– В Севаноаке, я не был там, никто не мог слышать даже моего имени, – пробормотал Жильберт, смотря на догоравшие сосновые дрова и избегая встретиться с голубыми, проницательными глазами посетителя.
– Вы выразились верно: там действительно не было никакого Арнольда, мой превосходный друг, – сказал Гранвиль Варней. – Но на свете ведь множество всевозможнейших имен. Нельзя ли нам на время оставить вас в покое и повести разговор прямо о Джозефе Бирде?
Сторож упал на стул, словно раненный пулей. Он отер своей жесткой загорелой ладонью холодный пот, покрывавший его угрюмый лоб.
– Вам все равно, я думаю, что я напоминаю вам о Джозефе Бирде? Мой друг, я не люблю причинять неприятности, но не могу продолжать и беседу, не затронув в ней Бирда.
Он вынул из кармана записную книжку, отыскал между брелоками микроскопический карандаш, приготовился писать и произнес решительно:
– Так как я убежден, мой дорогой Арнольд, что вы чрезвычайно способный человек, то стану говорить с вами с полнейшей откровенностью. Если б я не имел основания думать, что вы можете быть мне полезным в свою очередь, то не пришел бы к вам. Если б я считал вас за жалкого глупца, я бы вами воспользовался без вашего ведома. Но я вижу, что вы далеко не дурак, и потому уверен, что выиграю многое, посвятив вас вполне в тайны моей политики… Жильберт Арнольд, с тех пор как я живу на этом свете, я себе не позволил ни одного поступка, который был бы против закона!
Майор откинул голову и разразился тихим самодовольным смехом, как будто он сказал меткую остроту.
– Да, – продолжал он снова, – я служу офицером в индийской армии и живу исключительно своим майорским жалованьем. Никто не оставлял мне ни одного пенса, я не делал долгов, я никогда не действовал несогласно с законом, не рисковал надеть арестантский костюм, но я знаю зато преступления других вернее сыскной полиции. Вы спросите, быть может, зачем я собираю такого рода сведения? А я отвечу вам, что я делаю это из пристрастия к искусству. Когда я имею нужду в содействии человека, то не угрожаю ему, не подкупаю его, а стараюсь узнать историю его жизни. Вы сделались мне нужны, и я в силу того же благородного правила разведал ваше прошлое!
За стулом майора стояло ружье, и глаза Жильберта направились невольно на грозное оружие. Хотя взгляд этот был невыразимо быстр, майор поймал его и, повернув свой стул, стал внимательнее наблюдать за Жильбертом Арнольдом.
– Не думайте об этом, мой превосходный друг, – сказал он благодушно. – Подождите немного и вы сами увидите, что меня привел к вам наш общий интерес… Вернемся тем не менее снова к Джозефу Бирду! Тому назад лет десять или одиннадцать вы были настоящим удалым молодцом, но, к несчастью, вас знали хорошо в этой местности, а именно под прозвищем Жиля-браконьера, и вследствие этого вас принудили силой уехать из Суссекса, дав вам предварительно ознакомиться с ливисским острогом.
– За убитого зайца и за пару фазанов, – заметил ему Жильберт, как будто в извинение.
– Нет, ничуть не за зайца и за пару фазанов! В народе поговаривали, что вы будто бы рискнули разрядить ружье в сторожа, который захватил вас с поличным! Все это, вероятно, чистая клевета, вымысел людей… После почти двухмесячного пребывания в Ливисе Жильберт исчез внезапно, и владельцы окрестностей поздравили друг друга с этим крупным событием. До сих пор дело шло восхитительным образом! Теперь оно начнет касаться Джозефа Бирда!
– Я не могу понять, о ком вы говорите, – сказал злобно Жильберт, окинув снова взглядом ружье, стоявшее направо от майора.
– Как вы интересуетесь этим ружьем, мой друг!.. Посвятите мне хоть пять минут внимания, чтобы убедиться в безосновательности ваших подозрений. В окрестности Севеноака, в Кентском графстве, есть несколько превосходных лесов, из которых один сделался местопребыванием браконьера. Осенью тысяча восемьсот тридцать пятого года дичь начала исчезать из этого леса с такой быстротой, которая возбудила справедливое негодование владельца и его сторожей. Один из последних, человек смелый и предприимчивый, шести футов роста, сказал своему господину, что надеется поймать виновника. «Я знаю его, – добавил он. – Это трусливая собака с именем Джозеф Бирд. Его видели продающим дичь в Севаноаке. Я простил бы ему, если б он употреблял ружье, как другие: тогда бы скорее можно было изловить его. А он незаметно подкрадывается, хватает дичь почти из-под вашего носа – и ускользает от вас. Но я все-таки уже имею его в виду и заставлю его поплатиться за все наши убытки!» Быть может, эти слова достигли ушей Джозефа Бирда, потому что через неделю нашли сторожа лежащим в лесу с простреленной головой. Пошли по следам, отпечатавшимся на почве, местами обагренным кровью. Хирург одной из окрестных деревень заявил, что на рассвете приходил к нему какой-то человек с просьбой перевязать ему ногу, пораненную пулей, и что такая рана могла, во всяком случае, оставить хромоту или вообще другой неизгладимый след. Этот человек был Джозеф Бирд.
Жена сборщика пошлин видела его утром, он перескочил через шлагбаум и просил извозчика, ехавшего в Лондон, взять его с собой. После обеда преступление сделалось известным всей окрестности, но с этих пор полиции не пришлось ни разу встретить Джозефа Бирда. Я сильно опасаюсь, что если бы он не скрылся, то попал бы в тюрьму! – заключил насмешливо Гранвиль.
Жильберт Арнольд был близок к обмороку. Майор – вероятно, с великодушным намерением предупредить его падение – схватил его за правую ногу и, быстро обнажив ее, поднес к ней свечку.
– Черт возьми! – воскликнул он. – Вот эта рана тоже от выстрела и удивительно похожа на рану Джозефа Бирда. Я думаю, что вы на совесть хорошо владеете этой ногой, мой добрый Арнольд.
«Добрый» Арнольд с глухим рычанием прикрыл ногу.
– Мне кажется, мой достойный друг, – продолжал, вставая, майор, – что мы начинаем понимать друг друга. Если бы я не нуждался в вас, то не примчался бы сюда с курьерским поездом, чтобы рассказать вам историю Джозефа Бирда. Вот вам билет в десять фунтов стерлингов, который поможет вам переселиться в Лондон вместе с женой и сыном. Распустите здесь слух, что едете в Америку. Вот еще адрес дома, в котором вы должны будете остановиться в Лондоне, где и будете ждать от меня дальнейших инструкций… Вы получите их или лично от меня, или через моего слугу, Соломона. Примите к сведению, что я умываю руки: у меня совесть чиста, и я не сделал во всю свою жизнь ни одного злодейства. Если вас завтра привлекут в суд в качестве свидетеля против моей особы, вы можете сказать только, что я приезжал к вам с целью порассказать кое-что о Джозефе Бирде: присяжные назовут меня, конечно, эксцентричным – и больше ничего… Подайте мне одеться.
Майор накинул плащ, надвинул на глаза шляпу и вышел из сторожки.
– Да будь ты проклят! – пробормотал сторож, обращаясь к силуэту удаляющегося офицера. – И как мог он разузнать все эти тайны прошлого? Быть обличенным после десяти лет… Десяти долгих, мучительных лет! Сделаться твоим лакеем… Превратиться в рогожу, о которую ты будешь вытирать ноги… О, будь ты проклят! Будь проклят!
Он бросился стремительно к ружью, снял его и вышел в засыпанную снегом аллею.
– Мне хотелось бы последовать за ним? – шептал он. – Да, я желал бы этого… Но если я сделаю это, то едва ли вывернусь опять из беды.
Глава XПосол майора
Действуя согласно приказанию майора, Жильберт Арнольд сказал своей жене через несколько дней после посещения Гранвиля Варнея, что ему начинает надоедать жизнь в «этом гнезде» и что он намерен отправиться в Америку, где он будет не хуже других людей и где ничто не будет напоминать ему ежеминутно о грехах его молодости.
– Да, – сказал Жильберт после длинной беседы со своей женой, которая проливала горькие слезы при мысли, что ей нужно расстаться с доброй госпожой и с родной стороной, чтобы подвергаться опасностям путешествия в Америку в сопровождении мужа, который не был ни добрым, ни внимательным к ней. – Твои слезы и крики не приведут ни к чему. Нравится ли тебе, нет ли, но мы едем в Нью-Йорк через три недели, считая с этого дня. Советую тебе надеть шляпку и идти к миледи, чтобы заявить ей, что ты оставляешь ее… Пусть найдет других, которые согласились бы заменить нас в этом гнезде и быть истоптанными блестящими сапогами ее милого капитана.
Жильберт Арнольд любил повторять эту фразу, как будто он действительно подвергался когда-нибудь подобным унижениям.
Итак, Рахиль не плакала, или если и плакала, то украдкой от мужа, который, сидя с трубкой, следил за всеми сборами к дальнему путешествию. Она бледнела, думая о том, что ее ждет, но несчастная женщина так боялась Жильберта, что не посмела бы ослушаться его, если б ему вздумалось предложить ей повеситься. Три недели протекли незаметно. Рахиль простилась со своей госпожой, и затем Жильберт Арнольд отправился с ней, сыном и багажом на станцию железной дороги. Поезд прибыл в Лондон с наступлением ночи. Выйдя на дебаркадер, Жильберт увидел человека, лицо которого было ему знакомо, – это был еврей Соломон, камердинер майора.
– Вы очень исполнительны, – сказал Соломон, приблизившись к Арнольду. – Возьмите свой багаж, велите уложить его в нанятый для вас кеб и вернитесь сюда. Я дам вам адрес дома, в котором вам придется поселиться на время.
– Вы лучше проводили бы нас, – заметил ему Арнольд. – Мы здесь точно в лесу, и мне было бы приятно иметь возле себя человека, которому известен этот город.
Соломон посмотрел пристально и насмешливо на говорившего, который вовсе не был похож на джентльмена в своем матросском платье, полосатом кашне, шапке из кролика и со свертком под мышкой.
«Мы вас преобразим, – думал слуга майора, – и вы скоро поймете всю суть нашей науки. Вы пока обладаете только доброй волей, а еще уступаете нам во многих отношениях, но вы освоитесь с переменой положения в самом недалеком времени!»
Жильберт Арнольд свалил багаж в кеб, усадил сына и жену и вернулся к еврею.