При ближайшем рассмотрении и Гидеон, и похожий на Бетховена человек оказались еще менее привлекательными, чем показались Эббершоу на первый, несколько беглый взгляд.
Другие гости были в приподнятом настроении. Энн Эджвер демонстрировала разительный контраст между своим викторианским одеянием и современными манерами, а жизнерадостный вид и довольно смелые речи притянули к ней все внимание веселой компании. Уайетт Петри стоял среди гостей, элегантный и чуть небрежный, его хорошо поставленный голос и тихий смех несколько скрашивали пребывание в мрачной гостиной.
Разумеется, первой о кинжале заговорила Энн.
– Совершенно омерзительная вещица, Уайетт, – сказала она, указывая на клинок. – Я все стараюсь ее не замечать. Хочешь, подарю тебе что-нибудь взамен, дорогой?
– Тсс! – Уайетт обернулся к ней, напустив на себя важности. – Нельзя столь неуважительно отзываться о кинжале Блэк-Дадли. А то призраки всех умерших будут преследовать вас из-за оскорбленной семейной чести.
Он говорил явно в шутку, по-прежнему обходительно, но то ли зловещий вид кинжала, то ли атмосфера старого особняка подействовали на Энн отрезвляюще, и она нервно усмехнулась:
– Прошу прощения. Мне вовсе не хочется, чтобы меня преследовали. А если серьезно, без шуток, он просто невероятен!
Все собрались вокруг нее и Уайетта, глядя на трофей.
– Что думаешь, Джордж? – спросил Уайетт.
– Интересная вещь, поистине интересная. Очень древняя, я полагаю. Прежде не видывал ничего подобного, – с искренним восторгом ответил Эббершоу. – Наверняка семейная реликвия?
Уайетт кивнул, в его томных серых глазах блеснуло легкое веселье.
– Что ж, так и есть. Если верить семейным легендам, эта вещь доставила моим предкам множество неприятностей.
– Ах! – выступила вперед Мегги. – Это история о привидениях?
– Не о привидениях, – взглянул на нее Уайетт, – но все же история.
– Так расскажите нам ее, – произнес Крис Кеннеди, молодой регбист. Судя по обреченности в его голосе, он не находил старые семейные предания хоть сколько-нибудь интересными. Однако прочие гости, в отличие от него, оживились и стали уговаривать Уайетта рассказать.
– Конечно, это всего лишь байка, – заговорил он. – Не думаю, что я рассказывал ее кому-либо. Даже мой дядя вряд ли знает ее.
Он повернулся, вопросительно глядя на старика, но тот покачал головой:
– Мне ничего не известно. Это родовое гнездо моей покойной жены. Семья владела этим кинжалом сотни лет. Моя жена была из рода Петри и приходилась тетей Уайетту. Вполне естественно, что он знает об истории дома больше меня. Хотелось бы теперь послушать, Уайетт.
Тот улыбнулся и пожал плечами, затем, пройдя вперед, забрался на высокий дубовый стул у камина, перешагнул с одной потайной опоры в панели на другую и, вытянув руку, снял с дощечки мерцающий кинжал. Вся компания приблизилась, чтобы рассмотреть вещицу.
Даже сейчас, в ловких руках Уайетта Петри, кинжал Блэк-Дадли выглядел все так же зловеще. Зеленый оттенок стального клинка стал еще заметнее, а красный драгоценный камень в рукоятке светился, отражая блеск свечей.
– Эта вещь, – сказал Уайетт, гордо демонстрируя кинжал, – на самом деле называется ритуальным кинжалом Блэк-Дадли. Во времена Квентина Петри, примерно в шестнадцатом веке, некий высокий гость был найден убитым – этот кинжал вонзили ему прямо в сердце. – Он умолк и оглядел гостей.
Гидеон внимательно слушал из угла у камина: его серое лицо побагровело от интереса, маленькие черные глазки были широко раскрыты и не мигали. Мужчина, похожий на Бетховена, тоже повернулся к говорящему, по-прежнему без всякого выражения на красном лице.
Уайетт продолжал тихо, тщательно проговаривая слова, как будто диктуя:
– Не знаю, слышали ли вы про поверье, некогда существовавшее в этом богом забытом месте, якобы кровь убитого вновь начнет сочиться из смертельной раны, если убийца дотронется до тела своей жертвы, или же орудие, которым было совершено убийство, вновь окропится кровью в руке, нанесшей смертельный удар. Уж вы-то слыхали об этом, Эббершоу? – спросил он, повернувшись к ученому.
– Продолжайте, – коротко сказал Эббершоу, кивнув.
И Уайетт вновь заговорил о кинжале, который держал в руке:
– По всей видимости, Квентин Петри был во власти суеверий. Так как в семейных записях упоминается, что он приказал закрыть ворота и созвать всех, кто был в поместье, – семью, прислугу, рабочих, пастухов и всяческих прихлебателей, – чтобы по очереди вручить каждому из них кинжал. Так и началась эта история. Сам ритуал возник позже – через поколение, как я полагаю.
– Так поверье сработало? Из кинжала хлынула кровь? – с жаром спросила Энн Эджвер, ее круглое лицо светилось интересом.
Уайетт улыбнулся.
– Боюсь, один из моих предков действительно был обезглавлен по обвинению в убийстве, – сказал он. – И в хрониках говорится, что именно кинжал указал на него, хотя лично мне все это кажется подтасовкой, обычное дело в те времена.
– Да, но что же ритуал? – произнес Альберт Кэмпион нелепым фальцетом, растягивая слова. – О, как интригующе звучит. Знавал я человека, который, ложась спать, раздевался до цилиндра – его он снимал в последнюю очередь. Говорил, таков ритуал.
– Больше напоминает ярмарочный фокус, – сказал Эббершоу.
– И впрямь напоминает, не правда ли? – согласился неугомонный Альберт. – Но не думаю, что твой семейный ритуал, Петри, имеет с этим что-то общее. Более зловещий, полагаю.
– Немного зловещий и весьма абсурдный, – сказал Уайетт, смеясь. – Полагаю, после тех событий ежегодная церемония с кинжалом стала семейным обычаем, чем-то вроде обряда. Конечно, так было только поначалу. Позже эта церемония переросла в своего рода забаву – игру в прятки и одновременно эстафету по всему дому. Кажется, это стало рождественской традицией еще во времена моего деда. Правила очень просты. В доме гасят весь свет, и глава семейства, Петри по крови и по праву фамилии, вручает кинжал первому, кого встретит в кромешной темноте. Принявший эстафету не может отказаться от кинжала и должен передать его следующему участнику в течение двадцати минут. Так, каждый стремится избавиться от него, едва взяв в руки. Затем глава дома бьет в обеденный гонг, слуги разом зажигают повсюду свет, и тот, в чьих руках кинжал, объявляется проигравшим и расплачивается со всеми игроками чем угодно: от поцелуев до серебра. – Уайетт прервал рассказ и повертел кинжал в руках. – Вот и вся история.
– Как любопытно! – Энн Эджвер повернулась к остальным. – Не правда ли? Вполне соответствует атмосфере этого дома!
– Почему бы нам не сыграть? – вновь подал голос розовощекий юноша с широкой глуповатой улыбкой, глядя на других гостей. – Ставлю шестипенсовик, если угодно, – рискнул он добавить игре куражу, так как никто не принял его идею с энтузиазмом.
– Можно? – спросила Энн Уайетта.
– Неплохая идея, – заметил Крис Кеннеди, готовый поддержать Энн во всем, что бы она ни предложила.
Остальные также благосклонно отнеслись к этой идее, но Уайетт колебался.
– Собственно, почему бы и нет, – сказал он наконец и умолк.
Эббершоу внезапно ощутил резкое неприятие этой забавы с кинжалом. История ритуала произвела на него странное впечатление. Он видел, с каким любопытством Гидеон воззрился на говорившего, видел маленького скрюченного старика с пластиной на лице, который с жадностью слушал эту варварскую историю. Джордж не знал, было ли это влияние большого сырого мрачного дома или же коварное воздействие любви на его нервную систему, но при мысли о блуждании в темноте со зловещим на вид кинжалом он почувствовал отвращение, сильнее которого еще никогда не испытывал. Также ему казалось, что вся эта идея не по нраву Уайетту, но тот, встретив единодушие гостей, был вынужден согласиться.
Уайетт посмотрел на дядю.
– С чего бы мне препятствовать, мой дорогой мальчик? – Старик, казалось, отвечал на невысказанный вопрос. – Сочтем добрым знаком, что столь невинное развлечение возникло в результате таких мрачных событий.
Эббершоу пристально взглянул на него. В сказанном чудилось что-то не совсем правдивое, что-то лицемерное, неискреннее. Полковник Кумб посмотрел на мужчин по обе стороны от него.
– Не знаю лишь… – начал он с сомнением.
И вдруг заговорил Гидеон – Эббершоу впервые услышал его голос и был неприятно поражен.
– Принять участие в такой древней церемонии было бы большой честью, – произнес он глубоким и удивительно вкрадчивым, как мурлыканье кошки, голосом.
Мужчина с ничего не выражающим лицом склонил голову и произнес с едва различимым акцентом:
– Я тоже был бы рад.
Добро было дано, и началась тщательная подготовка к обряду, которую проводили со всем юношеским пылом. Вызванному слуге подробно объяснили его роль: тому предстояло опустить огромную металлическую люстру, погасить на ней свечи и снова поднять ее под потолок. Свет в гостиной также следовало потушить; после этого помощник должен был удалиться в комнаты для прислуги и дожидаться удара обеденного гонга, чтобы вместе с еще несколькими слугами поспешить обратно и снова зажечь свет.
Слуга был крупным румяным мужчиной с грудной клеткой как у боксера. Казалось, угрюмое выражение жило в его огромных голубых глазах чуть ли не с рождения. «От такого, как он, только и жди неприятностей», – внезапно подумал Эббершоу.
Уайетт, как глава рода и последний из Петри, взял на себя руководство. Эббершоу казалось, что он вечно держался так, будто был не слишком доволен своим положением. Во всем, что делал Уайетт, чувствовалась легкая неохота. Отдавая распоряжения, он столь часто вдавался в лишние детали, что это походило на противление, неприятие своей задачи.
Наконец сигнал был дан. С мелодраматическим грохотом цепей огромная железная люстра опустилась, и свет погас, так что огромная зала погрузилась во тьму, если не считать разведенных каминов. Гидеон и человек, похожий на Бетховена, присоединились к компании, которая готовилась ринуться в темные коридоры. Последним, что увидел Джордж Эббершоу, прежде чем погасли свечи, была маленькая иссохшая фигура полковника Кумба, сидевшего в своем кресле в тени камина. Он улыбался, глядя на всех из-под жуткой лицевой пластины телесного цвета. Эббершоу последовал за остальными в темные залы и коридоры огромного мрачного особняка. Ритуал в Блэк-Дадли начался.