[746]. Филдинг настаивает на то, что магистрат должен уметь контролировать страсти, разделять личное и профессиональное, так как природа взывает к мягкости, а закон – к твердости. «Великий Макиавелли утверждал, что суровость не только выгодна, но и необходима, потому как прощение, даруемое одному, подобно слабому звену в цепи правосудия, и воодушевляет больше, чем пугают двадцать приведенных в исполнение приговоров»[747].
Высшим же проявлением опрометчивого «добросердечия» является практика королевского помилования, по ироничному замечанию Филдинга, являющаяся излюбленной прерогативой Его Величества, бьющей по карману Его подданных. «В то время как все или почти все преступления были угрожаемы смертной казнью, судья выбирал лица, которые должны были подвергнуться экзекуции, большинство же преступников отделывалось посредством помилования гораздо меньшими наказаниями. В Лондоне рекордер докладывал королю в совете после каждой сессии о лицах, приговариваемых к смертной казни, король лично принимал участие в рассмотрении доклада и решал, кто из приговоренных должен быть наказан смертной казнью, а кто нет»[748]. По мнению Филдинга, подобная практика сводит на нет смысл уголовного законодательства, призванного сеять семена ужаса в сердцах силой примера. И таким примером, вопреки устоявшейся традиции, должны стать не публичные казни, а оперативное, конфиденциальное и торжественное отправление правосудия. Существующую же практику Филдинг характеризует как «позор на глазах всего христианского мира», так как нарушаются три вышеупомянутых базовых принципа: оперативность, конфиденциальность, торжественность. Первое необходимо для поддержания в человеческом сознании неразрывной связи между преступлением и наказанием: «исполнение приговора должно осуществляться как можно скорее, чтобы жалость к преступнику утонула в отвращении к его омерзительным деяниям, в противном случае в человеческих сердцах невольно пробуждается жалость к тому, кто принимает смерть с дерзостью и бравадой»[749].
Филдинг предлагал соорудить во дворе Олд-Бейли виселицу и исполнять приговоры немедленно в присутствии судей: «Я оставляю вам решать, что произведет большее впечатление: «судный день» в Олд-Бейли или разнузданная тайбернская вакханалия?»[750] Замысел тех, кто некогда задумал объединить понятие стыда и смерти, не оправдался, и «день, который должен покрыть преступника позором, превращается для него момент славы, а триумфальное шествие в Тайберн вызывает сочувствие у кротких сердцем и восторг у дерзких духом»[751]. Потому упование на «дидактическую» силу отвратительных спектаклей, связанных с публичными казнями не предотвращает преступления, а, напротив, генерирует их.
Несомненно, «Исследование» – это один из самых глубоких общественных трактатов середины XVIII столетия, где содержались конкретные и конструктивные идеи по решению проблем, связанных с искоренением организованной преступности в столице. Филдинг изложил свое видение причин роста преступности, и если некоторые он считал устранимыми, то в отношении других был настроен менее оптимистично в силу знакомства с практической стороной дела. Он досконально проанализировал ключевые недостатки английской уголовной юстиции: 1. Возбуждение обвинения есть акт свободного волеизъявления потерпевшего; 2. Дороговизна уголовного преследования; 3. Неуместная снисходительность и необъективность присяжных и судей. 4. Избирательная жестокость наказания и его несоответствие принципам определенности, соразмерности и неотвратимости.
Биограф Филдинга не без оснований полагает, что ему «удалось в отличие от многих сочетать высокие нравственные упования с деловым учетом реальных возможностей. «Есть основания думать, что – помимо закона о спиртном – и другие акты создавались под влиянием его трактата. Особенно это очевидно в связи с «Актом о предотвращении ужасного преступления – убийства», принятым в парламенте в 1752 г., а также в связи с предшествовавшим ему законом «О непотребных домах». Другие законопроекты, озабоченные положением беднейших слоев населения и требовавшие усовершенствования работных домов, не прошли в парламенте из-за организованной оппозиции, но все они были вдохновлены Филдингом»[752].
Базовое теоретическое положение Филдинга гласило, что преступление было структурным следствием развития коммерческого общества. Рост преступности есть результат возросшего благосостояния низших сословий и постепенных изменений, затрагивающих социальные взаимоотношения. Опираясь на неоклассические аргументы о том, что единственный способ сохранения национальной свободы заключался в смешанной форме правительства, Филдинг и другие защитники превентивной полиции приводили доводы о том, что материальное благополучие низших сословий приведут к презрению власти и, в конечном итоге, к анархии. В системе, где свобода была определена c точки зрения независимости от господства, конец безопасности и порядка, базовых условиям верховенства закона, неизбежно ведет к краху свободы.
Эти неоклассические аргументы пересекались с религиозным дискурсом о греховности людей и присутствии постоянной опасности порочных искушений для каждого индивидуума. Религиозные идеи усиливались рассуждениями Джона Локка о разуме как о чистом листе, преобразовании характера через воспитание и созидательную силу привычек и примеров. Сочетание трех дискурсов, классического, христианского и педагогического приводило к логическому заключению, что преступление и беспорядки ставят под угрозу свободу государства как с моральной, так и с политической точек зрения, и имеют нездоровую тенденцию распространения через новые искушения роскошью, предлагаемых торговлей, что способствует формированию у людей привычки подражания такому образу жизни и в конечном итоге закреплению ее в характере.
Кому отдавал приоритет Филдинг – правам человека как личности или воле государственных учреждений? Чтобы постичь полный смысл аргументов писателя необходимо оценить его концепцию свободы и того, как преступность может угрожать ей. Филдинг опирался на давние традиции неоклассических политических аргументов, связывающих здоровье государства с его свободой. В целом, анализируемая через призму взглядов римских моралистов и историков, свобода была определена не просто как свобода от вмешательства, но и как свобода от зависимости и доминирования. Никто не мог почувствовать себя свободным, если его действия имели возможность быть управляемыми деспотичной волей кого-либо еще, хотя бы даже это вмешательство на самом деле никогда не имело бы места.
Аргументом здесь является тот факт, что состояние порабощения, противоположное свободе, с позиции нео-римской традиции, может с легкостью происходить равно от нападения преступных элементов и регулярной армии, бывшей популярной целью оппозиции. Угроза гнета, и, как следствие, и страх быть ограбленным или убитым, были, с точки зрения свободы от господства, весомым уменьшением состояния свободы. Покуда правительство было неспособно справиться с растущей угрозой преступности, общество жило бы в состоянии угнетения из-за постоянной угрозы насилия[753].
Заслуга Филдинга состояла в том, что ему удалось связать идею индивидуального криминального прогресса с более широкой и актуальной общественной проблемой, касающейся разрушения политической структуры государства. Существование любого свободного государства было обусловлено циклами расцвета и упадка, свойственных равно природным и общественным явлениям. Подъем и падение государств были краеугольной темой неоклассической политической мысли. Бесспорными авторитетами в этом вопросе были Аристотель и Полибий, которые определили три разные формы разумного управления: монархия, аристократия и демократия. Каждая из этих форм, в случае упадка государства, имела тенденцию к стремительному переходу в извращенную противоположную форму: тирания, олигархия или анархия. В этих государствах власть закона будет заменена деспотичной волей или насилием. Единственным способом предотвращения этого было смешение всех трех форм правления, которые могут поддерживать друг друга в балансе, не допуская тенденции к доминированию каждой из них. Ключевыми историческими примерами смешанных политических форм были Рим и Спарта. Великобританию с ее конституционной монархией часто сравнивали с Римом, прошедшим путь от добродетельной республики до коррумпированной диктатуры с целью избежать подобных ошибок в своем развитии. Представители правительственной оппозиции использовали эти сравнения в русле дискурса по поводу использования системы патронажа, создания регулярной армии или в качестве критики правящего класса за их расточительный образ жизни и пренебрежение общественным долгом. Напротив, Филдинг утверждал, что роскошь скорее была проблемой бедных, нежели богатых, приводя стройную систему аргументов в пользу того, что расширение правительством своих полномочий было не источником потенциальной коррупции, а, наоборот, защитой от нее. Пороки великих Филдинг считал в большей степени моральным, нежели политическим злом, поскольку они сдерживались принципом врождённой чести. Порок, однако, имеет свойство распространяться как болезнь от богатых к бедным, где он выходит из-под контроля и угрожает ослабить политическую систему. Чтобы сохранить конституцию, следовательно, необходимо упорядочить общество таким образом, чтобы не допустить рассеивание пороков по всему социальному организму путем интенсивного и всеобъемлющего регулирования общественной морали.
Чтобы доказать, что политики должны вмешиваться в проблемы преступности, Филдинг приводит многочисленные доказательства того, что распространение пороков и зла в низших сословиях угрожает дестабилизации конституции, которая, в свою очередь, являлась гарантом свободы. Концептуальной основой его аргументации было утверждение, что конституция не статична по своей природе, как многие могут представить, а наоборот, изменчива, как английский климат. Учитывая тот факт, что нравы и образ жизни населения были одной из частей конституции, следовательно, если они менялись, она (конституция) также подлежала изменениям, и здесь, так же как в физическом теле, болезнь в одной его части, немедленно влияла на состояние всего организма в целом.