[1126]. Развивая концепцию одиночного заключения Джонаса Хэнвея, викарий Стоктона выступает стойким поборником раздельного (келейного) тюремного содержания. Главный его аргумент – возможность коррекции нравов преступника в условиях одиночного заключения. По мнению Брюстера, только в условиях одиночного заключения возможно духовное перерождения из человека – «образчика худшей морали» в доброго христианина, предрасположенного к добру и готового к возвращению в общество[1127]. В трактате «О предотвращении преступлений и преимуществах одиночного заключения» автор обстоятельно обосновывает необходимость полной изоляции: «будучи погребенным в одиночестве, где нет общения, но есть рефлексия, нет советчиков, но есть мысль», преступник получает возможность осознать свой грех и суть своего преступления против социального порядка. По мнению викария только наедине с собой он «восстановит цепь событий, которая удалила его от общества, семьи, добра и поместила в эти стены» и «обязательным звеном этой цепи станет сокрушительное раскаяние». И это, убежден Брюстер, покажется ему жесточайшим из наказаний: «неожиданный прорыв сознания, который он испытает, окошко, которое пропустит слабые лучи света, полуночная тишина, которая его окружит, все будет возбуждать в нем трепетный ужас, которого он никогда не испытывал раньше»[1128]. Только подобная рефлексия приведет к осознанному изменению поведения раскаявшегося преступника, и общество сможет рассчитывать на его возвращение в качестве «честного гражданина».
Произведение «Проповеди для заключенных» предназначено для тюремных пасторов и узников, содержащихся в одиночном режиме. В предисловии автор оценивает сложности пастырского тюремного служения: «задача слишком велика, чтобы надеяться на успех», «ведь в замкнутом пространстве собрались самые беспринципные и самые постыдные персонажи», но, продолжает размышлять пастор, «мир ведь еще больше, но Основатель нашей Религии послал своих учеников, чтобы обратить целые народы (выделено автором произведения)»[1129]. Автор предупреждает: на первых порах одиночное заключение может сделать узника «мрачным и подавленным», но он убежден в том, что это лучший момент для того, чтобы «вложить в его руки Священный Текст», который возбудит в нем серьезные размышления, и тогда возникнет надежда «что его сердце будет исправлено, и он во всех отношениях предстанет совершенно новым человеком»[1130]. Именно на этом этапе пастырская помощь тюремного капеллана является определяющей: «он не будет осуждать, но станет увещевать от расточительности и безумия. раскроет милосердие, которое содержится в Евангелие»[1131].
Практическое издание «Проповеди для заключенных» состоит из двух частей: первая содержит шесть проповедей-бесед, построенных на соответствующих притчах и мудростях Священного Писания, вторая – пятнадцать молитв для различных категорий узников: осужденных к смертной казни, подлежащих одиночному заключению, осужденных за воровство и грабеж и т. п. Мотивом первой проповеди «Узник надежды» послужила выдержка из Книги пророка Захарии «Возвращайтесь на твердыню вы, пленники надеющиеся! Что теперь возвещаю, воздам тебе вдвойне»[1132]. Брюстер открывает проповедь измышлением: «Никогда мы так сильно не нуждаемся в Божьем утешении, как тогда, когда ощущаем тяготы бедствия, и никогда бедствие не карает так тяжко, как в том случае, когда мы понимаем, что оно является следствием нашей вины»[1133]. Богослов обращается к теме совести, сравнивая ее с бесконечной чередой образов, которые проносятся перед глазами, и как велико бы не было желание не видеть их снова, они «выплывают из самых отдаленных уголков мира, из недр земли, как свидетельства нашей вины». На это Брюстер отвечает изречением из Книги пророка Иеремии «Может ли человек скрыться в тайное место, где Я не видел бы его? говорит Господь. Не наполняю ли Я небо и землю? говорит Господь»[1134]. Но признавая присутствие Господа во всех наших делах и помыслах, богослов призывает именно в этом обрести укрепление и надежду. Очевидно, преподобный Джон Брюстер был близок к умеренным пуританам, которые не разделяли веру ортодоксальных кальвинистов в предопределение и старались распространять убежденность в том, что покаяние и возвращение к благочестивой жизни может привести к избавлению. Отвечая языком пророков, Брюстер стремился внушить заключенным надежду на Божье милосердие: ««хоть Я отягощал, более не буду отягощать. И ныне Я сокрушу ярмо его, лежащее на тебе, и узы твои разорву»[1135]. Любопытно, что автор использует в основном ветхозаветную риторику, особенно в тех случаях, когда для усиления эффекта проповеди нужно выделить тяжесть греха и отступления, чтобы возможность покаяния и прощения на контрасте воспринималась значительно эмоциональней. Итак, первая часть проповеди расцвечена образами «разрушительного греха», «плача нечестивцев», «огненной серы», «грехопадения одного, которое обратилось грешностью всего человечества»… Однако, в резюмирующей части богослов переходит к образам Нового завета: «правдою одного, сделались праведными все», «благодать Божия сошла через Иисуса Христа».[1136] Словами апостола Павла, Брюстер увещевает узников: «Итак, нет ныне никакого осуждения тем, которые во Христе Иисусе живут не по плоти, но по духу»[1137]. Таким образом, богослов призывает осужденных за преступления открыть для себя религию, которая даст им надежду на спасение[1138].
Вторая проповедь на тему «Использование одиночества заточения» открывается 101 Псалмом «Молитва страждущего, когда он унывает и изливает пред Господом печаль свою»: ибо Он приникнул со святой высоты Своей, с небес призрел Господь на землю, чтобы услышать стон узников[1139]. Первая часть проповеди в традиционной для пуритан манере посвящена описанию греховной природы человека, того «необозримого расстояния», которое разделяет Бога и творение рук Его. В размышлениях о «неисповедимых путях», которые привели преступников в тюрьму: о «мимолетной сладости греха», «суетной жизни», «пребывании в притонах», «продажных товарищах по цеху» и пр., Брюстер продолжает аргументацию тезиса о выгодах одиночного заключения, начатую им еще в предисловии. «Я вижу свою миссию в том, чтобы раскрыть перед вами преимущества, которые открываются от ниспосланной уединенности от мира… Я рекомендую вам пересмотреть моменты прошлой жизни и спутников ваших вожделений. Я бы хотел, чтобы вас постоянно кружило в смятении ума и упреках совести. Я хотел бы попросить вас проследить каждый момент вашего пути – с какими усилиями и трудностями сопряжено было обладание награбленным, подозрения и зависть со стороны подельников, постоянный трепещущий страх попасть в руки правосудия. Стоило ли приносить в жертву сиюминутному удовольствию греха вашу Свободу? Стоило ли ради этого поступиться Честностью, Истиной, Религией? Ради этого вы отреклись от ощущения внутреннего покоя и домашнего счастья, отреклись от жены, которая могла бы успокоить ваши печали, от детей – утешения в старости, от любви к Богу и других благодатей, похоронив себя в одиночестве тюрьмы?»[1140] В отличие от первой проповеди, расцвеченной отвлеченными образами Священного Писания, здесь мы наблюдаем личную позицию автора, вложившего так много «Я» в моральное содержание данной беседы.
Еще одна интересная деталь – позиция Брюстера по отношению к месту и роли государственной власти в вопросах назначения и исполнения наказания. Со времен средневекового правосудия религия была непосредственно вплетена в уголовное право: «Ибо начальник есть Божий слуга, тебе на добро. Если же делаешь зло, бойся, ибо он не напрасно носит меч: он Божий слуга, отмститель в наказание делающему злое»[1141], но в дискурсе данной работы богослов не рассматривает гражданскую власть как карательный механизм, а наоборот, обращаясь к преступникам, отмечает: «законы нашей страны являются инструментами не отмщения, но коррекции»[1142]. Он разъясняет своей пастве, что наказание, назначенное магистратом, не следует рассматривать «как обиду», ведь с одной стороны его цель – огородить общество от зла, с другой – «остановить ваши успехи во зле» и предотвратить повторное преступление, дать шанс на «исцеление от греха»[1143].
Третья проповедь «О смирении в тюрьме» открывается Плачем Иеремии «Зачем сетует человек живущий? Всякий сетуй на грехи свои»[1144]. Пастор затрагивает непростую в богословском отношении проблематику: как доказать внимающим ему, «что пребывание в заточении, в котором как нигде реальны страдания и неприятности, боль, гонения и скорбь, будет способствовать поиску и укреплению религиозных знаний»[1145]. В этой проповеди автор предсказуемо обращается к примерам ветхозаветных и новозаветных праведников, которые, «пройдя горнило страданий», обрели благодать. Будь верен до смерти, и дам тебе венец жизни[1146], – заключает богослов, призывая еще раз согласиться с тем, что причина всех скорбей – те нечестивые действия, которые и привели преступника в тюрьму. Но прежде чем станет «слишком поздно», чтобы избежать «наказания нечестивых», проповедник заключает устами апостола Павла: ««Итак, умоляю вас, братия, милосердием Божиим, представьте тела ваши в жертву живую, святую, благоугодную Богу, для разумного служения вашего, и не сообразуйтесь с веком сим, но преобразуйтесь обновлением ума вашего, чтобы вам познавать, что есть воля Божия, благая, угодная и совершенная»