Мегги прижалась к его плечу.
– А я очень рада быть здесь, – сказала она. – И если нас ждут испытания, пройдем их вместе. Мы, кстати, беседуем уже несколько часов – за окном светает. Сегодня что-то может измениться. Неужели хозяева особняка не пользуются услугами почтальона, или молочника, или телеграфиста, или кого-то еще?
– Я думал об этом, – кивнул Эббершоу, – но мне кажется, что их всех не пускали дальше холла, и вообще сегодня воскресенье. Конечно же, – весело добавил он, – через пару дней некоторых из нас начнут искать, но меня беспокоит, что́ фон Фабер успеет натворить к тому времени.
Мегги вздохнула:
– Я не хочу думать. Ох, Джордж, – жалобно добавила она, – я страшно устала.
Ее голова вдруг опустилась ему на грудь, и Эббершоу вдруг осознал, что Мегги настолько юна, что способна заснуть, несмотря на весь ужас ситуации. Он сидел, прислонившись спиной к стене и обнимая Мегги, а его глаза, неподвижные, полные опасений, наблюдали, как комнатка быстро наполняется рассветным сиянием.
Постепенно становилось все светлее и светлее, и вот уже лучи солнца, сначала бледного, а потом яркого, лились сквозь высокое окно с теплой безмятежностью воскресного утра. Эббершоу услышал вдалеке мычание скота и оживленную перебранку птиц.
Должно быть, он немного задремал, несмотря на тревожные мысли, потому что вдруг вздрогнул и сел, напряженно прислушиваясь, навострив слух, с выражением крайнего недоумения на лице.
Откуда-то поблизости, по-видимому из комнаты с запертой дверью, доносились причудливые звуки. Не просто звуки – гимн, исполненный злобно и пылко, – Эббершоу не слышал подобного ни разу в жизни. Голос был женский – высокий, пронзительный; в нем слышалась мстительная ярость. Джорджу удалось разобрать слова, произносимые с каким-то свирепым ликованием, свойственным религиозному рвению:
Отринь обманчивую скорбь
И тщетные моленья,
Пока в груди не расцветет
Покорное смиренье!
И затем с еще большим акцентом:
Напрасно пеплом посыпать
Склоненную главу,
Пока смиренно умолять…
Дрожащее крещендо достигло апогея, того просветленного удовлетворения, которого не знают более великодушные сердца:
Пока смиренно умолять
Негоже естеству!
Последняя нота растворилась в утренней тишине, за ней последовало протяжное:
Аминь!
А потом повисла тишина.
Глава 16Воинственная миссис Мид
– Боже, что это было? – спросила разбуженная шумом Мегги. Она села, широко распахнув глаза, ее волосы были растрепаны сильнее обычного.
– Скоро узнаем. – Эббершоу вскочил, подошел ко второй двери и, тихонько постучав, прошептал: – Кто здесь?
– Да сгинут нечестивцы, – произнес громкий, пронзительный женский голос с отчетливым раскатистым саффолкским акцентом. – Земля разверзнется и поглотит их. Вам не попасть в эту комнату, – весело продолжил голос, – нет, нет, Господь наказал вам сотню лет слушать гимны. Почему же вам не попасть сюда? Потому что я заперла дверь. – В последних словах прозвучало демоническое удовлетворение.
Эббершоу с Мегги переглянулись.
– Она не в своем уме, – прошептал Джордж.
– Какой ужасный дом, – вздрогнула Мегги. – Но все же поговори с ней, Джордж. Возможно, она знает, как нас вызволить.
– По-видимому, ее главная забота – не дать нам выйти отсюда, – сказал Эббершоу, но вернулся к двери. – Кто здесь? – спросил он, почти не надеясь на ответ, но после недолгого ожидания ему ответили с неожиданной прямотой:
– Этого мне скрывать не должно. Я Дейзи Мэй Мид. Замужняя женщина, благочестивая. Та, что не пропускает церковных служб; пусть другие мучаются бесовщиной, что происходит в этом доме. Пусть страсти земные не закончатся и после смерти. Земля разверзнется и поглотит этих людей. Огонь и сера будут их уделом! Господь да покарает их!
– Это очень вероятно, – сухо сказал Эббершоу. – Но кто же вы? Как вы сюда попали? Вы не могли бы нас выпустить?
Очевидно, его ровный, деловой тон оказал успокаивающее действие на мстительную даму: в соседней комнате воцарилась тишина, а потом раздалось бормотание – уже не столь пылкое:
– Чем вы там заняты?
– Мы в плену, – с чувством сказал Эббершоу. – Нас запер здесь мистер Долиш, и нам очень хочется выбраться отсюда. Вы можете нам помочь?
На несколько мгновений снова воцарилась тишина, затем женский голос заговорил более рассудительно:
– Пожалуй, я не прочь открыть дверь и взглянуть на вас.
– Хвала небесам! – сказал Эббершоу, взбудоражившись. – Вы хотите сказать, что можете открыть эту дверь?
– Могу, – самодовольно сказал голос. – Не я ли сама ее заперла? Нечасто здесь встретишь иностранцев. Я так и сказала немецкому джентльмену. О, их всех ждут адские муки. «Идите к черту», – сказала я им. «Огонь, сера и каленое железо уготованы вам!» – сказала я.
– Да, я знаю, – успокаивающе сказал Эббершоу, – но есть ли у вас какие-нибудь соображения насчет того, как нам выбраться?
За дверью отчетливо послышалось уважительное ворчание.
– Взгляну-ка я на вас, – сказал голос с внезапной решимостью, а потом послышался зловещий звон цепей, засовов и скрежет тяжелой мебели, позволявший предположить, что миссис Мид забаррикадировалась весьма надежно.
Вскоре дверь со скрипом приоткрылась, и в появившейся щели показался сияющий черный глаз. Спустя миг явно удовлетворенная миссис Мид широко распахнула дверь и выросла на пороге, глядя на них.
Поразительная это была старуха. Высокая и очень сухая, долговязая и костлявая – одежда так и болталась на ней. У миссис Мид было смуглое сморщенное лицо, маленькие глаза, черные и мечущиеся, как у пташки, так и светились, глядя на мир с религиозным упоением и предвкушением грядущей кары для нечестивых. На ней было черное платье, позеленевшее от времени, и накрахмаленный белый фартук, жесткий, как доска, что придавало фигуре миссис Мид мнимую округлость. Она простояла несколько секунд, ее ясные глаза заглянули в каждый уголок комнаты. Довольная, по всей вероятности, увиденным, старуха вышла вперед.
– Полагаю, это ваша сестра, – сказала она, указывая на Мегги костлявой рукой, – раз вы оба такие рыжие.
Ей никто не ответил, и, приняв молчание за согласие, она продолжила.
– Вы здесь в гостях, верно? – допытывалась она. – Я уверена, этот дом – пристанище дьявола. Разве я не видела знамений собственными глазами? Разве мне не выпадет – хвала Господу! – узреть грядущее своими глазами? Те четверо отправятся отсюда прямо на виселицу, и о них напишут в газетах, прежде чем вздернуть. – Радость в ее голосе была непритворной. Лицо этой старухи было ужасающе злобным. Она, очевидно, восторгалась своей прозорливостью, а значит, разговорить ее не составит труда.
– Кто вы? – требовательно спросил Эббершоу. – Вы, конечно, представились, а все же я ничего не понимаю. Где вы живете?
– В деревне, в трех милях отсюда, – ответила грозная миссис Мид, просияв. – Я здесь не числюсь в качестве постоянной прислуги, да и не буду ею – мне это не нужно. Но иногда я остаюсь здесь на неделю, помогаю на вечеринках. Меня ждут домой к среде, и, если я не объявлюсь, меня хватится сын. Жду не дождусь, когда он приедет за мной! Вот тогда-то они попляшут! – с мрачным наслаждением пообещала она, торжественно качая головой. – Тот немецкий джентльмен узнает, с кем нужно считаться. Мой сын не терпит иностранцев. К тому же, учитывая, что этот иностранец еще и убийца, драки не избежать, говорю вам. К счастью, мой сын – превосходный боец.
– Не уверен, что немец ему уступит, – пробормотал Эббершоу, поражаясь самоуверенности старухи, которая спланировала, что через четыре дня ее спасут, и теперь спокойно ждала. Однако одно слово резанула его слух. – Убийца? – переспросил он.
Старуха подозрительно взглянула на него и шагнула ближе:
– А что вы знаете об этом?
– Мы ведь сказали вам, кто мы, – произнесла Мегги и вдруг села. Ее умное бледное лицо чуть покраснело, а миндалевидные глаза уставились на старуху. – Мы гости, но нас запер мистер Долиш, который, судя по всему, правит в доме бал с тех пор, как у полковника Кумба случился сердечный приступ.
Старуха навострила уши:
– Приступ? Это они так сказали, да? Ох, адский огонь для них уже разведен, сгорят они дотла… Я знаю, что это был не приступ. Это было убийство, воистину убийство. Жизнь за жизнь, око за око, зуб за зуб – вот закон мироздания, и для них он исполнится.
– Убийство? Откуда вы знаете, что это было убийство? – спешно спросил Эббершоу. Фанатические пророчества действовали ему на нервы.
В черных глазках-бусинах снова мелькнула хитрость. Миссис Мид глядела на Эббершоу с сомнением, но ей слишком хотелось рассказать свою историю, чтобы обращать внимание на какие-то подозрения.
– Дело было в пятницу вечером, – сказала она. Голос ее стал доверительным и монотонным. – После того как подали ужин, миссис Браунинг, экономка, отправила меня наверх присмотреть за каминами. Я не пробыла там и десяти минут, как вдруг почувствовала себя нехорошо. – Миссис Мид с вызовом посмотрела на Эббершоу с Мегги. – Я не прикасаюсь к спиртному, так и знайте, – сказала она и снова замялась.
Эббершоу не понимал, что происходит, а вот в Мегги явно проснулась интуиция, появившаяся после долгих лет работы с людьми вроде миссис Мид.
– Но вам явно нездоровилось, и вы искали что-нибудь, что могло бы улучшить ваше самочувствие, верно? – спросила она. – Ну конечно. Что же в этом дурного?
Все сомнения исчезли с лица миссис Мид.
– Верно, – ответила она. – А что еще мне было делать?
– Так как же вы поступили? – ободряюще спросила Мегги.
– А как еще надо было поступить? – Старуха явно не гнушалась риторическими вопросами. – О, я помню: в кабинете полковника – это рядом с его спальней – был небольшой шкафчик за ширмой у окна, где он хранил немножечко шотландского виски. Виски неплохо проясняет голову и успокаивает желудок… Так вот, находясь в спальне полковника, я почувствовала головокружение и пошла в его кабинет. Как только я плеснула себе виски, раздались голоса и вошли немецкий джентльмен, его друг мистер Гидеон и доктор Уитби. – Она снова замолчала и посмотрела на Мегги. – Я старалась не шуметь, – сказала старуха, – чтобы меня не обнаружили в потемках там, где мне не следовало находиться.