– Чего же больше? – удивился доктор.
– Лишнее доказательство никогда нелишне, сударь, тем паче что я вечно сомневаюсь. Когда господин мировой судья на минутку оставил меня, я поинтересовался у камердинера Франсуа, знает ли он, сколько у его хозяина пар обуви. Франсуа ответил, что знает, и провел меня в чулан, где она хранится. Там недоставало сапог из зеленой юфти, которые, по утверждению камердинера, граф обул утром. Кроме того, исчез синий галстук в белую полоску, восьмого июля с утра бывший на шее графа.
– Вот вам, – воскликнул папаша Планта, – неоспоримое подтверждение верности ваших предположений насчет туфель и фуляра!
– Мне тоже кажется, – согласился сыщик, – что в известной степени мы уже восстановили факты и можем двигаться дальше. Давайте попробуем установить события, которые определили…
Уже несколько секунд Лекок, продолжая говорить, исподтишка наблюдал за садом. И вдруг, ни слова не говоря, со стремительностью и ловкостью кошки, подстерегшей мышь, он вскочил на подоконник распахнутого окна и выпрыгнул в сад. Почти тотчас же доктор и папаша Планта услышали приглушенный вскрик, проклятье и шум борьбы.
Они кинулись к окну. Только-только начало светать, листва деревьев трепетала под свежим утренним ветерком, в белесом тумане летней ночи, наплывавшем от реки, все предметы казались зыбкими и неясными.
На газоне под окнами библиотеки доктор и мировой судья увидели двух человек, вернее, два силуэта, которые топтались на месте, размахивая руками. Каждые несколько секунд раздавался глухой, чавкающий звук – это кулак с размаху наносил удар по живой плоти. Внезапно оба силуэта слились воедино, снова разделились, потом опять слились; один из дерущихся упал, поднялся и снова рухнул.
– Не беспокойтесь, господа, – прозвучал голос Лекока, – прохвост у меня в руках.
Стоявший человек, по всей видимости, Лекок, наклонился, и тут борьба, было закончившаяся, вновь возобновилась. Лежавший на земле защищался с энергией отчаяния. Посреди газона его тело казалось большим темным пятном, в воздухе мелькали ноги, которыми он отбивался от сыщика. Был момент, когда ни доктор, ни папаша Планта не могли разобрать, кто из двоих Лекок. Оба были уже на ногах и сцепились в драке. Вдруг раздался вскрик боли и следом возглас:
– А, мерзавец!
Ему буквально вторил истошный, душераздирающий вопль, и голос Лекока с издевкой произнес:
– Я решил привести его, чтобы он засвидетельствовал вам свое почтение. Посветите нам, пожалуйста.
Врач и мировой судья бросились к лампе. Как обычно, следствием поспешности явилось замешательство, и когда доктор Жандрон схватил наконец светильник и поднял его, дверь резко распахнулась.
– Господа, представляю вам, – сообщил сыщик, – мэтра Робло, орсивальского костоправа, торговца лекарственными травами для прикрытия и отравителя по призванию.
Папаша Планта и доктор Жандрон были так ошеломлены, что слова не могли вымолвить. Перед ними действительно стоял Робло и двигал вывихнутой челюстью, тщетно пытаясь ее вправить. Противник поверг его с помощью того сокрушительного удара коленом, который является наилучшим способом обороны и ultima ratio[6] худшей разновидности парижских ночных бродяг.
Но не явление Робло, достаточно, впрочем, необъяснимое, так поразило судью и его друга. Их потряс облик человека, который железной рукой поддерживал бывшего подручного доктора Жандрона и подталкивал его вперед.
У этого человека был голос Лекока, его сюртук, его галстук с претенциозным узлом, его цепочка из белокурых волос, и тем не менее то был не Лекок. В окно выскочил блондин с пышными бакенбардами, а через дверь вернулся брюнет с гладким бритым лицом. Выскочил человек в летах, чья подвижная физиономия могла по воле ее хозяина выглядеть и дурацкой и умной, а вошел красавец лет тридцати пяти: в глазах благородство, верхняя губа чуть подрагивает, великолепные черные вьющиеся волосы оттеняют матовую бледность кожи, обрамляя волевое лицо. На шее у него чуть ниже подбородка была кровоточащая рана.
– Господин Лекок! – воскликнул папаша Планта, обретший наконец дар речи.
– Он самый, и на этот раз, только на этот, подлинный, – ответствовал сыщик и, двинув как следует плечом костоправа, приказал: – А ну вперед!
Робло, как подкошенный, рухнул в кресло, но Лекок все равно не отпускал его.
– Да, этот мерзавец сорвал с меня мои белокурые прикрасы, – пояснил он. – Благодаря ему и вопреки своему желанию я появился перед вами в естественном виде, и теперь вы знаете мое лицо, каким даровал мне его Творец. – Лекок беспечно повел плечами и добавил не то раздосадованно, не то шутливо: – Да, таков подлинный Лекок, и скажу без преувеличений, что кроме вас таким его знают лишь три человека: двое верных друзей и одна женщина, увы, не столь верная, о которой я вам недавно рассказывал.
Папаша Планта и доктор так настойчиво и с таким недоумением смотрели на него, что он вынужден был объясниться.
– А чему вы удивляетесь? Жизнь человека моей профессии отнюдь не мед. Защищая общество, подвергаешься опасностям, и за это наши современники обязаны нам если уж не восхищением, то хотя бы уважением. Меня приговорили к смерти семь самых опасных во Франции злодеев. Я поймал их, и они поклялись, что я умру от их руки, а они – люди слова. Где они сейчас? Четверо в Кайенне, один в Бресте[7]. О них я получаю сведения. Но где двое других? Я потерял их след. Вполне вероятно, один из них уже выследил меня, и кто может поручиться, что завтра, возвращаясь в пустом вагоне, я не получу шесть дюймов стали в живот? – Лекок грустно улыбнулся. – И никакой награды за вечную опасность. Если я завтра погибну, мой труп подберут, доставят в одну из моих официальных квартир, и на том конец. – Лекок произнес это с горечью, однако глухое раздражение, сквозившее в его голосе, свидетельствовало об ожесточенной обиде. – Ну да ничего! – продолжал он. – Я осторожен. При исполнении обязанностей я забочусь о своей безопасности, а если я начеку, бояться мне нечего. Но бывают дни, когда надоедает бояться, когда хочется пройтись по улице, не опасаясь удара кинжалом. В такие дни я вновь становлюсь самим собой, стираю грим, сбрасываю маску, моя суть срывает с себя все оболочки, которые я так долго на себя напяливал. За пятнадцать лет, что я служу в префектуре, никто не узнал, как я в действительности выгляжу, какой у меня цвет волос.
Робло, придавленный в кресле, попробовал шевельнуться.
– Ну ты, без глупостей, – внезапно переменив тон, бросил ему Лекок. – Это может тебе выйти боком. Лучше встань и расскажи нам, что ты делал здесь, в саду?
– Да вы же ранены! – воскликнул папаша Планта, заметив на сорочке Лекока капли крови.
– Не тревожьтесь, сударь, пустячная царапина. У этого забавника был с собой отточенный кухонный нож, и негодяй решил поиграть им.
Но мировой судья решительно потребовал осмотра раны и только после того, как доктор признал ее совершенно безопасной, обратился к костоправу:
– Так поведайте, мэтр Робло, зачем вы ко мне пожаловали.
Костоправ молчал.
– Имейте в виду, – предупредил папаша Планта, – ваше молчание может навести нас на мысль, что вы явились сюда с дурными намерениями.
Но тщетно папаша Планта тратил свое красноречие, убеждая костоправа отвечать, – тот замкнулся в угрюмом безмолвии.
На помощь судье пришел доктор Жандрон, полагавший, и не без оснований, что обладает некоторым влиянием на бывшего своего подручного.
– Скажи, что тебе тут было нужно?
Робло попытался ответить и страдальчески завел глаза. Говорить с вывихнутой челюстью было поистине мучительно.
– Я хотел украсть…
– Украсть? Что?
– Не знаю.
– Но кто же лезет через забор, рискуя попасть в тюрьму, если заранее не знает – зачем?
– Ну ладно, я хотел… – И Робло вновь умолк.
– Что хотел?
– Украсть из оранжереи редкие цветы.
– И потому прихватил этот ножичек? – усмехнувшись, поинтересовался Лекок.
Робло бросил на него угрожающий взгляд.
– Да не смотри ты на меня так, я не из пугливых. И не надо плести нам небылицы. Ты здорово ошибаешься, если думаешь, что мы глупей тебя.
– Я хотел взять горшки с цветами и продать, – пробормотал Робло.
– Ну вот, опять он за свое! – пожимая плечами, промолвил сыщик. – Человек, занимающийся куплей и продажей прекрасных земельных участков, и лезет за несколькими горшками дрока! Расскажи это кому-нибудь другому. Сегодня вечером, голубчик, тебя вывернули, как старую перчатку. Ты нечаянно выдал одну тайну, перепугался и пришел сюда, чтобы попробовать исправить дело. Большой хитрюга, ты подумал, что господин Планта, наверно, не успел еще никому рассказать про нее, и решил навсегда лишить его этой возможности.
Костоправ попытался протестовать.
– Заткнись! – оборвал его сыщик. – А нож тогда зачем?
В продолжение недолгого допроса папаша Планта о чем-то думал.
– Может быть, я слишком рано завел тогда этот разговор? – спросил он.
– Почему же? – ответил Лекок. – Я как раз искал вещественное доказательство, чтобы представить господину Домини. Вот мы и представим ему красавчика. Ну а если господин следователь не удовлетворится, значит, он слишком разборчив.
– Что нам делать с негодяем?
– Можно запереть его где-нибудь в доме? Если нужно, я его свяжу.
– Чулан подойдет? – спросил хозяин дома.
– Сбежать из него нельзя?
– Стены у него толстые, двойная дверь выходит сюда, окон нет.
– Подойдет.
Папаша Планта открыл чулан, темный, тесный, затхлый; его заполняли ненужные книги, пачки газет и бумаг.
– Ну, у тебя будут королевские покои, – сообщил Лекок костоправу, обшарил его карманы и втолкнул в чулан.
Робло не сопротивлялся и только попросил воды и свечку. Ему дали полный графин и стакан.
– Обойдешься без свечки, – сказал сыщик. – А то как бы ты не сыграл с нами дурную шутку.