– Десять тысяч франков, сударь, но это мои деньги, клянусь вам, он давно уже обещал мне их, чтобы я могла встать на ноги. Он обязался…
– Хорошо-хорошо, никто их у вас не отнимет. – Он указал ей на вошедшего Гулара. – Отведите этого господина к себе домой. Возьмите пакет, который передал вам Гепен, и сейчас же отправляйтесь в Корбейль. Только без глупостей, – грозно прибавил он, – не то берегитесь.
Привлеченная шумом голосов, в гостиную вошла мадам Шарман – как раз вовремя, чтобы увидеть, как уходит Фэнси, эскортируемая Гуларом.
– Боже мой, что случилось? – испуганно спросила она у Лекока.
– Ничего, сударыня, во всяком случае, ничего такого, что бы касалось вас. Засим до свидания и примите мою признательность, а теперь нам пора.
XXVI
Когда Лекок спешит, он ходит быстро. Вот и сейчас он почти летел по улице Лоретской Богоматери, улице, которую приходится мостить чаще всех улиц в Париже, так что папаша Планта едва поспевал за ним. Все убыстряя шаг, с головой уйдя в раздумья о том, какие меры принять, чтобы обеспечить наибольший успех своим планам, сыщик продолжал свой монолог, обрывки которого время от времени удавалось уловить старому судье.
– Все идет прекрасно, – бормотал он, – все будет в порядке. Слыханное ли дело, чтобы кампания, начавшаяся столь удачно, не увенчалась успехом! Если Акаб уже в кабачке, если кто-нибудь из моих посланцев принес нужные сведения, нынче же вечером с преступлением в «Тенистом доле» все станет ясно, все определится, а через неделю никто уже не вспомнит об этой истории. – В конце улицы, напротив церкви, сыщик внезапно остановился. – Прошу прощения, сударь, – обратился он к орсивальскому мировому судье, – что столько времени таскал вас за собой и заставлял делить тяготы моего ремесла. Но, не говоря уж о том, что вы могли оказаться мне весьма полезны у мадам Шарман, ваше присутствие становится мне совершенно необходимо теперь, когда мы всерьез беремся за Тремореля.
Они перешли на другую сторону и вошли в кабачок на углу улицы Мучеников. Хозяин, который за цинковой стойкой разливал по литровым бутылкам содержимое огромного кувшина, был, казалось, изрядно удивлен, видя в своем заведении двух посетителей, принадлежащих, судя по их внешности, к высшим классам общества. Но Лекок, подобно Алкивиаду[20], был везде у себя дома и везде говорил на языке тех, к кому пришел.
– Скажите-ка, не у вас ли собралась компания человек в восемь-десять, которые поджидают своих приятелей?
– Да, сударь, эти господа пришли примерно час назад.
– Они сейчас в отдельном кабинете, что в глубине дома, не так ли?
– Именно так, сударь, – ответил кабатчик с внезапной почтительностью.
Он не знал наверняка, что за человек его расспрашивает, но нюхом учуял в нем важную персону из префектуры полиции. Поэтому он ничуть не удивился, что этот изысканный господин знает его заведение не хуже, чем он сам, и без колебаний распахнул перед ним двери кабинета.
В просторном помещении в глубине дома, отделенном от остальных лишь простой перегородкой из матового стекла, пили и перебрасывались засаленными картами человек десять самого разного вида. При появлении Лекока и папаши Планта все почтительно встали, а те, кто оставался в шляпах или фуражках, тут же их сняли.
– Превосходно, господин Акаб, – обратился сыщик к человеку, который, по-видимому, возглавлял этот отряд, – вы точны, я вами доволен. Мне вполне достаточно будет шестерых из ваших людей, тем паче что я вижу здесь трех человек, которых посылал сегодня с поручением.
Г-н Акаб поклонился, радуясь, что снискал одобрение начальника, который обычно не слишком-то щедр на похвалы.
– Потерпите еще минуту, – продолжал Лекок, – дальнейшие мои распоряжения будут зависеть от донесений, которые я услышу. – Затем он обратился к троице, которую посылал утром к торговцам мебелью: – Кому из вас удалось что-либо разузнать?
– Мне, сударь, – отозвался высокий молодой человек с бледным лицом и чахлыми усиками типичного парижанина.
– Опять ты, Зеленец? Право же, друг мой, тебе везет. Пойдем в соседний кабинет, но сперва скажи хозяину, чтобы принес нам бутылку вина, да пусть проследит, чтобы нас не беспокоили.
Вскоре все распоряжения были исполнены, и Лекок, усадив папашу Планта, самолично запер дверь на символическую задвижку.
– Теперь рассказывай, – велел он подчиненному, – и будь краток.
– Сударь, я понапрасну показывал фотографию доброму десятку торговцев, но наконец-то ее опознал один солидный мебельщик на улице Святых отцов в предместье Сен-Жермен; имя этого человека – Реш.
– Постарайся передать мне слово в слово все, что он тебе сказал.
– Это, заявил мебельщик, портрет одного моего клиента. Он пришел ко мне с месяц назад и сообщил, что ему нужна полная обстановка – гостиная, столовая, спальня и все прочее – для небольшого особняка, который он только что снял. Он не торговался и поставил только одно условие: чтобы все было готово, привезено, расставлено, шторы повешены, ковры постелены не позже чем через три недели, то есть к прошлому понедельнику.
– Каков был счет?
– Восемнадцать тысяч франков: половину авансом, остальное в день доставки.
– Кто платил во второй раз?
– Слуга.
– Как отрекомендовался этот господин?
– Как Джеймс Уилсон, но господин Реш признался мне, что на англичанина этот джентльмен не похож.
– Где он живет?
– Мебель была доставлена в особняк на улице Сен-Лазар, номер… возле Гаврского вокзала.
На лице Лекока, сперва изрядно озабоченном, изобразилась неподдельная радость. Его охватила законная и естественная гордость полководца, который видит, что военная хитрость удалась и врагу грозит поражение. Он позволил себе фамильярно хлопнуть старого судью по плечу и произнес только одно слово:
– Попался!
Но Зеленец покачал головой.
– Я в этом не уверен, – сказал он.
– Почему?
– Как вы сами понимаете, сударь, поскольку адрес я узнал, а время еще оставалось, я сходил осмотреть место, то есть этот особняк.
– И что же?
– Человека, который его снял, действительно зовут Уилсон, но на фотографии изображен не он, это точно.
Мировой судья не сумел скрыть разочарования, но Лекок не так легко поддавался отчаянию.
– Откуда у тебя эти сведения? – спросил он полицейского.
– Я поговорил со слугой.
– Олух! – воскликнул папаша Планта. – Вы же их спугнули!
– Ну нет, – возразил Лекок, – такого быть не может. Зеленец – мой ученик. Рассказывай, друг мой.
– Дошел я до особняка – очень богатый дом, сударь, и подумал: «Клетка вот она; узнаем, на месте ли птичка». Как тут быть? К счастью и по величайшей случайности, у меня был при себе луидор. Не раздумывая, опускаю его в желоб, по которому из особняка стекает в уличную сточную канаву грязная вода.
– И звонишь в дверь?
– Верно. Привратник – там, разумеется, есть привратник – отпирает мне, и я огорченно рассказываю ему, что вынимал из кармана носовой платок и обронил двадцать франков, так нельзя ли попросить какой-нибудь инструмент, чтобы выудить монету? Он приносит мне какую-то железку, сам берет другую, и мы мигом вытаскиваем золотой из желоба. Я прыгаю от счастья, словно мне невесть как повезло, и как бы в благодарность приглашаю его выпить.
– Недурно!
– Ах, господин Лекок, это же ваш фокус, но, увидите, дальше все придумал я сам. Привратник соглашается, и вот мы уже, словно лучшие друзья, пьем можжевеловую водку в кабачке напротив особняка. Болтаем о том о сем, но вдруг я наклоняюсь, словно заметил что-то на полу, и поднимаю – как вы думаете, что? Фотографию, которую заранее уронил и даже немного потоптал ногой. «Смотри-ка, – говорю я, – чей-то портрет!» Мой новый приятель берет ее, разглядывает, но, судя по всему, не узнает. Тогда, чтобы убедиться окончательно, я говорю: «Видный мужчина, правда? Видать, похож на вашего хозяина – богачи ведь все похожи…» Но он отвечает, что ничуть не похож: у этого господина борода, а его хозяин бритый, как аббат. «И вообще, – добавляет он, – мой хозяин американец. Правда, нам он отдает приказания по-французски, но с госпожой разговаривает только по-английски».
Пока Зеленец рассказывал, глаза Лекока обретали былой блеск.
– Треморель владеет английским, не правда ли? – спросил он у папаши Планта.
– Вполне сносно, и Лоранс тоже.
– Следовательно, мы на верном пути, потому что, как мы знаем, ночью, совершив преступление, Треморель сбрил бороду. Теперь мы можем идти.
Однако Зеленец, приготовившийся к похвалам, был, казалось, в некотором замешательстве.
– Друг мой, – сказал ему сыщик, – по-моему, ты превосходно провел расследование, и соответствующее денежное вознаграждение тебе это удостоверит. Не зная того, что известно нам, ты сделал такие выводы, какие и должен был сделать. Но вернемся к особняку. У тебя есть план первого этажа?
– Разумеется, сударь, и первого, и второго. Привратник разболтался и сообщил мне всякие подробности о хозяевах, – правда, он служит у них всего два дня. Дама все время грустит и льет слезы.
– Это мы знаем. План, план…
– Итак, широкая и высокая арка для въезда карет. За нею довольно просторный двор. В глубине двора конюшня и каретный сарай. Слева от арки привратницкая. Справа стеклянная дверь, за ней лестница в шесть ступенек, ведущая в вестибюль. Из вестибюля можно попасть в гостиную, столовую и еще две небольшие комнаты. На втором этаже спальни хозяина и хозяйки, кабинет…
– Достаточно! – перебил Лекок. – Все ясно. – Порывисто вскочив, он распахнул дверь и в сопровождении господина Планта и Зеленца устремился в большой кабинет. Как и в прошлый раз, все встали. – Господин Акаб, – обратился сыщик к помощнику, – слушайте приказ. Как только я удалюсь, уплатите по счету. Затем, чтобы быть у меня под рукой, идите и ждите меня в первом же кабачке по правой стороне Амстердамской улицы. У вас будет время пообедать, но без вина, разумеется. – Лекок извлек из кошелька два луидора и выложил их на стол со словами: – Это на обед.