– Я полагаю, – спокойно сказал Мартин, – что ваше положение в ту минуту, когда фон Фабер обнаружил, что ваш пленник «ускользнул от вас», было не слишком надежным.
Уитби задумался.
– Неплохо, – сказал он. – Совсем неплохо. Очень даже хорошо. Но, – он покачал головой, – к сожалению, это неправда. Мое положение после смерти Кумба было «не слишком надежным». Но если бы Кумб был жив, ему пришлось бы расплатиться за все, не так ли? Сам фон Фабер виноват в том, что я не принял его сторону.
Это определенно был момент, который они не учли. На мгновение это заставило их замолчать, и тогда один звук, который в последние минуты постепенно все больше привлекал внимание, внезапно стал очень отчетливым – то было равномерное гудение двигателя самолета.
Уитби с легким интересом поднял голову.
Уже совсем рассвело. Остальные, проследив за его взглядом, увидели огромный моноплан «фоккер», летевший низко на фоне серого неба.
– Рановато летает, – заметил Прендерби.
– Да, – сказал Уитби. – Знаете, в паре миль отсюда есть аэродром. Фактически он рядом с моим домом.
– Вашим домом? – Мартин навострил уши.
– Да, – кивнул доктор. – У меня небольшой домик на берегу моря. Знаете, там бывает очень одиноко, но мне показалось, что сейчас это как раз хорошо. Честно говоря, мне не понравилось, что вы следили за мной, и это же разозлило моего друга.
– Эй! У него какие-то проблемы? – удивился Прендерби, наблюдая за самолетом, который теперь находился почти прямо над их головами.
Его возбужденный крик заставил всех снова поднять глаза и увидеть огромный самолет, круживший против ветра.
Больше не было слышно гула двигателя, и казалось, будто он падает прямо на них. В следующее мгновение он прошел так близко, что они почти почувствовали ветер на своих лицах. Затем он оказался на рулежной дорожке и остановился в свете все еще горящих фар большой машины.
Повинуясь инстинкту, они поспешили к нему и лишь на расстоянии двадцати ярдов от него заметили, что сообщник Уитби успел первым и теперь возбужденно разговаривал с пилотом.
– Боже мой! – сказал Мартин, внезапно остановившись как вкопанный; в тот же миг его мысль пришла в голову и остальным.
Сквозь пелену гнева и изумления, окутавшую их, ясно доносился четкий голос Уитби:
– Я заметил на борту пулемет. Вот что мне нравится в этих немцах – умеют же работать эффективно. Учитывая то, что́ мой взбудораженный коллега, вероятно, сказал пилоту, мне лучше к ним не приближаться. Не могли бы вы выключить фары, когда будете возвращаться? Они уже не понадобятся. И сама машина ваша, если хотите. – Он остановился и улыбнулся им. – До свидания. Полагаю, вы рассердитесь, если я поблагодарю за то, что вы приехали меня проводить? Нет-нет, – резко добавил он, когда рука Мартина метнулась к карману. – Прошу, не делайте этого, – повторил он более серьезно. – Мои друзья наверняка убьют вас без малейших угрызений совести, а я этого не хочу. Поверьте мне, мои дорогие молодые люди, какие бы теории вы ни строили, я не убийца. Я покидаю страну столь мелодраматичным образом, потому что это устраняет неудобства, которые могли бы возникнуть, если бы я стал размахивать своим паспортом. Не подходите ближе. Прощайте, господа.
Пока они смотрели ему вслед, рука Мартина снова скользнула в карман.
Эббершоу коснулся его:
– Не будьте дураком, старина. Если он совершил одно убийство, не соблазняйте его на другое, а если нет, не нужно помогать ему стать убийцей.
Мартин кивнул и позволил себе несколько совершенно некультурных выражений.
Они стояли и наблюдали за крылатой машиной, из кабины которой в их сторону был направлен пистолет. Наконец самолет покатился по дорожке. Друзья повернули обратно к «райли».
– Одурачил он нас, – с горечью сказал Мартин. – Обхитрил, обвел вокруг пальца, выражайтесь как хотите. Убийца Кумба только что ушел от нас, а мы-то, бедолаги, доверчиво слушали его сказки, чтобы скоротать время, пока к нему на выручку не подоспеют его приятели. Хотелось бы мне завладеть их пулеметом.
– Чувствую себя ужасно. – Прендерби мрачно кивнул. – Мы его раскусили, а ему все сошло с рук.
Эббершоу покачал головой:
– Он, конечно, сбежал… Но я не думаю, что у нас есть причины сожалеть об этом.
– Что вы имеете в виду? Считаете, он его не убивал?
Они посмотрели на него недоверчиво.
Эббершоу кивнул и тихо произнес:
– Я знаю, что он его не убивал.
– Боюсь, в этом я не могу с вами согласиться, – хмыкнул Мартин. – Господи! Я никогда не прощу себя за то, что был так одурачен!
Прендерби был склонен с ним согласиться, но Эббершоу остался при своем мнении, и выражение его лица, когда они молча ехали обратно в город, было очень серьезным и каким-то напуганным.
Глава 29Последняя глава
Все следующие шесть недель, последовавших за неудачной поездкой в Эссекс-Марш, Эббершоу и Мегги были поглощены подготовкой к свадьбе, которая, как они решили, должна состояться как можно скорее.
Прендерби, казалось, хотел вообще забыть о Блэк-Дадли: его собственный брак с Жанной был не за горами и предоставил ему более интересную пищу для размышлений и бесед, а Мартин Уотт вернулся к посещению своих излюбленных мест в Сити и Вест-Энде.
Уайетт пребывал в своей квартире с видом на Сент-Джеймс, очевидно, как всегда, загадочный и закрытый.
Но Эббершоу не забыл полковника Кумба.
Он не поведал все это своему другу, инспектору Дэдвуду из Скотленд-Ярда, по причине, которую не мог выразить даже самому себе.
В его голове формировалась идея – идея, от которой он отмахивался, но которой все же не мог избежать.
Напрасно он убеждал себя, что мысль его абсурдна и нелепа; шли дни, дело Блэк-Дадли постепенно забывалось общественностью, но тем больше коварная теория воздействовала на разум, и теперь она преследовала его денно и нощно.
Наконец, с большой неохотой, он дал волю своим подозрениям и принялся проверять эту теорию.
Его процедура была несколько хаотичной. Большую часть недели он провел в читальном зале Британского музея; за этим последовал период уединения в собственной библиотеке с редкими заходами в книжные магазины на Чаринг-Кросс-роуд, а затем, как будто не удовлетворив свою жажду скучнейшего предмета, который его в принципе не интересовал, он провел целые выходные в кенсингтонском доме своего дяди, сэра Доррингтона Винна, бывшего профессора археологии Оксфордского университета, человека, который мог говорить только о своем предмете.
Еще через день с небольшим Эббершоу завершил свои изыскания в Британском музее, и однажды вечером он обнаружил себя едущим по Уайтхоллу в направлении аббатства; его лицо было бледнее обычного, и в глазах было беспокойство.
Он ехал медленно, словно не желая добираться до места назначения, и, когда немного позже остановился у многоквартирного дома, некоторое время он оставался за рулем, угрюмо глядя перед собой. С каждым мгновением задача, которую он перед собой поставил, вызывала у него все большую тошноту.
В конце концов он вышел из машины и медленно поднялся по устланной ковром лестнице на второй этаж дома времен королевы Анны.
Слуга впустил его, и уже через три минуты он сидел перед просторным камином в библиотеке Уайетта Петри.
Все это помещение отражало индивидуальность своего владельца. Вкус у него был безупречный, но немного академический, с налетом строгости. Это была аскетическая комната. Стены были окрашены в бледный тон и кое-где увешаны офортами и гравюрами – там были Гойя, два или три полотна в стиле модерн и крошечный Рембрандт. Повсюду стояли книги, весьма аккуратно хранившиеся, а в углу висел единственный гобелен – потускневший образчик старой венецианской вышивки.
Уайетт, казалось, был рад его видеть. Он сел по другую сторону очага, достал сигары и ликер «Бенедектин».
И от того и от другого Эббершоу отказался. Ему было явно не по себе, и после первых слов приветствия он некоторое время сидел молча, печально глядя в огонь.
– Уайетт, – внезапно сказал он, – я знаю вас уже много лет. Поверьте, я не забыл об этом, даже если задаю вам этот вопрос.
Уайетт откинулся на спинку стула и закрыл глаза, держа бокал в своих длинных изящных пальцах. Эббершоу повернулся на стуле и посмотрел на безмолвную фигуру.
– Уайетт, – сказал он медленно и ровным голосом, – зачем вы зарезали своего дядю?
На все еще бледном лице человека, с которым он говорил, не появилось никаких эмоций. Несколько мгновений казалось, что он совсем не слышал вопроса.
Наконец он вздохнул, наклонился вперед и поставил стакан на маленький книжный столик.
– Я покажу вам, – сказал он.
Эббершоу глубоко вздохнул. Он не был к этому готов; что угодно было бы легче вынести, но не это.
Тем временем Уайетт подошел к письменному столику, встроенному между рядов книжных полок, и, отперев его ключом из кармана, достал что-то из ящика; вернувшись к камину, он вручил гостю листок.
Эббершоу взял его и взглянул на него с некоторым удивлением.
Это была фотография девушки.
Ее лицо было округлым, почти детским и обладало той своеобразной невинной сладостью, которая, кажется, принадлежит только определенному типу златовласых молодых леди, красота которых почти всегда ужесточается с возрастом.
Когда делался этот снимок, подумалось Эббершоу, девушке было семнадцать, а может, и меньше. Она была бесспорно красива в своем бесхитростном образе златовласого средневекового ангела.
Он бы никогда не поверил, что Уайетт обратил внимание на кого-то вроде нее.
Эббершоу повертел фотографию в руке. Это была одна из дешевых глянцевых репродукций, которые тысячами распространяются среди театралов.
Он сидел и беспомощно рассматривал; непонимающий и очень смущенный.
Уайетт пришел ему на помощь.
– Ее сценический псевдоним был Радость Любви, – медленно произнес он, и снова воцарилась тишина.
Эббершоу все еще был в крайнем недоумении и открыл рот, чтобы задать очевидный вопрос,