– Ну? – спросил он отрывисто.
– Ну что?… Лорд Честерфилд? – передразнил слуга.
– Отправляемся. Я спешу, потому что мне нужно освежиться немного.
– Вам надо освежиться – хорошо! Вот вам адрес. Отдайте кучеру и, когда вы доедете, дайте ему полкроны, а если он будет недоволен подачкой, то захлопните перед ним дверь… Я буду у вас в десять часов, – добавил Соломон, приметив, что Арнольд как будто бы колеблется. – Поезжайте же с богом!
С последними словами фактотум майора отвернулся от сторожа и поспешил уйти.
– Идем! – решил Арнольд. – Вот странный образец орудий майора, и я готов быть проклятым, если я пойму цель моего повелителя, но я, во всяком случае, ничего не теряю, повинуясь его распоряжениям. Наше коммерческое общество предпринимает что-то новое, и время покажет, хорошо ли оно или худо.
Кеб доставил Жильберта с его семейством в обозначенный на адресе дом, на одной из глухих улиц, по ту сторону Ватерлоо-Рида. Они вышли из кеба и были встречены бледной женщиной в черном кружевном чепчике, которая ввела их в чисто меблированную квартиру, будто бы нанятую, по словам хозяйки, для одного семейства из Йоркшира, по фамилии Грин.
Так как фамилия Арнольда была не Грин и он приехал вовсе не из Йоркшира, то Рахиль хотела было заметить, что тут существует какая-то ошибка, но Жильберт остановил ее вовремя взглядом и сказал, что все в порядке и он будет весьма обязан хозяйке, если она даст ему пива и легкую закуску.
Хозяйка принесла пива и бараньих котлет, облитых жидким соусом, которые Жильберт принялся уплетать с громадным аппетитом, предоставив жене и сыну всего один кусок. Утолив голод, Арнольд закурил трубку, между тем как Рахиль с мальчиком доедали и допивали остатки его ужина. Затем он посоветовал им лечь немедленно спать, так как он ожидал приезда Соломона и не желал, конечно, чтобы его стесняли в беседе с ним. Рахиль молча взяла за руку сына и повела его в спальню, находившуюся в верхнем этаже, а Жильберт продолжал пить и курить, пока не пробило десять часов. В это время послышались два удара у входа на парадную лестницу. Жильберт спустился вниз и впустил посетителя: это был Соломон.
– Надеюсь, что у вас разведен огонь, – проговорил последний, входя прямо в гостиную. – На дворе такой холод, что я продрог насквозь.
Еврей успел усвоить большую часть изящных привычек и приемов своего господина: он пододвинул кресло, в котором только что сидел Жильберт Арнольд, к небольшому камину, развалился небрежно и протянул ноги на крепкую решетку.
– Теперь слушайте! – начал он. – Как мой господин, так и я придерживаемся благоразумного правила – не говорить ни одного лишнего слова. По-моему, если вы не будете внимательны, то не поймете меня правильно… Очень может быть, что будут нуждаться в вас… Или скорее – в вашей жене, а пожалуй, и в вашем сыне… Дело не в этом, но пославший меня желает, чтобы вы остались здесь, пока он найдет нужным. Вы не должны задавать никому вопросов и не отвечать на чужие расспросы. Еженедельно вы будете получать по почте на имя Джона Грина (так вы будете называться впредь до новых распоряжений) тридцать шиллингов от Альфреда Соломона. Больше этой суммы вы не могли бы добыть трудом и потому вам придется довольствоваться ею. Со временем вы, вероятно, получите более и в один прекрасный день можете очутиться в положении богача. Если кто-нибудь спросит вас, кто вы такой, то назовите себя башмачником, плотником или кем бы то ни было, но на всякий случай – ремесленником без занятия. Предложат вам вопрос, чем же вы живете, – отвечайте, что у вас есть брат, человек богатый, который посылает вам еженедельное содержание. До сих пор все очень обыкновенно. Между тем ваше спокойствие будет зависеть от двух условий, если не считать того, что вы никогда не должны забывать Джозефа Бирда. Первое условие: заботьтесь побольше о вашем сыне, берегите его так, как если бы берегли ребенка королевской крови, если он был бы доверен вам. Если бы с ним могло случиться несчастье, то оно неизбежно отразится на вас. Второе условие: молчание. Если до ушей моих или моего господина когда-нибудь дойдет, что вы произносили его имя или мое, то вы услышите о Джозефе Бирде… Ну-с, пока до свидания… Посветите же мне и отоприте дверь!
Соломон произнес свою речь так поспешно, что изумленный сторож был буквально не в состоянии перебить его хотя бы одним вопросом. Он не успел еще опомниться, как слуга майора повернул уже за угол и исчез в Ватерлоо-Риде.
«Тридцать шиллингов еженедельно, – думал Жильберт, – это немного скуповато со стороны такого богатого человека, каков майор Гранвиль Варней, но так как он может, если захочет, извести меня на виселицу, то я поневоле должен довольствоваться всем, что ему угодно будет предложить мне… Черт побери его!..»
После этого сильного и любимого им восклицания Арнольд лег в постель, но не мог заснуть. Он прислушивался всю ночь к стуку экипажей, проезжавших по Ватерлоо-Риду, и когда он впадал на минуту в дремоту, то ему слышалось пение жаворонка в севаноакском лесу и представлялось бледное, окровавленное лицо убитого им человека.
Глава XIСмерть капитана
Четырнадцать лет прошло со для исчезновения маленького баронета, а Клерибелль Вальдзингам с мужем все еще владели Лисльвуд-Парком. Нотариус сэра Ланцелота, переехавший в Лисльвуд, собирал доходы с имения и посылал их во Флоренцию, банкиру баронета. Поселянам казалось, что род Лисля исчез, потому что представитель его никогда не бывал в наследственных владениях. Да, прошло четырнадцать лет, и никакой перемены не произошло в семействе Вальдзингама, если не считать того, что рождение другого сына утешило немного бедную Клерибелль. Спустя четыре месяца после смерти сэра Руперта доктора пошли сообщить капитану, сидевшему по-прежнему бледным и озабоченным перед ярким огнем все в той же библиотеке, что у него родился сын, с карими глазками. Вскоре замок и парк огласились веселым, несмолкавшим смехом и оживились звуками серебристого, свежего голоска, раздававшегося с утра до ночи. Мальчик своим прямым, смелым, живым характером напоминал собой капитана, когда последний прибыл в первый раз в Лисльвуд-Парк, чтобы влюбиться безумно в Клерибелль Мертон. Артур Вальдзингам привязался от души к своему сыну. Он беспрестанно занимался его игрушками, пони, ружьем и лодкой, в которой катал его по озеру парка. Ему никогда не надоедало слушать его болтовню и скакать с ним по бесплодным равнинам. Когда же мальчика отдали в Итон, то отец горевал более матери.
– Что, если с ним случится что-нибудь, Клерибелль? – говорил он жене.
Эти слова возбуждали такой ужас в душе пугливой Клерибелль, что она порывалась посылать в Итон нарочного, если б муж не удерживал ее от этого намерения.
– Он находится в руках Провидения, Клерибелль, – успокаивал он. – Я не мог возвратить вам потерянного сына, хоть я его любил, чему свидетель Бог!
Молодой мистер Вальдзингам расположил к себе все начальство Итона своими способностями, дарованиями, своей откровенностью и великодушной натурой, а капитан с женой жили одни в Лисльвуде. Мальчик пробыл в Итоне ровно два года и посещал родителей лишь во время вакаций, которых капитан ожидал всегда с лихорадочным и детским нетерпением. Капитан Вальдзингам стал сильно меняться: он сделался дороднее, его черные волосы начали седеть, стан заметно согнулся, и, чего прежде не было, Вальдзингам с каждым днем стал более и более опираться на трость с золотым набалдашником. Ему еще не было и сорока пяти, а он уже казался почти что стариком, между тем как белокурая, прелестная жена его почти не постарела со дня второго брака. Майор Варней с женой были уже давно в Индии, Артур Вальдзингам получал редко сведения о своем «милом друге» с золотистыми бакенбардами. Сторожка приняла более приветливый вид, как только мрачная фигура браконьера исчезла из Лисльвуда. Теперь в ней поселился маленький человек с румяным лицом. Возле калитки же, где прежде обыкновенно сидел бледный Джеймс Арнольд, толпилась полудюжина резвых и розовых малюток.
В один июньский день капитан с женой расположились в парадной гостиной. Он курил, между тем как взгляд его рассеянно бродил по обширному парку и цветникам, видневшимся из окна. Миссис Вальдзингам сидела около него на диване с вышиванием в руках. Он докурил сигару и, глубоко вздохнув, обратился к жене.
– Клерибелль, – сказал он, – бросьте вашу работу и скажите мне: сколько лет мы женаты?
– Уже четырнадцать лет.
– Четырнадцать лет! Если б ваш сын, сэр Руперт, был здоров и невредим, то пришлось бы отпраздновать его совершеннолетие в настоящем году.
– Да, в будущем месяце, так как он родился третьего июля.
– Третьего июля, а сегодня четвертое июня: таким образом, он сделался бы совершеннолетним через двадцать девять дней.
Миссис Вальдзингам вздохнула в свою очередь и бросила работу.
– Мне не следовало бы возбуждать в тебе эти воспоминания… Я огорчил тебя, но сегодня я чувствую странное побуждение заговорить об этом… Кинуть взгляд на все прошлое, которое было громадным заблуждением, от начала до конца… Я думаю поневоле, сколько энергии затрачено напрасно, сколько сил израсходовано на сущие безделицы… Сколько я перенес и горя и стыда…
– Артур!.. Артур!.. – воскликнула тоскливо Клерибелль.
– Клерибелль, мы живем вместе уже пятнадцатый год, и в течение этого длинного периода вы даже не спросили меня, что омрачило так мою душу и жизнь! Вы не полюбопытствовали узнать скорбную тайну, под влиянием которой я стал необщительным, невнимательным мужем, недовольным, скучающим, несчастным человеком!
– Я не смела расспрашивать вас об этом, Артур!
– Бедняжка! – произнес он. – Оно, впрочем, и лучше!.. Пусть я лучше умру со своей печальной тайной… Ведь вы похороните меня в лисльвудском склепе, не так ли, Клерибелль?… Вы прикрепите к алтарю мраморную дощечку, на которой будет красоваться надпись, что я был лучшим из мужей и превосходнейшим из людей… Вы сделаете все это для меня, мой белокурый друг?