рьмы как социального института, а воспользовались рецепцией уже готовой англо-американской модели. Идеи английских мыслителей, задававшие вектор развития государственной пенитенциарной политики, подготовили революционный переворот в традиционном уголовном правосудии. Итогом такого переворота стал переход от эшафота, как сдерживающего фактора преступности, к пенитенциарной системе, главной целью которой стала задача возвращение правонарушителя в общество. Воплощение этой задачи в жизнь виделось английским мыслителям только при одном непременном условии – создании такой специальной среды, в которой все ожидаемые процессы (осознание преступления, желание исправления, приучение к честному труду, потенциальная возможность возвращения в общество) стали бы возможны.
Представляется удивительным, насколько формулировки современных пенитенциарных стандартов созвучны идеям, высказанным английскими просветителями и обобщенным Джоном Говардом. Признав преступление родом нравственной болезни, а наказание – лекарством, общество приступило к выработке оптимальных методов и средств общественной терапии. По мнению российских исследователей, имя Говарда достойно нахождения «в ряде имен величайших уголовных политиков мира»[940], в первую очередь за обращение к человеческим качествам и глубину религиозно-нравственных и филантропических убеждений. Англичанин умер от чумы в российском Херсоне в 1790 г. и на гранитном обелиске, возведенном вскоре после его смерти, на русском и латинском языках выбиты надписи «Vixit propter alios» и «Alios salvos fecit»[941].
Известный правозащитник современности Л. Альперн назвала тюремную реформу со времен Дж. Говарда до настоящего времени – «перманентной революцией»[942], непрерывной в течение длительного времени и характерной «перекидыванием» процесса от одной страны к другой. А значит, как не останавливается в своем совершенствовании медицина, так и пенология продолжит разработку эффективных форм и мер наказания, назначаемых за совершение преступлений.
Глава 7«Если бы Вы были трудолюбивы, когда были свободны, то не тянули бы лямку как рабы»: консеквенциализм И. Бентама
В последней четверти восемнадцатого века в границах общеевропейского дискурса упрочилась вера в торжество прогрессивной культуры, в достижимость «наибольшего счастья наибольшего числа людей». Твердая убежденность в безграничных возможностях социального прогресса, просвещенческий оптимизм, отдающий приоритет рационализму и эмпиризму перед верой и религиозным опытом, «заразили» интеллектуальную часть общества и дали импульс широким социальным реформам и проектам. Утверждение принципов утилитаризма, сопряженное с подъемом науки и приходом научной методологии в сферы, где ранее господствовала религия, неразрывно связано с именем философа-моралиста, правоведа и публициста Иеремии Бентама. Разработанная им система взглядов, сфокусированная на принципе максимации[943], в социальной философии трактуется как концепция утилитаризма. Философия права, проецируя основные положения утилитаризма на теорию и практику уголовного наказания, оперирует понятием консеквенциализм[944], и рассматривает его, в том числе, как моральную теорию наказания, изложенную впервые в трудах Ч. Беккариа и И. Бентама.
Интеллектуальное наследие Иеремии Бентама, который прожил долгую, наполненную титаническим трудом мысли жизнь, кажется неиссякаемым. Один из первых биографов И. Бентама в отечественной историографии П. Левенсон отозвался следующим образом: «Не было ни одной отрасли права, ни одной стороны государствоведения или политической экономии, где авторитетный голос Бентама не явился бы решающим и желанным… Чтобы судить о значении этого неугомонного работника, не отмежевавшего себе определенной специальности, надо познакомиться с его сочинениями, – в них сказался человек. Лихорадочная деятельность этого мощного ума, стремившегося к улучшению участи всех людей, согретого неисчерпаемою любовью к человеку, требовала помощников и единомышленников, которые бы занялись детальной обработкой мыслей, набросанных их учителем. Бентаму некогда было заниматься литературной отделкой своих произведений, он не обладал писательским талантом Беккариа, сумевшего облечь свои гуманные мысли в обаятельную форму; он раздавал свои писания, набросанные на отдельных листках, своим ученикам и друзьям, которые перерабатывали этот сырой материал для печати. Не всё, что написано Бентамом, отпечатано; много рукописей, не тронутых рукой добросовестного и умелого популяризатора, какими были Дюмон,
Ромильи и другие, осталось в ящиках»[945]. Настало время «достать из ящика» для российского исследователя одну уникальную работу великого философа-законотворца – трактат «Обзор законопроекта о каторжных работах, являющийся аннотацией к брошюре, озаглавленной “Проект закона о наказании тюремным заключением и принудительными работами некоторых правонарушителей и об установлении надлежащих мест для их приема”. Перемежается с замечаниями, относящимися к предмету вышеупомянутого проекта в частности, и к уголовной юстиции в целом»[946].
Осмыслить предысторию вышеупомянутого законопроекта невозможно без рассмотрения понятия «Hard Labour» и изучения эволюции идеи принудительного труда в интеллектуальном контексте английской просвещенческой мысли. Самый близкий русскоязычный перевод понятия hard labour – каторга, тяжелые работы. Однако, в традициях отечественной историографии каторга обычно понимается как подневольный карательный труд в пользу казны, непременно в соединении со ссылкой в отдаленные места, где этот труд был особенно востребован. В условиях английской системы уголовных наказаний hard labour следует понимать скорее как «принудительный тяжелый труд», географически максимально приближенный к месту вынесения приговора, в отличие от ссылки, целью которой было непременное удаление криминальных элементов за пределы страны, без претензии казны на их труд. Поэтому приговор к тяжелому труду подразумевал наличие подходящего места и условий для такого труда в географических пределах Британского острова, желательно в рамках того графства, где приговор был вынесен.
В современной пенологии появление представлений о корректирующих возможностях принудительного труда заключенных связывают с исканиями реформаторов второй половины XVIII столетия, преимущественно обращаясь к трудам Дж. Говарда, парламентским выступлениям У. Идена, У. Пейли и С. Ромилли. Однако, следуя установкам А. Лавджоя «кажущаяся новизна многих систем достигается исключительно за счет новых сфер их приложения и новой аранжировки составляющих их элементов»[947], а значит, углубившись в предшествующие эпохи, мы с удивлением обнаружим составляющие элементы искомой идеи в оригинальной аранжировке. К таким открытиям можно отнести знаменитую «Утопию» Томаса Мора. От эпохи «Кровавого кодекса» «Утопию» (1516) отделяют два столетия, но каким исключительным «попаданием» в социально-правовой контекст XVIII столетия выглядит диалог между кардиналом и мирянином по вопросу сурового правосудия и эффективности смертной казни «иногда по двадцати на одной виселице». Уже в начале XVI в. Т. Мор высказал суждение о нецелесообразности «рубить голову» тем, у кого «нет никакого другого способа снискать пропитание», то есть о недопустимости высшей меры в отношении так называемых экономических или имущественных преступлений. Автор приводит в пример выдуманный народ «не маленький и вполне разумно организованный» – полилеритов, которые практикуют общественные работы за кражи, не осложненные насильственным преступлением. Работающие для пользы государства питаются и содержатся за казенный счет, одеты в один определенный цвет, а по ночам «после поименного счета, их запирают по камерам». За попытку бросить работу полагается казнь, равно как за соучастие другого раба (так именуют приговорённых к общественным работам) в предполагаемом бегстве. Таким образом, осужденные за кражу полилериты не только отрабатывают совершенную кражу, свое содержание во время принудительных работ, но и вносят часть заработка в государственную казну[948]. Подводя итог обычаям выдуманного им народа, Т. Мор оценивает порядки как «человечные и удобные», при которых: «люди остаются в целости и встречают такое обхождение, что им необходимо стать хорошими и в остальную часть жизни искупить все то количество вреда, которое они причинили ранее». И если преступник, осужденный за кражу, «будет послушен, скромен и подаст доказательства своего стремления исправиться в будущем, то он может под этими условиями рассчитывать на обратное получение свободы»[949].
Подобный дискурс станет основой аргументации пенитенциарных реформаторов лишь с конца XVIII – середины XIX вв.: предложения свободы трудолюбивым арестантам, продемонстрировавшим тягу к исправлению, станет основополагающим принципом ирландской прогрессивной системы тюремного содержания Крофтона[950]. Тем удивительнее встретить в начале XVI в. подобное предложение, несмотря на то, что участник диалога – англичанин – на предложение ввести нечто подобное в Англии «скривил презрительно губы» и заявил: «Никогда ничего подобного нельзя установить в Англии, не подвергая государство величайшей опасности» и все присутствующие «охотно согласились с его словами[951]