Один из слуг принес с собой масляную лампу и поставил ее на пол, так что стены комнаты усеивали причудливые тени. Пленников, за которыми беспрестанно следили двое, отвели в конец комнаты.
Мартин Уотт уложил Прендерби в уголке; Жанна, не переставая тихо плакать, присела на корточки и опустила голову жениха себе на колени.
– Это абсурд! – Эббершоу бросился к похитителям, в его голосе слышалась горечь. – Отведите нас к мистеру Долишу либо же позовите его сюда; давайте все обсудим! Мы должны прийти к взаимопониманию!
Один из мужчин засмеялся.
– Боюсь, вы не понимаете, о чем говорите, – сказал он на удивление интеллигентным голосом. – Полагаю, мистер Долиш прибудет сюда через минуту, тогда и побеседуете. Но, боюсь, абсурд – это ваше представление о ситуации. Вряд ли вы осознаете, на что способен наш шеф.
Уайетт прислонился к дубовой панели, скрестив руки и свесив подбородок на грудь. После инцидента в пивоварне он стал особенно угрюмым и молчаливым. Мистер Кэмпион тоже был необычайно тих, на его лице читалось беспокойство. Мегги и Энн держались вместе, явно очень напуганные, но обе молчали и даже не двигались. Крис Кеннеди кипел от бессильной ярости, а Мартин Уотт был настроен поспорить.
– Не знаю, что за правила у этой идиотской игры, но, как бы то ни было, пора ее заканчивать! Да будь ваш треклятый шеф хоть самим Пу-Бо Великим, плевал я на него; но если он думает, что может сколь угодно удерживать девятерых уважаемых граждан в Саффолке и выйти сухим из воды, то он сумасшедший, вот и все, что можно сказать! Это дело будут расследовать, и как вы думаете, что тогда произойдет?
Мужчина не ответил, но улыбнулся, и было в этой улыбке что-то очень неприятное и пугающее.
Продолжить Мартину помешали топот снаружи и внезапное появление мистера Бенджамина Долиша собственной персоной. За ним следовал Гидеон, бледный, одеревеневший после всех событий, но сардонически улыбающийся этим своим округлым ртом, который так раздражал Эббершоу.
– Послушайте меня, сэр, – сказал Мартин Уотт, – пришла пора говорить начистоту. Может, вы и преступник, но даже преступники не должны себя вести как умалише…
– Помолчите, молодой человек. – В просторной комнате глубокий бесстрастный голос Долиша прозвучал особенно гулко, и юноша тотчас же обнаружил, что к его ребрам приставлено дуло револьвера.
– Заткнись, – прошептали ему на ухо, – иначе тебя заткнут.
Мартин вновь погрузился в беспомощное молчание, а немец продолжил. Он почти не моргал, его тучное багровое лицо по-прежнему ничего не выражало, наполовину скрытое тенью. Долиш переводил пристальный взгляд с одного на другого, будто изучая каждого по отдельности, но ни лицом, ни поведением не выдавал своих выводов.
– Итак, – сказал он, – я смотрю на вас и вижу сплошь юнцов, поэтому ваша глупость меня больше не удивляет. Вы ничего не знаете о жизни, вот и действуете безрассудно.
– Если вы пришли, чтобы насмехаться… – выпалил Мартин, но прижатый к ребрам пистолет заставил его замолчать.
Немец продолжал своим суровым голосом, словно его никто не прерывал:
– Прежде чем объяснить, что я собираюсь делать, расскажу все с самого начала. Это для того, чтобы никто из вас не думал, будто мое поведение лишено оснований. Итак, начнем. В пятницу вечером в этом самом доме, пока вы играли в потемках с древним кинжалом из гостиной, был убит полковник Кумб. Его зарезали тем самым кинжалом.
Это объявление стало новостью для некоторых из присутствующих – Долишу хватило быстрого взгляда, чтобы прочесть это по их лицам.
– Я не стал сообщать, что это убийство, – продолжил он, – тогда у меня было на это несколько веских причин. Расследование смерти Кумба доставило бы мне крайнее неудобство, поскольку он работал на меня, а я не терплю вмешательства в мои дела. Не важно, частное вмешательство или государственное. Кроме этого, меня больше ничего не интересовало, но нужно прояснить, что человек, убивший Гордона Кумба, – хоть я и не знаю, кто именно это сделал, – этот человек сейчас здесь, передо мной. Я знаю это, потому что в ту ночь никто больше не заходил в дом и не выходил из него по сей день. И даже не будь у убийцы идеального алиби, я бы не поверил, что это был один из моих людей.
Его предположение было ясно. Молодые люди вознегодовали, но не сказали ни слова. Немец с неумолимым спокойствием продолжил:
– Но, как я уже сказал, убийца меня не интересует. Если только он не забрал у жертвы ценные документы или же полковник Кумб сам в тот вечер не передал их кому-то из вас. Эти документы – мои. Я оцениваю их примерно в полмиллиона фунтов. На свете есть лишь один человек, для которого они представляют такую же ценность. Я предполагаю, что один из вас работает на него. – Долиш снова замолчал и вновь устремил свои маленькие круглые глаза на лица стоящих перед ним людей. Затем, очевидно удовлетворенный увиденным, сказал: – Согласитесь, я сделал все, что в моих силах, чтобы добыть эти бумаги, не причиняя никому из вас вреда. Вы же с самого начала повели себя отвратительно. Играли со мной в прятки, как какие-то школьники. Играли, пока не разозлили меня окончательно. Среди вас также есть пара человек, – он взглянул на Эббершоу, – с которыми у меня старые счеты. Вас обыскивали, за вами следили, но так и не обнаружили моего имущества. Поэтому я даю вам последний шанс. Завтра в одиннадцать часов утра мы с моими людьми покинем этот дом. Отправимся проселочными дорогами до главной автострады Грейт-Ярмута, минуя деревню. Если к моменту отъезда я получу назад то, что принадлежит мне, то позабочусь, чтобы вы выбрались отсюда без осложнений. Если же нет… – Он сделал паузу, и еще за секунду до того, как тихие слова сорвались с его губ, все осознали: их ждет нечто ужасное. – Сначала я подожгу дом. Просто застрелить вас будет опасно, ведь даже на обугленных скелетах могут обнаружиться следы пуль. Нет, боюсь, я буду вынужден предать вас огню.
В напряженной тишине рыдания Жанны вдруг стали особенно громкими. Бледный перепуганный Эббершоу выскочил вперед.
– Но ведь я же вам сказал! – неистово произнес он. – Я сказал вам! Я сжег эти бумаги. Я описал их. Я их сжег, пепел лежит в камине моей спальни!
Из уст немца вырвался звук – наполовину рык, наполовину стон, – и они во второй раз увидели, как гранитное спокойствие его лица пошло трещинами и под маской проступила мертвенно-бледная злоба.
– Даже если бы я поверил, доктор Эббершоу, – сказал Долиш, – что вы настолько глупы – настолько невероятно глупы, – чтобы уничтожить документы, притом что вы наверняка отчасти понимали их ценность… Тогда я бы поверил и в то, что вы не заслуживаете ничего лучшего, чем весьма неприятная смерть в компании ваших друзей, если мне не вернут то, что мне принадлежит, завтра к одиннадцати часам утра. Доброй ночи, дамы и господа. Оставлю вас поразмыслить. – И немец вышел из комнаты, а ухмыляющийся Гидеон последовал за ним.
Его люди отступили, целясь в гостей из оружия. Эббершоу бросился вперед, когда огромная дверь уже затворилась, и принялся яростно колотить по ней. Но дуб был крепче камня.
– Он подожжет дом? – нарушил молчание весьма удивленный голос Мартина. – Особняк весь из камня, как же он сгорит?
Уайетт медленно поднял глаза:
– Наружные стены из камня. – В его голосе зазвучала странная нотка, которая вызвала трепет у всех, кто ее расслышал. – Наружные – из камня, а все остальное – из дуба, старого, хорошо выдержанного дуба. Он вспыхнет ярко, как дрова в камине.
Глава 22Перед рассветом
– Сейчас, – произнес Кэмпион, – девять часов.
Крис Кеннеди устало потянулся:
– Прошло шесть часов с тех пор, как этот кабан ушел. Как думаете, у нас есть шанс?
Все переполошились и посмотрели на светловолосого юношу в очках. Только Жанна и Прендерби не понимали, что происходит. Голова юноши все еще покоилась на коленях маленькой девушки, робкая фигурка которой склонилась над ним, скрывая лицо.
Альберт Кэмпион покачал головой и сказал без всякой надежды:
– Я не знаю.
Вслед за вспышкой гнева, разразившейся после ухода фон Фабера, вновь наступило молчание.
Что бы они ни думали раньше, теперь почти все прекрасно сознавали, какая опасность им грозит.
Фон Фабер явно не зря потратил время, спустившись к ним: бездушие, которое он продемонстрировал во время беседы, поразило каждого из пленников.
Наконец Кэмпион встал и подошел к Мегги и Эббершоу. С серьезным видом он протянул доктору портсигар – внутри лежала единственная сигарета, аккуратно разрезанная на две части.
– Располовинил бритвой, – произнес он. – Неплохо вышло, вам не кажется?
Эббершоу с благодарностью взял одну из половин, и они закурили.
– Я так понимаю, – сказал вдруг Кэмпион тихо и доверительно, – вы действительно сожгли эти чертовы бумаги, док.
– Да. – Эббершоу пристально взглянул на него. – Да простит меня бог. Мысль о том, что я натворил, сводит меня с ума.
Мистер Кэмпион пожал плечами:
– Мой дорогой друг, я не собираюсь придавать слишком большое значение словам нашего друга фон Фабера. Не думаю, что ему можно верить.
– Почему? Считаете, он просто хочет нас напугать? – воспрял Эббершоу.
– Боюсь, не в том смысле, в котором вам бы хотелось, – покачал головой Альберт. – Вероятно, он ждет не дождется, когда сможет предать это место огню. Он, конечно, преступник и псих. Но я имел в виду, что, даже если бы кто-нибудь отдал ему те бумажки стоимостью миллион долларов, нас бы все равно спалили, как Гая Фокса. Увы, он просто мстительный мерзавец.
Мегги вздрогнула, но голос ее был довольно тверд.
– Хотите сказать, вы действительно верите, будто он сожжет дом вместе с нами?
Кэмпион посмотрел на нее, затем на Эббершоу.
– Неприятный он тип, не так ли? – пробормотал он. – Боюсь, здесь мы сгинем, если только люди в деревне каким-то чудом не увидят огонь прежде, чем мы успеем сгореть, или же сын вашей знакомой старушенции не придет сюд