[1043]. В 1799 г. Бентам выкупил у маркиза Солсбери за свои! деньги, доставшиеся ему в наследство от отца, болотистый участок земли за 12 тысяч фунтов[1044], озадачился поиском архитектора, готового приступить к возведению идеальной тюрьмы. В архитектурном справочнике «Английские тюрьмы» упоминается одна интересная идея Бентама – цветовое кодирование корпусов будущего национального пенитенциария: должники – в здании белого цвета, краткосрочные арестанты – серого, приговоренные к пожизненному заключению – в здании черного цвета[1045]. На этапе планировки и проектирования Бентам отказался от ряда теоретических идей, высказанных в письмах о Паноптикуме: кельи одиночного содержания эволюционировали в камеры, рассчитанные на четырех арестантов; апартаменты директора тюрьмы (генерального инспектора), мыслимые изначально в центре радиально-устремленных корпусов, превратились в отдельно стоящее здание; в проекте появилась часовня (в письмах о Паноптикуме молитва предусматривалась одиночно в камерах-кельях)[1046]. Настоящим техническим вызовом времени был изначальный проект чугунной конструкции труб и коммуникаций, игравший, как мы помним, в проекте идеальной тюрьмы одну из ключевых ролей.
По иронии судьбы с этим вызовом не справился ни архитектор, ни бюджет проекта, который стремительно вышел за рамки утвержденного контракта. Вялотекущее строительство продолжалось несколько лет, вымотав и нервы, и наследство реформатора. Парламентская комиссия, учрежденная в 1811 г., куда входил наряду с другими видный активист-реформатор У. Ромилли, не приняла постройки. Кроме того, в отчете комиссии был оспорен сам принцип тюрьмы-фабрики, и было высказано пожелание вернуться к проектам Говарда, сосредоточив внимание на одиночном содержании и религиозном обращении арестантов[1047]. Тем не менее, контракт был частично Бентаму возмещен. П. Левенсон пишет о необычайном разочаровании философа, который долгое время отказывался даже говорить о проекте, выражаясь: «Это для меня все равно, что отворить ящик, в котором скрыты бесенята»[1048]. Зарубежный историк Дж. Семпл приводит не менее горькое восклицание философа: «Они убили мои лучшие годы!»[1049] Будущая тюрьма Миллбанк – первый национальный пенитенциарий – был достроен уже без участия И. Бентама и принял первых арестантов в 1816 г. На его возведение была потрачена фантастическая для государственного бюджета сумма – 500000 фунтов, проект попеременно вели несколько архитекторов – У. Уильямс, Т. Хардвик, Дж. Харви и Р. Смерк. И хотя некоторые общие черты цилиндрического радиально-ориентированного Паноптикона были сохранены, это был лишь «призрак» идеи Бентама, как он впоследствии сокрушенно о нем отзывался.
Тюрьма Миллбанк, Лондон[1050]
После неудачи со строительством, И. Бентам близко сошелся со знаменитым квакером, издателем и филантропом Уильямом Алленом и инвестировал в их совместный с Робертом Оуэном проект хлопковых мельниц в Нью-Ланарке. Интерес Бентама к тюремной архитектуре в частности и практике пенитенциарного реформирования в целом более не проявлялся, все его последующие труды и проекты будут связаны с сугубо теоретической проработкой и совершенствованием уголовного законодательства. Однако, примечательным является факт дружбы и сотрудничества Бентама с Алленом, который впоследствии прославился как один из основателей общества борьбы за пенитенциарную реформу в первой половине XIX в. Активные общественные деятели, филантропы и интеллектуалы, принадлежащие к «Религиозному обществу друзей» (квакеры) связаны с большинством социальных реформ начала XIX в. Оксфордская «История тюрьмы в западном обществе» выделяет даже отдельный раздел «Влияние квакеров» в анализе и характеристике трансформаций в тюремной системе Нового времени[1051]. Ульям Аллен, Элизабет Фрай, Самуэль Герни, Томас Бакстон известны своим миссионерством и организацией первой системы систематического участия благотворительных обществ в местах лишения свободы[1052]. Целый ряд инициатив Общества улучшения тюремного содержания, основанного У. Алленом в 1816 г., был связан именно с введением в эксплуатацию в 1816 г. первого национального пенитенциария Миллбанк[1053]. Итак, мы в очередной раз прослеживаем идейную и практическую связь реформизма И. Бентама с реформизмом последующих эпох. Отечественный правовед Б.Н. Чичерин считал, что Бентам, как пророк, менее всего признавался в своем отечестве, и первоначально его учение с большим трудом пролагало себе путь. Однако, оценивая влияние философа и правоведа на мировую практику, современную ему, Чичерин заключает: Бентам был одним из пионеров, пролагавших путь к тем глубоким реформам, которыми ознаменовалась в Англии вторая четверть нынешнего [XIX – авт.] столетия[1054].
Таким образом, генезис базовых идеологем пенитенциарного реформирования в английской просвещенческой мысли был практические завершен, и в первой четверти XIX в. страна приступила к их практическому воплощению в первые пенитенциарные модели. И. Бентаму не суждено было узнать, что так долго лоббируемый им Паноптикон все таки воплотится в настоящие завершенные архитектурные проекты, но не на родине философа[1055]. Консеквенциализм И. Бентама явил неизмеримо большую востребованность и был заимствован, развит и даже воспет целым поколением учеников и последователей. «Принцип общественной пользы» прочно закрепился в языке пенитенциарных реформаторов и общественной дискуссии по этому вопросу. Философ учил: не смотря на то, что наказание – зло, это зло – неизбежно и может быть допущено ради предотвращения большего зла[1056]. Таким образом, оправданием наказания может служить убеждение в том, что хорошие результаты (исправление преступника и потенциальное сдерживание возможных преступлений) превысят отрицательные последствия. В 1792 г. «Общество Друзей человечества» выпустило воззвание, в котором требовало от законодателей распространить «принцип общественной пользы» на содержание уголовных законов[1057].
В таком ключе будут выдержаны преобразования английского правосудия с начала XIX в., задавшие вектор для европейских и американских реформаторов. Результатом станет переход от репрессивной карательной юстиции к пенитенциарной системе современного типа, главной целью которой является исправление и ресоциализация осужденных.
Глава 8Самуэль Ромилли против «Размышлений об исполнительном производстве относительно наших уголовных законов» Мартина Мэдана
Во второй половине XVIII в. дискуссия о направлениях и формах реформирования системы уголовного правосудия перешла в бурную общественную полемику, выразившуюся в многообразии и массовости памфлетов, эссе и размышлений на предмет назревшей кардинальной реформы. Первое десятилетие правления Георга III ознаменовалось началом «памфлетной войны»: «первое, что мы берем в руки утром – это пасквиль; последнее, что мы берем в руки вечером – это пасквиль», – признавался современник[1058]. Изучение интеллектуального дискурса ожидаемой реформы уголовного правосудия позволяет рассматривать Ромилли и Мэдана главными оппонентами в памфлетном поединке последней четверти XVIII в. Причем Ромилли – юрист-парламентарий представлял реформистскую позицию, выражая взгляды сторонников кардинальной либерализации и гуманизации системы уголовных наказаний, а Мэдан – юрист-священник, напротив, придерживался строгой консервативной альтернативы грядущим реформам.
Трактатом «Размышления об исполнительном производстве относительно наших уголовных законов, в особенности на выездных судебных сессиях»[1059], опубликованным в 1784 г., Мэдан органично влился в бурный поток общественной полемики, чем вызвал громкий резонанс. Трактат имел весомые последствия: в 1783 г., за год до его публикации, в Лондоне были преданы смертной казни 51 преступник, а в 1785 г., через год после триумфальных тиражей памфлета, количество исполнения приговоров к высшей мере возросло почти вдвое – до 97 человек[1060]. Отреагировав на публикацию эссе, а главное, на его показательные последствия, идейный оппонент Мэдана Самуэль Ромилли с горечью отмечал: «небольшой трактат, где, ошибочно применяя принцип, согласно которому “для предупреждения преступлений неотвратимость наказания более действенна, чем его суровость”, он нелепо настаивает на целесообразности неукоснительного исполнения во всех случаях нашего Уголовного кодекса, каким бы кровавым и варварским он ни был. Неотвратимость наказания он рекомендовал очень настойчиво, но даже не обмолвился о насущной необходимость смягчить его суровость»[1061]. В ответном эссе «Замечания по поводу недавней публикации «Размышления об исполнительном производстве»[1062] Ромилли, пожелав остаться анонимным, осудил трактат Мэдана за «возрождение отвратительного спектакля». Однако, в отличие от ошеломляющего воздействия на публику трактата Мэдана, эссе Ромилли не имело успеха, и было продано не более ста его экземпляров. Возникает вопрос: какая магия мысли, слова и убеждения были заключены в сравнительно небольшом произведении (объемом 170 страниц текста крупным шрифтом), что, по свидетельству С. Ромилли «некоторые судьи, и даже правительство, на время вооружились им в своих рассуждениях»