1724 г. были напечатаны (анонимно!) два коротких очерка о жизни Джона Шеппарда: первый – «История замечательной жизни Джона Шеппарда» второй – «Повествование о всех преступлениях и побегах Джека Шеппарда, изложенное им самим во время пребывания в камере после того, как он был схвачен на Друри-Дэйн», а в июне 1725 г. журналистское жизнеописание Джонатана Уайлда – «Правдивое и подлинное описание жизни и деяний Джонатана Уйалда». Все они стали бестселлерами, а «автобиография» Шеппарда выдержала до восьми изданий за несколько недель. Безусловно, эти произведения являются блестящими образцами криминальной биографии, в которых на основе которых впоследствии был сконструирован миф о противостоянии двух знаменитых преступников, к середине XIX в. обретший собственную жизнь. Именно эти тексты стали выполнять функцию ресурса для последующих дискурсов и репрезентаций образов Шеппарда и Уайлда. Как справедливо замечает Л.П. Репина, «главную роль в формировании исторической памяти играет не столько событие, сколько представление о нем, его мысленный образ, в который вкладывается важный для общественного сознания реальный или мифический исторический смысл»[386].
Тем не менее, предприимчивый Джон Эпплби заказал три лучшие биографии своему лучшему автору – Дефо. Отрывки из очерков Дефо воспроизводились в различных изданиях «Ньюгейтского календаря» на протяжении XVIII столетия, естественно без ссылки на автора, что неудивительно, ибо даже Генри Филдинг, почерпнувший у Дефо сведения о герое своей сатирической повести «Джонатан Уайлд Великий», не «упоминал его имени, хотя охотно ссылался на своих учителей и предшественников»[387]. Это был длительный и сложный процесс, развернутый в пространственно-временных структурах, когда первоисточник подвергался неоднократным пере-интерпретациям и пере-описаниям, а жизни двух реальных людей обрастали легендами и смыслами, которых изначально не было, а их слова и действия подобно невидимым нитям сплетались в полотно социального контекста эпохи. И Шеппарда, и Уайлда можно причислить к категории «странных людей» поражавших современников своей непохожестью на других. «Такие незаурядные люди существовали во все времена. Принятые правила поведения – в том числе и в частной жизни – были им не указ. Они действовали “по-своему”, вызывая то недоумение, то возмущение, то восхищение окружающих»[388].
Биографии Шеппарда и Уайлда – идеальны для анализа в рамках казуального подхода предложенного Ю.Л. Бессмертным. Их неординарные поступки так резко контрастировали с принятыми в обществе стереотипами, что их можно с высокой степенью вероятности классифицировать как казусы. «Соглашусь, что индивидуальное поведение может изучаться и через анализ случаев, в которых человек выбирает между различными вариантами принятых норм. Но наиболее показательно все-таки казусы, в которых персонаж избирает вовсе не апробировавшийся до сих пор вариант поведения. Это может быть поведение, пренебрегавшее нормами, [эскапады Шеппарда – авт.], или абсолютизировавшее их [рациональное капиталистическое «предприятие» Уайлда и его безукоризненное «служение» закону – авт.]…»[389]. Именно общественный резонанс вокруг этих фигур привлек внимание Дефо, во многом благодаря которому их поведенческие паттерны превратились в исторические казусы, сохранившиеся в коллективной социальной памяти. «Возможно, что стареющий Дефо не одобрял легенды, которые быстро кристаллизовались вокруг Шеппарда и Уайлда, хотя, будучи их биографом, он в значительной степени нес ответственность за них»[390].
Создание мифов началось быстро, так через несколько месяцев после казни Уайлда пантомима «Арлекин Шеппард» с успехом шла на Смитфилдском рынке в разгар Варфоломеевской ярмарки. В 1728 г. последовала упоминаемая выше «Опера нищего» Гэя – «ньюгейтская пастораль», в которой Уайлд превратился в скупщика краденого Пичема, а Шеппард – в благородно-утонченного грабителя Макхита. Томас Уолкер, мечтая повторить успех Гэя, взял в качестве основы анонимную пьесу «Разрушитель тюрем»[391], ввел туда легко узнаваемые фигуры – Шеппарда и Уйалда, в свою пьесу «Опера квакеров», постановка которой, однако, с треском провалилась[392]. Миф о Шеппарде и Уайлде оказался настолько живучим, что в XIX в. пересек океан, присоединившись к газетным историям о преступниках Неде Келли в Австралии и Джесси Джеймсе в Америке, и затем в XX в. получил очередную реинкарнацию в «Трехгрошовой опере» Бертольда Брехта. «Так, архетипическая тень противостояния Шеппарда и Уайлда прослеживается и в многочисленных современных фильмах о побегах, например, картине «Мотылек» (1973), где главную роль исполняет изящный Стив Маккуин, чье круглое мальчишеское лицо странно напоминает оригинальный портрет Шеппарда кисти Торнхилла»[393].
«Природа исторического события такова, что рассказ о нем не может быть исчерпывающим и прозрачным. Это можно сказать как о рассказе свидетеля, так и о сочинении историка. И в том, и в другом случае есть место для отбора данных, упрощения сложных связей, акцентирования одних аспектов происходящего и исключения/забвения других»[394]. Дефо, как очевидец описываемых событий, к тому же необычайно энергичный, ловкий и опытный публицист, знал, как одновременно угодить читательской аудитории и ненавязчиво позволить ей извлечь из предлагаемого нарратива некий нравственный урок. Поэтому «История замечательной жизни Джона Шеппарда»[395]предваряется пространным обращением к жителям Лондона и Вестминстера, в котором, по-видимому, еще и для того, чтобы заранее избежать обвинений в неразборчивости и страсти к наживе разъясняются причины обращения к столь низменному предмету. «Достопочтенные джентльмены, Ваш опыт не раз убеждал вас, что согласно вечной максиме, нет иного способа защитить невинных, кроме как наказать виновных. Преступления, в изобилии совершающиеся в