Его рассуждения оказались так просты, что папаша Планта изумился, почему не додумался до этого сам. Но в деле, которое волнует нас до глубины души, не так-то легко разобраться: от страсти на глазах возникает пелена, точь-в-точь как на очках в теплой комнате. Вместе с хладнокровием судья лишился отчасти и своей проницательности. Между тем он и впрямь не на шутку беспокоился: ему казалось, что для выполнения своего обещания Лекок принимает несколько странные меры.
– Сдается мне, сударь, – не удержался он от замечания, – что полицейские, которых вы призвали на подмогу, скорее помешают вам избавить Эктора от суда, чем поспособствуют этому.
Лекоку показалось, что он уловил во взгляде и в тоне судьи некоторое недоверие, и он нашел это обидным.
– Вы сомневаетесь во мне, господин судья? – осведомился он.
Папаша Планта запротестовал:
– Поверьте, у меня в мыслях не было…
– Я дал вам слово, – продолжал Лекок, – и если бы вы знали меня лучше, то не сомневались бы, что я всегда выполняю то, что обещал. Я заверил вас, что сделаю все возможное для спасения мадемуазель Лоранс; значит, так оно и будет. Но заметьте, я обещал вам приложить все усилия, но не обещал обязательно добиться успеха. Так что позвольте мне принимать те меры, которые кажутся мне уместными.
При этих словах, не обращая более внимания на обескураженный вид папаши Планта, сыщик позвонил, и на звонок явилась Жануй.
– Во-первых, вот письмо, – сказал он служанке. – Надо немедленно доставить его Жобу.
– Отнесу сама.
– Ни в коем случае. Наоборот, сиди дома и жди людей, которых я сегодня услал по своим поручениям. Как только кто-нибудь из них появится, отправляй в кабачок на улице Мучеников. Знаешь, на углу, напротив церкви? Сегодня там соберется недурная компания.
Отдавая распоряжения, Лекок снял халат, облачился в длинный черный сюртук и поплотнее напялил парик.
– Домой сегодня вернетесь, сударь? – спросила Жануй.
– Не знаю.
– А если придут оттуда?
«Оттуда» на языке посвященных означает «из префектуры полиции».
– Скажи, что я занимаюсь корбейльским делом.
Лекок собрался. Одеждой, осанкой, выражением лица он и впрямь напоминал почтенного начальника канцелярии на шестом десятке. Зонтик, золотые очки завершали его безукоризненно чиновничий облик.
– Теперь, – сказал он папаше Планта, – следует поторапливаться.
В столовой Гулар, только что завершивший завтрак, ожидал, словно верный оруженосец, выхода великого человека.
– Ну как, парень, – обратился к нему Лекок, – отведал моего винца? Каково?
– Бесподобно, сударь, – отвечал корбейльский полицейский, – дивно, сущий нектар.
– Ты хоть повеселел, по крайней мере?
– Еще бы, сударь!
– Тогда следуй за нами по улице на расстоянии пятнадцати шагов и покарауль у дверей дома, в который мы зайдем. По-видимому, мне придется поручить тебе одну красотку, которую ты препроводишь к господину Домини. И держи ухо востро: это хитрая бестия, она запросто может обвести тебя вокруг пальца и удрать по дороге.
Они вышли, и Жануй загремела запорами у них за спиной.
XXV
У вас нужда в деньгах? Быть может, вам понадобился туалет по последней моде, экипаж на восьми рессорах или пара туфелек? Или вам требуется индийский кашемир, или фарфоровый сервиз, или не слишком дорогая, но хорошая картина? Не нужна ли вам мебель – орех либо палисандр; или бриллианты, или сукно, или кружева, или загородный дом, или дрова на зиму? Обратитесь к мадам Шарман, дом сто тридцать шесть по улице Лоретской Богоматери, второй этаж. У нее вы найдете все это, а также множество других вещей, купля-продажа которых запрещена.
Если вы мужчина и можете предоставить имущественное обеспечение (не беда, коль оно подлежит аресту), если вы женщина и располагаете молодостью, красотой, а также покладистым нравом, мадам Шарман не откажется вам помочь за скромное вознаграждение в двести процентов.
У нее обширная клиентура, но, несмотря на высокую таксу, мадам до сих пор не нажила мало-мальского капитала. Беда в том, что она принуждена пускаться в самые рискованные предприятия и, хотя получает огромные барыши, сплошь и рядом терпит ужасные убытки: на одном выигрывает, на другом теряет.
Кроме того, она любит повторять, что слишком честна. Пожалуй, она и впрямь женщина честная: скорее, продаст с себя последнюю вышитую рубашку, нежели позволит опротестовать свою подпись. К тому же мадам Шарман менее, чем кто-либо, походит на кошмарную толстую тетку с грубым голосом, развязными ухватками и множеством золотых колец и цепочек, – одним словом, тетку, какими представляются нам торговки готовым платьем.
Это белокурая, стройная, томная дама с изящными манерами, одетая зимой и летом в неизменное черное шелковое платье. Есть у нее и муж, по крайней мере так говорят, хотя никто никогда его не видел, но швейцар в ее доме заверит вас, что мадам Шарман – женщина безупречного поведения.
Как ни почтенно ремесло мадам Шарман, ей, тем не менее, много раз приходилось иметь дело с Лекоком; она нуждается в нем и боится его как огня. Поэтому она встретила сыщика и его спутника, которого, разумеется, приняла за коллегу Лекока, примерно так, как сверхштатный служащий встретил бы директора, вздумавшего нанести ему визит.
Она ждала их. Едва заслышав звонок, она выбежала им навстречу в прихожую, преисполненная почтения, приветливая, с улыбкой на устах. Отстранив горничную, она сама провела их в гостиную, подвинула им лучшие кресла и даже предложила освежиться глоточком-другим.
– Вижу, сударыня, – начал Лекок, – что вы получили мою записку.
– Да, сударь, ранним утром – я еще была в постели.
– Прекрасно. И с присущей вам любезностью взяли на себя хлопоты, о которых я вас просил?
– Силы небесные! И вы еще спрашиваете, господин Лекок? Вам ведь хорошо известно: для вас я готова в огонь и воду. Я тут же взялась за ваше поручение, даже встала пораньше ради этого.
– Значит, вы разыскали адрес Пелажи Тапонне, именуемой также Дженни Фэнси?
Мадам Шарман присела в изысканнейшем из реверансов.
– Да, сударь, да, – отвечала она, – не извольте сомневаться. Будь я из тех женщин, что вечно стараются набить себе цену, я наплела бы вам, с какими бесконечными муками я добывала этот адрес, как невероятно трудно было его узнать, как я объездила весь Париж, издержала десять франков на фиакры, но только это было бы ложью.
– К делу, к делу! – перебил Лекок.
– По правде сказать, я виделась с мисс Дженни Фэнси не далее как позавчера.
– Вы шутите!
– Ничуть. И смею вас заверить, это весьма порядочная и достойная особа.
– Неужто?
– Именно так. Вообразите: уже два года как она мне должна четыреста восемьдесят франков. Разумеется, как сами понимаете, я уже давно поставила крест на этих денежках и перестала о них думать. И вот позавчера является ко мне моя Фэнси, разодетая в пух и прах, и объявляет: «Мадам Шарман, теперь я при деньгах, получила наследство и принесла вам должок». И это не шутка: кошелек у нее набит банкнотами, и она полностью со мной расплатилась. – И, поскольку сыщик хранил молчание, мадам Шарман добавила проникновенным голосом: – Что и говорить, славная, достойная девушка!
При этих словах Лекок и папаша Планта переглянулись. Им обоим одновременно пришла в голову одна и та же мысль. Наследство, о котором рассказала мисс Фэнси, все эти банкноты, несомненно, были получены от Тремореля в уплату за важную услугу. Однако сыщик хотел услышать более определенные сведения.
– А каковы были ее дела до получения наследства? – бросил он.
– Ах, сударь, ужасны, иного слова не подберешь. Когда граф ее покинул и она потеряла все на модном магазине, бедняжка стала опускаться. А ведь раньше как сыр в масле каталась. Но чего вы хотите от женщины с разбитым сердцем?! Она снесла в ломбард или распродала, тряпку за тряпкой, все, что у нее было. В последнее время она якшалась со всяким отребьем, пила, как я слышала, абсент и обносилась до того, что на улицу выйти было не в чем. А когда получала от своего графа немножко денег – он посылал ей время от времени, – немедленно проматывала все вместе с такими же, как она, погибшими созданиями, вместо того чтобы немного приодеться.
– А где она живет?
– В двух шагах отсюда, в меблированных комнатах на улице Вентимиль.
– В таком случае, – строго заметил Лекок, – удивляюсь, что ее здесь нет.
– Право, сударь, я не виновата: мне известно, где гнездышко, но я не знаю, куда делась птичка. Сегодня утром, когда моя старшая мастерица пришла к ней, она уже успела выпорхнуть.
– Черт возьми, это весьма досадно, мне надо бы срочно ее найти!
– Не извольте беспокоиться. Фэнси должна вернуться в четвертом часу, и моя мастерица ждет ее у привратницы; ей велено привести девушку прямо сюда, не давая ей даже зайти к себе в комнату.
– Что же, подождем.
Лекок и папаша Планта ждали уже около четверти часа, как вдруг мадам Шарман, обладавшая тончайшим слухом, встала.
– Слышу шаги мастерицы на лестнице, – объявила она.
– Вот что, – обратился к ней Лекок. – Раз такое дело, скажите Фэнси, что это вы за ней посылали, а мы с моим другом сделаем вид, что очутились здесь по чистой случайности.
– Понимаю! – закивала мадам Шарман.
Она уже направилась к двери, но сыщик удержал ее.
– И еще одно, – добавил он. – Как только услышите, что между мной и этой девушкой завязался разговор, вспомните, прошу вас, что вам необходимо присмотреть за швеями в мастерской. То, что я собираюсь ей сказать, не представляет для вас ни малейшего интереса.
– Договорились, господин Лекок.
– Но только без фокусов! Мне же известен чуланчик, примыкающий к вашей спальне, сам им пользовался: оттуда слышно каждое произнесенное здесь слово.
В этот момент старшая мастерица отворила дверь в гостиную, в дверях послышалось шуршание шелковых юбок, и на пороге во всей красе явилась мисс Дженни Фэнси. Увы, это была уже не та свежая, миловидная Фэнси, которую любил Эктор, соблазнительная парижаночка с огромными глазами, полными то неги, то огня, с живым и лукавым личиком. За один-единственный год она увяла, как вянет роза знойным летом, и ее хрупкая красота – парижская бесовская красота – безвозвратно исчезла. Дженни не было еще и двадцати, но теперь только опытный взгляд знатока угадал бы, что в молодости она была весьма хороша собой.