– Потому что я ухожу не в свою комнату, а в вашу, сэр Руперт.
Голос майора звучал так странно, что баронет невольно взглянул на него и сильно побледнел, встретясь с его глазами.
– Я не могу больше лишать себя спокойствия и сна для того, чтобы выслушивать ваши нелепости, – проговорил Руперт живо. – Можете подождать и сообщить мне завтра всю эту ерунду!
– Я не намерен ждать ни одного часа, я сказал еще утром, что хочу объясниться с вами сегодня вечером. Потрудитесь идти, – произнес майор Варней, отворив дверь гостиной.
Сэр Руперт колебался, но потом, испугавшись грозного выражения голубых глаз майора, взял свечу и пошел послушно в свою комнату. Майор пошел за ним и, войдя в его спальню, запер тотчас дверь и положил вдобавок ключ от нее в карман. Это была великолепная комната с резными дубовыми карнизами, панелями и потолком. Одна часть панели, та, которая скрывала выход на потайную лестницу, отличалась особенной резьбой и украшалась медальоном, представлявшим игумена в полном облачении. Оконные и кроватные занавески были из фиолетового бархата на белой атласной подкладке. Громадная комната имела мрачный вид, тем более что освещалась в настоящую минуту только одной свечой, принесенной баронетом. Сэр Руперт видел сам, что майор спрятал ключ.
– С чего это вы вздумали запирать дверь на ключ? – спросил он у него.
– Потому что желаю, чтобы наша беседа была без перерыва.
Голубые глаза майора смотрели необыкновенно строго, постоянно улыбавшийся рот его был ненормально сжат; все его добродушие, вся снисходительность и любезность сменились выражением непреклонной решительности. Баронет взглянул украдкой на туалетный столик, где находился сафьяновый футляр с двумя острыми бритвами.
– Поставьте свечу на место, сэр Руперт, и потрудитесь сесть; я вас не задержу! – сказал Варней.
– Надеюсь, – отвечал молодой человек, стараясь казаться совершенно спокойным, – предупреждаю вас, что я скоро засну, если вы засидитесь.
Он притворился сонным и стал громко зевать.
– Не думаю, чтобы вы пожелали заснуть, как только я начну говорить, сэр Руперт.
– Так говорите же и скажите… в чем дело?
– Сэр Руперт Лисль, – начал майор, не сводя с него глаз, – когда люди не хотят видеть, в чем заключается их собственный интерес, не хотят узнавать тех, которым обязаны всем, не хотят сознавать, что последние могут разрушить ими созданное, – то этих господ нельзя назвать иначе, как людьми без ума, нельзя обращаться с ними как с людьми, находящимися в полном рассудке. Помните это, сэр Руперт Лисль! Были люди несравненно умнее и хитрее вас, которые кончали свое жалкое существование в доме умалишенных… Вам угодно было оскорбить меня несколько раз в продолжение дня, а мне было угодно не обращать внимания на ваше поведение – не потому, конечно, как вы воображаете, чтобы я не мог заставить вас раскаяться в ваших словах, но оттого, что не был расположен к расправе! Я не хочу, чтобы кто бы то ни было мог сказать обо мне, что он видел меня вышедшим из себя, как бы ни вызывали мое негодование. Если я и недобр, то имею взамен уживчивый характер. А подобных людей всегда считают добрыми. У них всегда, любезная открытая улыбка, всегда веселый смех; они добродушно смотрят на своего ближнего, между тем как готовят ему верную гибель. Если б я был вынужден убить человека, то я сделал бы это с полнейшим хладнокровием. Я отвечаю на оскорбление не грубыми словами, а искусными действиями. Когда меня оскорбляет мужчина, я могу улыбнуться и простить его; если он оказывает мне сопротивление, я способен простить его все с той же улыбкой. Потрудитесь запомнить это тверже, сэр Руперт, и не подвергайте меня дальнейшим оскорблениям.
Молодой человек придвинул свое кресло поближе к огню. Ему хотелось уверить майора, что он дрожит от головы до ног единственно от холода.
– Никто и не думал оскорблять вас, майор, – сказал он. – Вероятно, вы сочли за обиду какую-нибудь невинную шутку. Вы слишком умны, чтобы видеть в пустой шутке намерение обидеть. Что ж касается моих чувств, то вы не сомневайтесь, что я считаю вас наставником и другом; я не такой безумец, чтобы не сознавать, что вы мне возвратили богатство и права и я обязан вам всем тем, что я имею… Ну, чего же вам больше?
Он протянул майору холодную руку с улыбкой примирения.
– Достаточно ли этого? – повторил он опять.
– Нет еще, – возразил хладнокровно Варней. – Кто-то упомянул сегодня о женитьбе. Вы говорили то, что думали, сэр Руперт?
– Без всякого сомнения!
– В таком случае вы должны отказаться от этой несбыточной идеи…
– Отказаться, сказали вы?
– Да! – отвечал майор. – Я не хочу, чтобы вы женились на Оливии!
– Однако же, мне кажется, что вы, право, заходите уже слишком далеко… Я вам уже говорил, что все, что я имею, вполне к вашим услугам. Вы можете пользоваться моим домом, моим банкиром, но вам вовсе нет дела до женщины, которую я приближу к себе в качестве леди Лисль! Это уже чересчур неуместная шутка.
– Вы увидите, что я, право, далек от всякой шутки; выслушайте меня! Если между вами и мисс Оливией существует малейшее обязательство, то оно должно быть сейчас же уничтожено.
– Этому не бывать! – воскликнул сэр Руперт. – Я не откажусь от Оливии Мармедюк ни для вас, ни для кого на свете! Через месяц, считая с настоящего дня, она будет женой моей, истинной леди Лисль!
– Сумасшедший! – сказал преспокойно Варней. – Никакой леди Лисль не будет в этом доме, пока я существую; никогда не будет наследника, который отстранил бы меня от вашего богатства, которого вы без моего содействия никогда бы не имели; никакой женщине не придется расточать миллионы, которые находились бы теперь еще в чужих руках, если б не мой ум и не моя способность улаживать дела! Вы хотите жениться?! Вы хотите ввести сюда женщину, которая стала бы управлять этим домом?! Вы хотите превратить какую-то мисс Оливию Мармедюк в леди Лисль! Вы – которому бы пришлось прозябать в мастерской или сидеть в остроге, если б я не явился к вам внезапно на выручку?!. Да сжалится над вами милосердное небо, когда вы заставите меня употребить против вас средства, которые я употреблял в течение почти четырнадцати лет на ваше обеспечение!
– Я вас не понимаю, – проговорил сердито молодой человек с той странной настойчивостью, которой он старался скрыть недостаток мужества. – Я знаю только то, что сдержу свое слово, чего бы это ни стоило, и что Оливия Мармедюк будет моей женой.
– Не быть ей леди Лисль! – возразил майор, отпирая дверь спальной. – Спокойной ночи, храбрый владелец Лисльвуд-Парка!.. Вы уже избрали путь – теперь очередь за мной!.. Замечаю, что вы не поняли меня, и потому пришлю к вам лучше Соломона, который даст вам более понятные советы.
Сэр Руперт поспешил раздеться и улечься. Он спал около часа, когда был вдруг разбужен Альфредом Соломоном, стоявшим перед ним со свечой в руках. Молодой человек жаловал Соломона гораздо больше, чем самого майора, и присутствие еврея не стесняло его.
– Что тебе, Соломон? – спросил он еврея.
– О, ничего особенного! Мой господин велел мне передать вам кое-что.
– Говори же скорее: я сильно хочу спать.
– Вы помните, сэр Руперт, поговорку, что стены имеют тоже уши, – отвечал слуга, озираясь, – а так как я должен сообщить вам слова майора по секрету, то буду говорить, разумеется, шепотом.
Соломон нагнулся к подушке баронета и шепнул ему на ухо несколько слов.
Сэр Руперт рассмеялся так, что одеяло чуть было не слетело с кровати.
– И это все? – спросил он. – Это все, что майор поручил передать мне?… Скажи ему в ответ, поклонясь от меня, что я знал это прежде и женюсь через месяц на Оливии Мармедюк.
Глава XXIСэр Руперт обручен
Борьба между умом и хитростью окончилась победой последней. После описанного нами в последней главе разговора сэр Руперт Лисль выказал себя самостоятельным господином в своем доме. Он не стал больше обращаться за советами к майору, и последний, очевидно, потерял над ним всякую власть. Тот, кто хоть раз шел наперекор баронету, казался ему потом уже врагом. Он стал избегать майора и проводил почти все время в том, что ездил в Бокаже и обратно в Лисльвуд. Оливия Мармедюк ничуть не изменила обращения с ним; она принимала его все так же равнодушно, как и в первый раз; смеялась над его неловкостью, нелепыми разговорами и попытками любезничать с ней. Несмотря на все это, а может быть и вследствие этого, он с каждым днем привязывался к ней все сильней и сильней. Он начал следовать за ней, как собака, и почти при каждом посещении привозил ей какую-нибудь драгоценную вещь. Он как-то заявил, что потребует от банкира хранившиеся у него фамильные бриллианты, но Клерибелль отказалась брать их до свадьбы сына.
– Успеем еще взять их! – заметила она. – Может быть, этот брак еще не состоится!
– Ничто не в состоянии помешать мне жениться, за исключением смерти! – воскликнул баронет с большим воодушевлением.
Только раз упрекнул он Оливию Мармедюк за ее обращение.
– Вы обходитесь со мной буквально как с собакой, – заметил он обидчиво, – вы просто издеваетесь над моей любовью! Я, право, не могу даже верить, Оливия, чтобы вы чувствовали ко мне хоть тень расположения.
Он обедал в Бокаже и сидел в это время с Оливией у пианино, между тем как полковник со старшими дочерьми помещались поодаль, у камина.
– Серьезно? – проговорила равнодушно Оливия, вертя вокруг руки бриллиантовый браслет, подаренный ей Рупертом. – Я вам и не советую верить этому чувству. Вы не могли забыть, как вы предложили мне вашу руку и сердце. «Хотите ли вы, мисс, сделаться леди Лисль?…» – «Да, хочу, сэр Руперт». Вот и все то, что было сказано мной и вами! Могу уверить вас, что я и от природы далеко не мечтательница!
– В этом я положительно даже не сомневаюсь. Мне сдается, что я сделался женихом потому исключительно, что я сэр Руперт Лисль, владелец Лисльвуд-Парка.