Генерал пригласил дочь пройтись. Дул холодный ветер, такой сильный, что болели уши. Сначала Кестрель даже решила, что отец так и не заговорит, но наконец он все же произнес:
— Я не знаю, что подарить тебе на свадьбу.
— Мне все равно.
— Жаль… — Он прищурился, увидев, как над Весенним садом парит сокол. — Жаль, что у меня не осталось никаких вещей твоей матери. Я бы подарил их тебе и сказал, что специально ждал этого дня.
В день своего совершеннолетия Кестрель унаследовала все, что принадлежало ее матери. Отец не пожелал оставить себе ничего.
Несколько месяцев назад Кестрель нашла бы силы ответить, что все это совсем не важно. Легко, беспечно, остроумно. Но сейчас она начала понимать, как дорого они уже заплатили за то, что не говорили друг другу правды. Да, иногда дочери и отцу удавалось сделать шаг в сторону искренности, в чем-то они смогли достичь понимания. Доказательством служило то, что генерал теперь часто слушал игру дочери — пусть и не заходя в музыкальную комнату, но стоя за ширмой. В этом заключалась определенная честность, но все равно она была неполной, не истинной. Кестрель становилось больно при мысли о том, что в этом смысле она ничуть не лучше отца. Она тоже не умела говорить о том, что думает, хотя и хотела. Кестрель решила попытаться. Найти нужные слова оказалось непросто.
— А если я сама попрошу у тебя подарок?
— Смотря какой, — осторожно ответил генерал.
— Останься. Не уезжай на восток.
— Кестрель…
— Хотя бы на неделю, — продолжила умолять она. — Или на день. Побудь еще здесь после свадьбы.
Генерал по-прежнему смотрел в небо, но хищная птица уже улетела.
— Прошу тебя.
Отец наконец повернулся к ней.
— Хорошо, — согласился он. — Останусь на один день.
При дворе продолжались приемы и праздники. Прошел весенний турнир. Каждый день устраивался маскарад, бал или пир.
Кестрель не раз ловила взгляд Тенсена с другого конца комнаты, но всегда отворачивалась. Он явно хотел поговорить. Кестрель знала: министру нужны новые сведения. Он станет уговаривать ее пойти на риск, даже не зная, будет ли от этого польза. Но Кестрель уже приняла решение. Она выйдет замуж и будет править империей. Так ей удастся изменить мир к лучшему.
Собственные попытки играть в шпионку теперь казались Кестрель совсем глупыми. Она вела себя, словно ребенок, который не хочет взрослеть. Хуже того, в моменты, когда она была особенно честна с собой, оставалась лишь голая правда. Кестрель понимала, что согласилась работать на Тенсена лишь затем, чтобы что-то доказать Арину… Пусть даже сама запретила говорить ему об этом.
Все было настолько бессмысленно, что одна мысль об этом причиняла боль. Когда Кестрель начала совершать поступки, в которых нет смысла?
За два дня до концерта и четыре до свадьбы Верекс подошел к отцу после скачек, на которых победила императорская лошадь. Император стоял спиной к Кестрель и не видел, что она совсем близко.
— Меня беспокоит, что гэрранский губернатор так и не вернулся к свадьбе, — сказал Верекс. Он незаметно посмотрел на Кестрель поверх плеча императора.
Тот рассмеялся.
— Получается, от Гэррана будет только один представитель, — продолжил принц. — Выглядит странно. Может, вызвать губернатора в столицу? — Он встретился взглядом с Кестрель, будто спрашивая, чего она хочет. Кестрель покачала головой.
— Ах, эти гэррани! — Император снова издал смешок. — Поверь, никому нет до них дела. Я, признаться, и думать забыл.
Когда Арин добрался до столицы и сошел с корабля в порту, он постарался взять себя в руки. В пути он безостановочно метался по палубе и проклинал слабый ветер. Даже морская болезнь на этот раз его не мучила. Он был слишком занят лихорадочным бегом собственных мыслей. Арин весь извелся, страдал от бессонницы и, вполне вероятно, сошел с ума.
Иногда ему удавалось подумать о чем-то, кроме Кестрель. Последняя встреча с кузиной оставила тяжелое впечатление. Арин остановился в Гэрране по дороге в столицу, чтобы увидеться с Сарсин и пополнить запасы. Вместе с ним пришли корабли дакранских союзников, которые встали на якорь в гавани, чтобы защищать город. Арин пришел в ужас от того, как изменилась Сарсин. Она совсем исхудала, как и другие жители Гэррана. Арину не хотелось снова бросать ее… Но пришлось. Он был одержим стремлением поговорить с Кестрель.
Он должен узнать правду. На корабле Арин тысячу раз прокрутил в памяти все, что знал — или полагал, что знает, или надеялся. Когда казалось, что он все передумал, его мысли мчались обратно и начинали путь сначала, и так без конца.
Но, когда Арин сошел на каменистый столичный берег, он стал крайне осторожен. Помыться с дороги Арин не мог: тогда его слишком легко могли узнать. Шрам особенно усложнял задачу. Волосы Арина довольно сильно отросли, поэтому грязные пряди неплохо скрывали лоб, но вот шрам на щеке был очень заметен. Арин прошел через Теснину, склонив голову как можно ниже, в надежде, что в грязном оборванце никто не узнает губернатора целой провинции.
Он долго бродил по городу без отдыха. Утро перешло в полдень, потом наступил вечер. Наконец Арин увидел подходящего по росту гэррани в синей форме дворцового слуги. На спине у него висела тяжелая корзина, набитая, вероятно, продуктами для императорской кухни. Арин пошел за слугой по узким улочкам. Он ускорил шаг, но старался не переходить на бег, чтобы его не заметили.
Только на берегу канала, где шумели в шлюзах весенние воды, Арин догнал слугу. Тихо окликнул его и попросил о помощи во имя всех богов, так что отказать ему стало бы смертным грехом. А потом просто добавил:
— Пожалуйста, помоги мне.
В дворцовой кухне Арин, переодетый в форму слуги, снова попросил о помощи. Он сильно рисковал: любой мог донести. Если во дворце узнают о его появлении, поговорить с Кестрель наедине уже не получится.
— Музыкальная комната, — предположила одна служанка. — У нее завтра концерт. Она все время репетирует.
— А она-то вам зачем? — Лакей презрительно скривил губы.
Арин едва не огрызнулся в ответ. Его трясло, он почти ничего не соображал. К тому же он обладал вредной привычкой повсюду наживать себе врагов и сейчас был готов пополнить их число, но вовремя остановился. Арин улыбнулся лакею. На кухне установилась неловкая тишина.
В конце концов все решило вмешательство кухарки.
— Не наше дело, — заявила она, а потом обратилась к Арину: — Вам нужно добраться туда незаметно, правильно? Что ж, позовите-ка служанку леди Марис.
Вскоре явилась горничная-гэррани с набором косметики. Она открыла баночку с жирным кремом телесного цвета и добавила оттенок потемнее. Арин сел за щербатый кухонный стол, и служанка принялась замазывать его шрам.
Кестрель закрыла за собой дверь музыкальной комнаты. Инструмент ждал. Раньше — до злосчастного аукциона, до Арина — ей было этого достаточно: ровный ряд черно-белых клавиш, словно граница между мирами.
Кестрель пробежалась пальцами по клавишам верхних регистров. Потом остановилась и посмотрела в сторону потайного окошка. Звона часов она не слышала. С другой стороны, они звенели только раз в час.
Кестрель поставила ноты на пюпитр и расположила листы в нужном порядке. Она внимательно просмотрела первые строки сонаты, которую выбрал император, и заставила себя медленно прочитать ноты, которые и так давно выучила.
В открытое окно ворвался ветерок и ласково погладил Кестрель по плечу. Мягкий, бархатный, он принес с собой аромат цветущих деревьев. Кестрель вспомнила, как однажды сыграла для Арина, хотя теперь ей казалось, что она делала это очень часто.
Ветер сдул несколько страниц с пюпитра, и Кестрель встала собрать нотные листы. Потом она выпрямилась и резко подняла голову, вдруг безо всякой причины решив, что увидит в дверях Арина.
Разумеется, там никого не было. Он? Здесь? Глупо даже думать.
Кестрель заставила себя снова сесть за фортепиано. Пусть ледяная игла воткнется еще глубже в сердце. Пусть обрастет морозными кристаллами. Кестрель представила, как лед постепенно расползается, покрывая ее, точно скорлупа. Потом она положила руки на клавиши и заиграла сонату, выбранную императором.
Кухарка настаивала на том, чтобы Арина проводили. Крем помог немного спрятать шрам, но его все равно было видно, если присмотреться получше.
— Лучше пройти по коридорам вместе с кем-то, — сказала кухарка.
Если им встретится кто-либо из придворных, он едва ли сразу обратит внимание на Арина. Слуги могут обступить его таким образом, чтобы лицо все время оставалось в тени.
Арин отказался.
— Хотя бы часть пути, — предложил один гэррани.
— Нет, — покачал головой Арин. — Подумайте, что сделает император, если узнает, что вы помогли мне прокрасться в покои в его дворце.
Гэррани вручили Арину два ключа и отпустили.
По лестнице он поднялся в совершенно другой мир. Здесь был свежий воздух. Арин старался все время идти вдоль левой стены, пряча шрам от чужих взглядов. В руке он нес ведро с горячей мыльной водой, от которой поднимался теплый пар. Арин шагал так быстро, как только мог.
Он помнил, какие коридоры почти не используются, а слуги рассказали ему, в каких частях дворца в это время дня меньше людей. Арин воспользовался их советами. Его сердце замерло, когда прямо перед ним из ниши, задернутой гобеленом, выскочили двое придворных. Но, растрепанные и смеющиеся, они не обратили на странного слугу никакого внимания.
Тяжелые ключи в кармане бились о бедро. Арин понимал, что может и не найти Кестрель. Или та окажется не одна. Его поражала собственная готовность рискнуть всем ради слабой надежды поговорить с дочерью генерала. Но он лишь прибавил шагу и отмахнулся от голоса в голове, который нашептывал ему: ты глупец.
Но как же соглашение о мире? Кестрель вручила ему условия императора у ворот города. Этот договор спас ему жизнь. Почему Арин сразу не догадался, чья это заслуга?