– Ей немного похуже сегодня, – сказал доктор, – и по всей вероятности, у нее начнется бред.
Сиделка, углубившись в созерцание деревьев, не расслышала фразы. Доктор вынул часы и взял руку больной. Но через несколько минут он с недовольным видом поднял темные брови, как будто убедился в бесплодности усилий отвратить пароксизм, и закрыл часы, издавшие чуть слышный, металлический звук.
– Единственный сын!.. Злой… бессердечный… дурной… неблагодарный… и легко сказать: единственный сын!.. Единственный! – простонала больная.
– Это невыносимо! – заметила сиделка, терпение которой, видимо, истощилось. – Она бредила всю ночь, и я не могла спать из-за ее единственного сына! Хоть кастрюли и овощи надоели мне сильно, а это втрое хуже… Ах ты, царь мой небесный!
Нужно заметить к слову, что дородная девушка дебютировала в подвальном этаже замка в качестве помощницы кухарки, а из этого малопочетного звания была обращена в сиделку у постели Рахили Арнольд.
– Единственный сын! – повторяла Рахиль, смотря пристальным взглядом на открытую дверь. – Злодей!.. Бесчеловечный!.. А единственный сын!..
Майор в это мгновение явился на пороге. Он был так высок, так плечист и так статен, что наполнял собой всю амбразуру двери.
Доктор молча сидел в весьма небрежной позе, растягивая пальцы своих черных перчаток; сиделка зевала, прикрывая рот грубыми красными руками; на окне пела птичка, в камине трещал огонь, а в котле, стоявшем на тагане, закипала вода. Никто не заметил присутствия майора, исключая больной: испустив слабый крик и собрав все силы, она соскочила с постели и, бросившись на изумленного своего посетителя, схватила его за ворот; казалось, что она, слабая женщина, хочет вступить в борьбу с этим высоким и сильным человеком.
– А, это вы?! – воскликнула она с безумным взглядом. – Вы первый злодей в мире!.. Зачем вы пришли ко мне?… Для чего вы показываете опять ваше насмешливое, фальшивое лицо… Вы не должны являться мне никогда на глаза, если вы не хотите, чтобы я убила вас!
– Я это предугадывал, – сказал спокойно доктор, – я предвидел возможность этого пароксизма, так как давно заметил, что голова ее не в нормальном порядке.
Сиделка оттащила больную от майора и уложила ее снова в постель; несчастная и не думала сопротивляться ей. Волосы ее растрепались и висели, скрывая наполовину бледное, безумное лицо.
Майор отстранил доктора и занял его место так спокойно, как будто он считал себя другом или родным больной.
– Добрейшая миссис Арнольд, милая миссис Арнольд!.. – произнес он нежно. – Вы не должны тревожиться!
– О, этот страшный голос! – воскликнула больная, заметавшись тоскливо на пуховых подушках. – Этот проклятый голос, который говорил мне так много страшных слов…
– Слушайте, моя дорогая, – перебил ее Варней, – вам не следует говорить о голосах и ломать вашу бедную, усталую головушку под наплывом различных болезненных фантазий; а нужно постараться успокоиться и терпеливо выслушать слова ваших друзей! Я пришел с поручением от сэра Руперта Лисля.
– Сэра Руперта Лисля… сэра Руперта Лисля! – повторяла Рахиль, продолжая метаться. – Единственный сын… он единственный сын!
– Ну, не может ли это надоесть хоть кому! – воскликнула сиделка, обратившись к майору. – Ведь это утомительно!.. Такою она была и во всю эту ночь – скучной, как арифметика.
Быть может, Рахиль Арнольд расслышала последние слова своей сиделки и вдруг перенеслась под влиянием горячки в то далекое время, когда она, с другими молодыми девушками, училась тоже в школе, потому что она начала вдруг высчитывать диким и резким голосом:
– Семью пять – тридцать пять, семью пять… Руперт Лисль… я кладу семь… кладу сэра Руперта Лисля… я носила его… я носила его, хотя руки мои нередко уставали… ведь он же был моим единственным дитятею… единственным дитятею!..
– Ах! Бедняжка, бедняжка! – проговорил майор со вздохом сострадания. – Это грустное зрелище!.. Доктор Люмкинс, мне бы очень хотелось побеседовать с вами хоть несколько минут у меня в кабинете! Эта сцена невольно взволновала меня… Эта молодая девушка – сиделка миссис Арнольд? – спросил он, зорко всматриваясь в помощницу кухарки. – Она была сиделкою ее во все время болезни?
– Да, – ответила девушка, – никто не помогал мне в уходе за больной, но я стала бояться с тех пор, как она спятила совершенно с ума.
– А! Вам не помогали, – пробормотал майор. – Никто не помогал?… Ну, это превосходно!
Майор Варней проговорил эту фразу с рассеянным видом. Он взглянул внимательно на сиделку, на доктора и потом на больную, которая лежала теперь в полном изнеможении, отвернувшись к стене.
– Теперь, доктор Люмкинс, – сказал он после короткой паузы, – потрудитесь пройтись со мною в мою комнату, я задержу вас там только на пять минут.
Майор занимал хорошенькую комнату в самой лучшей части замка, куда и провел доктора; четверть часа спустя доктор вышел оттуда, проникнутый сознанием собственного достоинства.
– Я увижу сегодня мистера Моррисона, майор Варней, – сказал он, обмениваясь с ним рукопожатием, – я думаю, что достать подобное свидетельство не составит труда.
Глава XXVIIСказано втайне
Бетси Джен, экс-помощнице кухарки, нелегко было справляться с больной после визита гуманного майора; Рахиль Арнольд бредила, и с каждой минутой все более и более; она произносила бессвязные фразы, в которых имя Руперта играло везде роль. И чего только не слетало с ее горячих губ! Сиделка поминутно обкладывала голову ее холодными компрессами, но они не оказывали желаемого действия. Бетси Джен махнула, наконец, рукой; усевшись как можно удобнее на табуретке перед камином и прислонившись головой к медной его решетке, она начала пробегать интересный роман «Рудольф с красной рукой».
Она, должно быть, не напрасно жаловалась доктору Люмкинсу, что не смыкала глаз в предыдущую ночь, так как начала путаться в нумерации страниц и перескакивала с 17-й к 20-й. В конце концов она запуталась до такой степени, что даже стала сомневаться в тождественности Рудольфа; она заснула над самой интересной страницей, и ей приснилось, что герой с красной рукой лежит на постели под балдахином и говорит о сэре Руперте Лисле.
– Леди Лисль! – послышалось ей вскоре затем. – Леди Лисль!.. Позовите поскорее леди Лисль!..
Рудольф с красной рукой начал в эту минуту так шуметь и буянить, что разбудил сиделку, конечно, на мгновение: она вздрогнула и переменила положение головы, переместив ее с решетки на колени.
В это время больная приподнялась с подушек и смотрела на дверь.
– Леди Лисль! Позовите скорее леди Лисль, – повторяла она.
Бетси снова раскрыла заспанные глаза, но все же не была и теперь в состоянии обратить внимание на возгласы больной.
– Отыщите ее! – продолжала Рахиль. – Приведите ее, чтобы я могла сказать ей кое-что перед смертью… Приведите ее, чтобы я могла спасти свою грешную душу… Слышите? Приведите ее сюда немедленно!..
Но девушка сидела неподвижно на месте. Рахиль Арнольд кидала на нее взгляды, полные бешенства, и, схватив вдруг нож, лежавший на тарелке, закричала пронзительно:
– Ступайте же за ней, или я вас убью!
Бетси Джен вскочила со страшным криком испуга, бросилась вниз по лестнице, а оттуда в парадные комнаты дома.
Великолепный замок сделался с некоторых пор чрезвычайно скучным. Сэр Руперт уезжал то в Лондон, то в Брайтон, где играл на бильярде в гостинице «Лисльвуд», в которой останавливался когда-то Вальдзингам; то пребывал в Чичестере, одним словом, появлялся везде, кроме своего дома. Он чувствовал себя в нем как-то не по себе и блуждал по роскошным залам Лисльвуда с видом совершенно постороннего человека, а не владельца их. Его страшил отчасти даже вид старых слуг, отцы которых жили и умерли на службе знатному роду Лислей. Оливия, со своей стороны, проводила большую часть времени в Бокаже, или верхом на лошади, или же в своей комнате. Таким образом, весь замок был к услугам мистера и миссис Варней. Слуги получали приказания от одного майора. Начали поговаривать обо всех этих странностях, добавляя при этом, что Оливия Лисль на ножах со своим мужем, что баронет сделался пьяницей и развратником и его разорение неизбежно помимо всех стараний Варнея.
Случилось так, что леди Лисль была дома в описываемый нами вечер. Она сидела одна в зале, у окна, смотря на шедший в то время дождь, когда дверь внезапно отворилась и в комнату влетела какая-то фигура. Это была сиделка, пробежавшая без оглядки от мансарды до залы.
– В чем дело? Что вам нужно? – спросила леди Лисль.
– О миледи, простите! – ответила ей Бетси. – Бедная больная, миссис Арнольд, миледи, умоляла меня пойти сюда за вами… Она схватила нож и сказала с угрозой, что убьет меня, если я не пойду… О миледи, идите!
– Рахиль Арнольд желает увидеться со мною?
– Да, да, с вами, миледи; она целый день бредила, говоря, что ей нужно очистить свою душу… О миледи, идите…
– Иду, иду, – ответила поспешно леди Лисль. – Бедная женщина!.. Я не могу понять, что ей от меня нужно, но все-таки пойду!
Оливия последовала сейчас же за сиделкой и, войдя тихо в комнату, села с покойным видом у постели Рахили.
– Вот я привела к вам, наконец, миледи, – сказала Бетси Джен. – Не все бы согласились исполнять ваши требования!
– Леди Лисль!.. Леди Лисль!.. – повторяла больная, не приметив Оливию.
– Да, леди Лисль пришла. Если вы недовольны, так вам уж после этого ничем не угодишь.
Рахиль приподнялась на локтях и взглянула на леди.
– Нет, нет, это не та! – закричала она. – Приведите другую! Эта слишком мрачна, и черные глаза ее горят, как будто уголья… я боюсь ее!.. Нет, мне нужна другая!.. Мне нужна та, которая во время моей молодости была со мною похожа! О Господи, спаси и помилуй меня!
– Она говорит о матери моей! – прошептала Оливия, называвшая матерью Клерибелль Вальдзингам.
– Я говорю о той, у которой печальное и бледное лицо и белокурые волосы… о той, что вышла замуж за Режинальда Лисля… которая имела до безумия любимого, единственного сына!.. Бедная леди Лисль!.. Мне нужно ее видеть!