– Дело в том, моя милая, что в числе учеников мистера Дантона находится уж двенадцатый год один молодой человек по фамилии Саундерс, который был помещен к нему в десятилетнем возрасте; так как он, по закону, теперь совершеннолетний, то ему уж пора оставить пансион, но тут-то и является большое затруднение. Кажется, что он привезен мистеру Дантону своим дядей, Саундерсом, назвавшим себя ректором какой-то англиканской церкви и сказавшим ему, что этот мальчик – сын его родного брата, умершего в Западной Индии, где ребенок и вынес желтую лихорадку, затмившую на время его слабый рассудок; он оправился после, но память, разумеется, не вернулась к нему, вследствие чего Саундерс-дядя порешил отвезти его немедленно в Бельминстер, надеясь, что заботливый уход и свежий воздух восстановят его умственные способности. В течение десяти лет плата мистеру Дантону вносилась аккуратно: Саундерс-дядя приезжал каждые полгода повидаться с племянником и отдать за него условленную сумму; но прошел с лишком год с тех пор, как мистер Дантон не получает платы и не имеет даже никаких известий о Саундерсе-старшем.
– А у мистера Дантона разве нет его адреса? – спросил Вальтер у ректора.
– Нет, Саундерс просил Дантона адресовать все письма на имя адвоката, живущего в Грэ-Зин-сквер. Он писал много раз этому человеку, но получил в ответ, что Саундерс, вероятно, переселился в Индию – но в какую, не знает.
– Но Дантон мог узнать это по списку духовенства!
– О! В списке несколько Саундерсов; Дантон писал каждому из них, и все они ответили, что ничего не знают.
– Ну а этот брошенный молодой человек не может разве дать никаких указаний?
– Никаких, которые помогли бы Дантону разрешить затруднение. Он буквально не помнит ничего, касающееся поры его детства, исключая той, что был опасно болен и потом начал жить со своим «дядей Джорджем», как он называет этого Саундерса, на берегу моря. Он уверяет, что провел у моря два или три года, но где собственно и в какой обстановке, он это позабыл.
– Но помнит ли он время своей страшной болезни?
– Без сомнения, нет; впрочем, он всегда делается задумчивым и странным, когда его расспрашивают об этой эпохе. Нужно еще заметить, что он довольно нервен и слабого здоровья.
– Умственные способности его еще сильно расстроены? – спросил ректора Вальтер.
– О нет, мистер Дантон уверяет, напротив, что он очень умен.
– Милый папа! – воскликнула неожиданно Бланш. – Мне пришла на ум мысль…
– Я так и предугадывал, что ты выручишь нас из этих затруднений! – перебил ее ректор.
– Когда будет устроено ваше новое народное училище, то вам понадобится учитель для мальчиков. Я думаю, что вам было бы очень приятно видеть на этом месте молодого человека, у которого нет нелепых предрассудков и отсталых понятий. Отчего бы вам не взять этого бедняка? Вы могли бы внушить ему собственные принципы и сделать из него образцового преподавателя.
– Ты права, Бланш, и я приму этот совет!
Если росла трава перед папертью церкви, то она не могла не зеленеть под ногами бельминстерского ректора.
На следующее утро, имея много дел, он послал своего молодого викария к мистеру Дантону, чтобы познакомиться с Ричардом Саундерсом.
– Имейте в виду, что я полагаюсь в этом деле на вас, – сказал мистер Гевард, – вы убедитесь в пять минут, годится ли молодой человек на должность преподавателя или наоборот, и мы в последнем случае придумаем другое!
Викарий нашел Саундерса сидящим перед дверью приемной. Директор пансиона ничуть не переменил своего обращения с молодым человеком с тех пор, как перестал получать за него условленную плату. Он от души привязался к нему и желал ему счастья.
– Очень грустно, – сказал он мистеру Ремордену, введя его в приемную, – видеть молодого, впечатлительного, симпатичного человека, брошенного без всякой опоры и без средств.
Вальтеру Ремордену понравился Ричард со своим бледным, замечательно нежным лицом и откинутыми назад русыми волосами.
– Вот и мистер Реморден, Ричард, – проговорил директор, – проповеди которого вы слушали всегда с глубоким наслаждением.
Молодой человек поднял голову, отложил книгу, которую читал, и встал, чтобы поклониться молодому викарию, краснея, точно девушка.
– Я оставлю вас наедине с Ричардом, – сказал мистер Дантон, обратясь к посетителю. – Мистер Реморден желает поговорить с вами, дитя мое! – пояснил он воспитаннику.
Викарий приступил спокойно к разговору, но Саундерс отвечал только полусловами, перелистывая книгу, которую взял снова, и Вальтер Реморден заметил, что его трепетавшие руки ослепительно белы и нежны, как у женщины.
«Что же это за личность? – подумал викарий. – Молодой человек слишком женоподобен, и я подозреваю, что ум его далеко не из самых блестящих».
Но вскоре Вальтер Реморден убедился в противном. Молодой человек оживился и сделался даже красноречивым. Он говорил о многом, и в суждениях его проглядывал чрезвычайно здравый, хотя и действительно неблистательный ум. Когда викарий высказал цель своего прихода, молодой человек объявил, что готов принять на себя всякую тяжелую обязанность, чтобы не обременять своего уважаемого и доброго директора.
– Я так многим обязан ему, – сказал он между прочим, – что едва ли найду когда-нибудь возможность заплатить за все то, что он для меня делал. Он заменил мне близких и родную семью и вылечил меня от самообольщений…
– Каких? – перебил Вальтер.
– Таких, от которых я страдал еще после переезда в Бельминстер… Прошу вас не расспрашивать меня об этом обстоятельстве! Я теперь вполне вылечился… да – совершенно вылечился.
Он проговорил последние слова с лихорадочной энергией, но овладел собою и продолжал спокойно:
– Расскажите же мне о вашей новой школе. Мне кажется, что если я вообще способен принести пользу, то принесу ее только в звании учителя. Я полюбил науку.
На другое утро Ричард пришел в ректорский дом. Мистер Гевард встретил его совершенно по-дружески и поручил его заботливости Бланш.
– Моя дочь объяснит вам все, что вам нужно знать, – сказал он Ричарду. – Она мой секретарь, и мой первый помощник, и любимица моя, – добавил он вполголоса, когда вошедшая молодая девушка, откинув назад свои чудные кудри, подставила отцу свой белый, чистый лоб.
Ричард страшно сконфузился, когда его представили мисс Бланш Гевард. Он редко видел женщин и просто испугался, очутившись во власти такой молодой девушки.
Как с нею говорить? Однако Бланш успела успокоить его. Пригласив его сесть, она начала объяснять ему планы новых народных школ, распространилась о значении их, привела статистические данные – и в конце концов заставила его увлечься разговором и забыть о ее присутствии. Впрочем, он, должно быть, не совсем-то забыл об этом обстоятельстве, так как успел заметить, что у нее прекрасные и умные глаза, густые каштановые волосы, что она высока, стройна, грациозна и обладает прелестно округленными формами. Он вспомнил, что видел ее сидящей в церкви Святой Марии на скамейке ректора и подумал тогда еще, что она, вероятно, симпатичная личность.
«Она, право, премилая, – решил он, когда Бланш ушла переодеться. – Какое у нее славное обращение, в ней вовсе нет жеманства! Как естественно выражается ее желание быть полезной всем и каждому!»
Бланш возвратилась прежде, чем Ричард кончил мысленный монолог, хотя он и сознавал, что следует сказать что-нибудь миссис Гевард, занятой своим вечным прилежным вышиванием.
– Я хочу пригласить вас с собою в училище, – сказала ему Бланш, надевшая шаль и простенькую шляпу с широкими полями. – Я покажу вам дом, который для вас строится, где вы будете жить и где будут прислуживать вам старуха или мальчик. Вы, конечно, не можете справиться сами с кухней?
– Вы хотите сказать, что я не сумею готовить себе кушанье? – спросил Ричард, краснея. – Это, пожалуй, верно!
– Жаль! – отвечала Бланш. – В таком случае вам придется нанять себе кухарку; а ведь было бы лучше, если б вы могли обойтись без нее!
Новое училище стояло в маленькой долине, на полумильном расстоянии от города. Бланш и Ричард шли рядом по мокрой траве. Дочь ректора обращалась со своим спутником без натяжки, как с младшим, хотя он был ее старше почти что на три года.
– Вы уж давно в Бельминстере? – спросила она мягко.
– Да, уже двенадцать лет.
– А где же вы были прежде?
– Я жил на морском берегу, в каком-то тихом месте, вдвое меньше Бельминстера. Помню, что там было очень мало домов и много высоких скал, теснившихся вокруг бурного моря.
– Но вы же должны помнить название местечка?
– Нет. Я, кажется, даже и не слышал его. Оно, вероятно, далеко отсюда, так как меня везли от него до Бельминстера ровно целые сутки. Я там не видел никого, кроме навещавшего меня кое-когда моего дяди Джорджа да еще старой женщины по имени Мэгвей, служившей мне в болезни.
– Так вы были больны?
– Да, но не постоянно: у меня только часто болела голова.
– Но скажите, пожалуйста, – расспрашивала Бланш, – вы приехали в Бельминстер в десятилетнем возрасте, на морском берегу вы провели не менее как два или три года, – следовательно, вас привезли туда семи- или, быть может, восьмилетним ребенком. Неужели вы не помните, что было с вами раньше?
– О нет… о нет!.. – воскликнул молодой человек с выражением ужаса, который в нем заметил и Вальтер Реморден, когда он предложил ему подобный же вопрос. – Я ничего не помню из эпохи моего раннего детства… это только фантазии, только глупые бредни, и больше ничего!
– А какого же рода были эти фантазии, мистер Саундерс? – спросила его Бланш, любопытство которой было возбуждено до высочайшей степени странностями Ричарда.
– О, не расспрашивайте меня о них! – сказал он. – Я поклялся не говорить об этом никому!
– Вы поклялись?… Кому же?
– Дяде Джорджу. Он уверил меня, что я могу избегнуть сумасшествия единственно тогда, когда я перестану вспоминать эти бредни. По его словам, мозг мой был отуманен дикими и странными идеями и от меня зависело полное излечение или вечное сумасшествие. Он объяснил мне это ровно за день до нашего переезда в Бельминстер. Я понял слова дяди, хотя был еще ребенком. Он заставил меня повторить за ним клятву – не вспоминать фантазий, засевших в мою голову.