Кэмпион кивнул:
– Мне крайне интересно, что ваш друг Датчет имел против старого Свитина Куша?
– Откуда мне знать? – Мистер Барбер пожал плечами. – Многие дела Датчета меня шокировали. Он столь мелочен. Этому Кеттлу вообще ничего не следовало доверять. Мне стало стыдно, что такой, как Датчет, вообще хоть как-то со мной связан.
– Вот оно что… А ведь меня интересовал Свитин Куш. Мне казалось невозможным, что у такого человека были секреты.
– Секреты бывают у всех людей, – покачал головой мистер Барбер. – Я – тому подтверждение.
– Не сочтите меня слишком любопытным, но мне так хочется знать, не повредит ли вашей безупречной репутации одно маленькое изуродованное тело Альберта? Как вы намерены от этого откреститься? Грубовато, но я выражусь как есть.
– Это будет несложно, – уверенно произнес турок. – Отправив телеграмму, которая, как я знал, приведет вас ко мне, мои агенты приехали сюда, подождали удачного момента, затем напали на слуг и накачали их. Они выполняли приказ, после чего тут же должны были убраться. Я же прибуду на место происшествия уже после всего. Для них, как и для всех остальных, я – Фергюссон Барбер, искусствовед. Я ждал вас. А дальше – чего же проще? Я вернусь, сменю ботинки после этого ужасного дождя и даже сам кое-что приму, для конспирации.
– Только не забудьте про следы. Здесь хорошо умеют их читать.
– Да, я помню, – согласился мистер Барбер. – Но вы должны знать, что отследить их на солончаке невозможно. Мое алиби будет идеальным – особенно потому, что и судья Лоббетт, и молодой Пейджет видели меня в то же время, что и вы. – Турок говорил совершенно серьезно. – У меня останется неподражаемый Ромни в память о моем визите. Он, кстати, совершенно подлинный – один из самых прекрасных экземпляров, которые я когда-либо видел. Я выставлю его на продажу, возможно, сделаю копию, которую потом продам по дешевке одному из моих агентов. Но время идет, мой друг. Кажется, буря утихает. Такая восхитительная беседа… Жаль, придется обозначить ее финал.
– На меня тут напало вдохновение, – поднял глаза Кэмпион, – и я сочинил себе эпитафию. Не могли бы вы заслушать и решить, поместится ли она на надгробии? Там никаких вульгарных старинных надписей, отнюдь. Сплошь римские заглавные буквы. Вы только слушайте внимательно и запоминайте.
Он предлагал это очень серьезно, и турок был удивлен. Его глаза бегали, следя за каждым движением молодого человека, и он держал смертельный шприц наготове.
– В общем, вот, – сказал Кэмпион, – аккуратная надпись: «Здесь лежу я, Альберт Кэм-пи-он»… Не перепутайте ударение. – Его длинная тонкая рука отбивала ритм стихотворения на столе: «Неудачник в смерти, в жизни – чем-пи-он!»
На последнем слове его голос триумфально возвысился. Удивительно резким жестом он смахнул со стола фонарь и тут же резко нырнул вниз. Что-то жидкое выстрелило ему в плечо. Прожигая одежду, кислота глубоко вгрызлась в плоть, почти вызывая парализующую агонию. Фонарь разбился об пол, огонь погас от порыва сквозняка, и хижина утонула в кромешном мраке.
Извиваясь, Кэмпион полз к щели в половицах. То была его единственная надежда. Боль в плече едва не обездвижила его. Он боялся, что поддастся ей и потеряет сознание.
Где-то там, в темноте, над ним нависал человек, который еще мгновение назад любезно беседовал с ним, а теперь хотел убить.
Кэмпион нашел щель ногой, яростно дернулся к ней, и в этот момент Барбер выстрелил из револьвера с глушителем. Вспышка пламени прорезала темноту. Теснота хижины не оставляла Кэмпиону и шанса: пуля вошла в его тело. Турок услышал сдавленный стон жертвы, когда тот беспомощно сползал через отверстие в болото под ним. Не подозревая об этом отверстии, мистер Барбер всаживал в пол пулю за пулей. У него был глушитель, шума можно было не бояться. Он был полон решимости убить этого человека.
Когда он наконец прекратил стрелять, в хижине воцарилась зловещая тишина.
– Мой умный друг! Умен был до конца! – Он говорил тихо, но с дьявольским удовлетворением.
Все еще осторожно держа оружие, он вытащил из кармана спичечный коробок вместо теперь бесполезного фонаря. Крошечный всплеск пламени мерцал мгновение и погас на сквозняке. Он подошел к щели под скамейкой и еще раз чиркнул спичкой. На этот раз пламя задержалось подольше.
Внизу, в быстро краснеющей траве, лежал на спине Кэмпион. Его очки свалились, глаза были закрыты, лицо побагровело. Всего на мгновение турок заколебался. Он уже и так выстрелил пять раз. В револьвере оставался один патрон. Стоило ли использовать и его? Не было никакого другого способа проверить, мертв ли этот человек, не подходя к нему близко.
Когда он опустился на колени, глядя вниз, из его кармана выскользнула маленькая зелено-золотая книга и упала на лежащую внизу фигуру.
Это все и решило. Он осторожно встал и пересек хижину. Встал в дверном проеме, нащупывая ногой ступеньки. И медленно спустился вниз.
Он остановился зажечь еще один фонарь, но дождь, который все еще моросил, сделал это невозможным. Он слепо шагнул влево, нечаянно выбрав более короткий путь вокруг хижины. Шаг вперед, еще один… Под ногами все еще шелестела короткая, густая трава.
Когда он сделал третий шаг, его внезапно охватило чувство надвигающейся опасности, и он тщетно попытался отступить. Еще мгновение назад ему бы это удалось, но дерн под ногами был слишком скользким.
Он пошатнулся, нырнул головой вперед через край трехфутового обрыва в полосу скользкой грязи – ту самую полосу, более бледную и гладкую на вид, на которую Джайлз так боялся наткнуться. Не осознавая близости смерти, он боролся, пробовал выпрямиться и все думал в панике о том, что одежда, пропитавшаяся морской водой и тиной, теперь нарушит его алиби.
Грязь вокруг него клокотала, бормотала сама с собой на своем тихом, гортанном языке. Дождь продолжал идти. Человек был один между глиной и небом.
Он яростно боролся, чтобы вырваться, и вдруг осознал, что грязь уже достигла пояса. Он яростно бил руками – они не находили ничего, кроме зловонной жижи. Та достигла его плеч, и тогда, забыв о любой другой опасности, он закричал, призывая Кэмпиона, напрягая легкие; его могли услышать даже в деревне.
Грязь булькала и хлюпала. Сквозь нее прорывались струйки воды. Он соскользнул глубже; еще секунда – и грязь должна была достигнуть подбородка. Он еле-еле заставил себя опустить руки. Инстинкт подсказывал ему, что так он сможет получить минутную отсрочку. Грязь смыкалась вокруг него, засасывая его нежно, крепко и с ужасающей медлительностью. Он не смел кричать, чтобы малейшее движение горла не помогло ему провалиться еще ниже.
И именно в эту секунду его нога где-то глубоко внизу коснулась чего-то твердого. Он весь напрягся, в нем заново вспыхнула надежда. Ему было трудно дышать. Словно чувствуя себя обманутой, грязь давила на него, расплющивала своим огромным весом.
И все же надежда возвращалась, возвращалось дикое, безрассудное желание еще пожить, чего бы жизнь ему ни принесла.
Дождь прекратился.
Его терзала сплошная судорога, но он и не думал расслаблять мышцы: они одни держали его в болоте стоймя.
Высоко над его головой разошлись тучи. Хвост пронесшейся над землей бури рассеялся. Стало немного светлее.
Он уставился в даль перед собой. Глаза вылезли из орбит. Его лицо было искажено, рот разинут, вены под бледной кожей вздулись большими складками.
Не далее чем в футе от него шла толстая белая линия – неровная, еще более страшная, более беспощадная, чем сама грязь. Прилив.
Он наблюдал за ней. Вся жизнь до последней искорки, которая еще оставалась в нем, готовилась восстать против последнего, ужасного врага. Вода немного отступила, только чтобы вновь броситься вперед, в дюйме от его лица, обдав своей соленостью.
Он напряг каждый болевой нерв в теле. Его неистовый крик – крик умирающего – напугал диких птиц и отразился в тихих комнатах далекого поместья, в целых акрах от солончаков, а затем растворился в тишине раннего утра. Волны снова отступили, и когда они вернулись в следующий раз, то, пенясь, смеясь, сорвали поцелуй с его губ.
Глава 28Мораль
– Два зуба? – презрительно переспросил человек из Скотленд-Ярда. – Уже семь! Три – внизу, четыре – наверху. Мы с Мэри от него без ума. Тебе нужно зайти к нам и посмотреть на него, как только ты встанешь на ноги.
Он сидел, наклонившись вперед, в большом кресле перед камином – одним из первых разожженных по осени – в квартире на Боттл-стрит.
– Пожалуй, загляну на следующей неделе. И я уже поправляюсь.
Высокий голос звучал глуше, чем раньше, но не утратил полностью того воодушевления, которое всегда красило его хозяина. Кэмпион почти утопал в своем кресле с высокой спинкой. Лишь время от времени, когда мерцал свет камина, его гость мог мельком увидеть лицо хозяина, все еще отчаянно изможденное после долгой болезни. Пуля Барбера пронзила легкое, заживление шло медленно. Но прежний блеск глаз за роговыми очками уже был здесь, делая их вновь живыми и веселыми.
Его друг улыбнулся:
– Тебе чертовски повезло. Тебе всегда везло.
– Я очень благодарен друзьям за то, что они помогли мне выйти из этой истории без лишнего шума, – пробормотал Кэмпион с искренней благодарностью и вздохнул. – Я-то уже боялся, что наградят медалью.
– В нашей работе не столько платят, сколько пинают, – усмехнулся гость. – Но ты все равно заслужил медаль. Мы всё проверили, не осталось никаких сомнений: это тот самый человек. Мы отследили источники его доходов, среди прочего. Потрясающе! – мечтательно заметил он, вытряхивая пепел из своей трубки в очаг.
Кэмпион хмыкнул.
– Начни уже писать мемуары, Станис, – предложил он. – Но я действительно думал, что мне конец, когда провалился сквозь пол. Я прочел «Боже, царя храни», спел школьный гимн, пробормотал семейный девиз – «Среди нас нет сброда» – и отключился. Что-нибудь новенькое по делу Датчета?