– А графиня? – поинтересовался папаша Планта, и голос его звучал так невинно, что за этим явно скрывалась насмешка.
– Берта? – воскликнул мэр. – Она была не против того, чтобы я по-отечески называл ее по имени. О, я много раз ставил ее в пример и образец госпоже Куртуа! Да, Берта была достойна и Соврези, и Эктора, этих самых достойных людей, каких я знал в жизни! – Заметив, что его восторг несколько изумляет слушателей, почтенный мэр чуть сбавил тон. – Я должен кое-что объяснить и ничуть не сомневаюсь, что могу это сделать перед людьми, чья профессия, а главное, характер служат гарантией соблюдения тайны. Соврези очень помог мне, когда… я вынужден был согласиться стать мэром. Ну а Эктор… Я знал, что он порвал с заблуждениями юности, и когда заметил, что он неравнодушен к моей старшей дочери Лоранс, то с радостью думал об этом браке, незазорном для обеих сторон: граф де Треморель был аристократ, а я давал за дочерью более чем приличное приданое, достаточное, чтобы любой потускневший герб вновь засверкал золотом. Однако события воспрепятствовали моим планам.
Мэр еще долго возглашал бы хвалы супругам Треморель, а заодно и себе, если бы слово не взял судебный следователь.
– Ну вот, – сказал он, – я все записал, хотя мне кажется…
Его прервал громкий шум в вестибюле. Похоже, там шла борьба: в гостиную доносились крики и брань. Все вскочили.
– Я знаю, в чем дело! – воскликнул мэр. – Я догадался! Нашли тело графа.
IV
Почтенный мэр ошибся. Дверь гостиной распахнулась, на пороге показался тщедушный человек, в которого вцепился справа жандарм, а слева слуга, и этот человек сопротивлялся им с такой яростью и силой, каких трудно было от него ожидать.
Борьба, очевидно, длилась уже довольно долго, поскольку его одежда была в самом плачевном состоянии: новый сюртук разорван, на шее болтались лохмотья галстука, запонка воротничка вырвана с мясом, сквозь разорванную сорочку видна голая грудь. Шляпу он потерял, и его длинные черные волосы в беспорядке падали на искаженное страхом лицо.
Из вестибюля и со двора доносились голоса прислуги и более чем сотни зевак, которые, узнав о преступлении, столпились у ворот, горя желанием что-нибудь разузнать, а главное, увидеть. И вся эта толпа кричала:
– Это он! Гепен! Смерть убийце!
А бедняга, охваченный смертельным ужасом, продолжал сопротивляться и хрипел:
– Помогите! Оставьте меня, я ни в чем не виноват!
При этом он уперся в дверь, и протолкнуть его не было никакой возможности.
– Да нажмите на него! Толкайте! – командовал мэр при нарастающем ожесточении толпы.
Однако отдать приказ оказалось куда проще, чем исполнить. Страх придал Гепену нечеловеческую силу. Но тут доктору пришла мысль открыть вторую створку дверей, и Гепен упал или, вернее сказать, рухнул перед самым столом, за которым вел записи судебный следователь. Гепен тут же вскочил, ища взглядом, куда бежать. Увы, бежать было некуда: и в окнах, и в дверях торчали любопытные. Тогда он опустился на стул.
Несчастный являл собой олицетворение крайнего ужаса. На мертвенно-бледном лице выделялись синяки, полученные при сопротивлении, побелевшие губы тряслись, он все время судорожно сглатывал слюну, пытаясь увлажнить пересохший рот. Тело сотрясала конвульсивная дрожь, а в странно округлившихся, налитых кровью глазах читалось безумие.
Вид его был настолько страшен, что мэр решил преподать собравшимся урок высокой нравственности. Обратившись к толпе, он указал на Гепена и трагическим голосом возвестил:
– Вот он, преступник!
Однако остальные, то есть доктор, судебный следователь и папаша Планта, недоуменно переглядывались.
– Если он виновен, – пробормотал мировой судья, – то какого черта приперся сюда?
Потребовалось несколько минут, чтобы изгнать зевак; для этого бригадиру пришлось мобилизовать всех своих подчиненных; когда же порядок был восстановлен, он возвратился и встал рядом с Гепеном, полагая, что было бы крайне неблагоразумно оставлять столь опасного злодея с невооруженными людьми.
Однако опасный злодей, увы, представлял собой крайне жалкое зрелище. Бороться было не с кем, энергия ярости отгорела, подобно вспыхнувшей и угасшей охапке соломы, напряженные мышцы расслабились, а его прострация смахивала на агонию при воспалении мозга.
Бригадир доложил, как все произошло.
– Прислуга и соседи обсуждали у ворот ночное убийство и исчезновение Гепена накануне вечером и вдруг увидели, что он идет по дороге, шатаясь, как пьяный, и распевая во все горло.
– Он действительно пьян? – спросил г-н Домини.
– Как сапожник.
– Видимо, спьяну и вернулся, – пробормотал судебный следователь. – Тогда все понятно.
– Увидев негодяя, – продолжал жандарм, ни капли не сомневавшийся в виновности Гепена, – Франсуа, камердинер покойного графа, и Батист, слуга господина мэра, поспешили навстречу и схватили его. Он же был до того пьян, что все позабыл и решил, будто над ним собираются подшутить. И, лишь увидев одного из моих людей, несколько отрезвел. А тут какая-то женщина закричала: «Мерзавец! Это ты убил графа и графиню!» Услыхав это, он побледнел как полотно и замер, словно громом пораженный. И сейчас же начал вырываться, так что, не приди я на помощь, он сбежал бы. А ведь по виду не скажешь, что этот прохвост силен, как бык!
– Он ничего не говорил? – поинтересовался папаша Планта.
– Ни слова. От ярости он так стиснул зубы, что и «мама» вымолвить бы не смог. Короче, мы его скрутили. Я обыскал его и вот что обнаружил в карманах: носовой платок, садовый нож, два ключа, листок бумаги с какими-то значками и цифрами и адрес магазина «Кузница Вулкана». Но это не все… – Бригадир умолк и, подготавливая эффект, таинственно посмотрел на слушателей. – Да, не все. Когда его тащили во двор, он попытался избавиться от кошелька. К счастью, я был начеку. Он бросил кошелек в цветы, что растут у входа, но я заметил это. В нем оказался стофранковый билет, три луидора и семь франков мелкой монетой. А ведь вчера у негодяя не было ни гроша.
– Откуда вам известно? – задал вопрос г-н Куртуа.
– Франсуа, камердинер, сказал мне, что Гепен попросил у него двадцать пять франков в долг, чтобы заплатить свою долю за свадьбу.
– Позовите-ка Франсуа, – приказал следователь и, когда тот явился, спросил: – Вы не знаете, были вчера у Гепена деньги?
– Какая-то мелочь, – не раздумывая, отвечал камердинер, – потому что днем он попросил меня одолжить двадцать пять франков и сказал, что, если я не дам, он не сможет поехать на свадьбу: ему нечем заплатить даже за проезд.
– Но у него могли быть сбережения, скажем, стофранковый билет, который он не хотел менять.
Франсуа с недоверчивой улыбкой покачал головой.
– Гепен не такой человек, чтобы делать сбережения. Женщины и карты съедали у него все деньги. Еще на прошлой неделе хозяин «Кафе дю коммерс» явился сюда и устроил Гепену скандал, требуя уплаты долга. Он грозился, что пожалуется господину графу. – Но, увидев впечатление, какое произвели его слова, камердинер, пытаясь сгладить его, добавил: – Нет, вы не подумайте, будто у меня зуб на Гепена. До сегодняшнего дня я считал его славным малым, правда, слишком большим любителем повеселиться. Ну, может, он еще немножко задавался, потому что образованный…
– Вы свободны, – прервал излияния Франсуа судебный исполнитель, и камердинер удалился.
Гепен уже несколько пришел в себя. Г-н Домини, мэр и папаша Планта с любопытством следили за сменой чувств на его лице, которые он и не пытался скрыть, пока доктор Жандрон считал ему пульс.
– Угрызения совести и страх наказания! – определил мэр.
– Невиновность и бессилие ее доказать! – негромко возразил папаша Планта.
Судебный следователь слышал оба суждения, но ни к одному из них не присоединился. У него еще не сложилось твердого мнения, и он, будучи представителем закона, орудием правосудия, не хотел, высказываясь, заранее предрешать свои впечатления.
– Ну как, мой друг, вам лучше? – спросил доктор у Гепена.
Несчастный кивнул. Потом, испуганно оглянувшись, подобно человеку, измеряющему глубину пропасти, в которую рухнул, закрыл руками глаза и прошептал:
– Пить.
Ему подали стакан воды, и он залпом с нескрываемым наслаждением осушил его.
– Вы в состоянии отвечать на мои вопросы? – поинтересовался следователь.
Гепен слегка пошатнулся и замер. У него уже не так тряслись руки, с лица сошла бледность, и все время допроса он пытался привести свою одежду в порядок.
– Вам известны события, произошедшие этой ночью? Убиты граф и графиня де Треморель. Вчера вы вместе со здешней прислугой поехали в Париж, а около девяти вечера на Лионском вокзале расстались с попутчиками. Вернулись вы сегодня отдельно от них. Где вы провели ночь?
Понурив голову, Гепен молчал.
– Это не все. Вчера у вас не было денег, этот факт только что удостоверен одним из ваших товарищей. Сегодня же у вас в кошельке обнаруживают сто шестьдесят семь франков. Где вы получили эти деньги?
Гепен открыл было рот, словно собираясь ответить, но какая-то внезапная мысль остановила его, и он промолчал.
– Еще вопрос, – продолжал следователь. – Что это за адрес магазина скобяных товаров, обнаруженный у вас в кармане?
Гепен безнадежно махнул рукой и выдавил:
– Я невиновен.
– Прошу заметить, – мгновенно отпарировал судебный следователь, – что я пока ни в чем вас не обвиняю. Вам ведь было известно, что днем граф получил крупную сумму?
Горькая улыбка искривила губы Гепена.
– Ясно, всё против меня.
В гостиной царила мертвая тишина. Врач, мэр и папаша Планта сидели, не смея шелохнуться. Наверное, на свете нет ничего более захватывающего, чем безжалостный поединок между правосудием и человеком, подозреваемым в преступлении. Вопросы могут выглядеть пустячными, ответы самыми заурядными, но и в тех и в других сокрыты опаснейшие намеки. И тогда непроизвольный жест, мимолетная гримаса способны приобрести огромное значение. Вспыхнувший на миг взгляд свидетельствует об одержанной победе, чуть дрогнувший голос становится уликой.