одили в восторг обильные ссылки на ее труды в библиографии. Еще до того, как заказать кофе, мы решили все проблемы, связанные с математикой, и она с радостью подписала мои бумаги. Несколько минут мы пребывали в благостном молчании, и наконец Эмили заговорила, будто что-то вспомнив:
– Вы, случайно, не заинтересованы в том, чтобы купить автомобиль на время, которое вам здесь осталось жить? Один приглашенный преподаватель моего колледжа вот-вот уедет в свою страну, и ему никак не продать машину. Он снижает цену день ото дня, думаю, сейчас продает совсем дешево.
– Дешево – это за сколько? – спросил я, не питая особых надежд.
– Полагаю, за тысячу триста или тысячу четыреста фунтов, – ответила она. – Это пятидверный «Ситроен», вроде бы хорошая машина, хотя я не слишком в них разбираюсь. Имеется только один подвох, – добавила Эмили, – надо будет срочно пройти техосмотр, срок действия прошлого сертификата почти истекает.
Тысячу триста фунтов составляла моя ежемесячная стипендия, так что я никак не мог располагать подобной суммой, но что-то в ее словах напомнило мне другой разговор об автомобилях, услышанный по приезде, в прошлом году, в кабинете для посетителей.
– Предположим, этот преподаватель так и не сможет продать машину, а день отъезда все ближе, – произнес я. – Такое часто случается, правда? Ведь техосмотр стоит дорого.
– Конечно, – согласилась Эмили, – как правило, люди не продлевают сертификат, потому что потом не успевают продать автомобиль и остаются в накладе.
– Как они поступают, если машину не удается продать?
Эмили растерянно взглянула на меня: складывалось впечатление, что она никогда над этим не задумывалась.
– Иногда на какой-то срок препоручают продажу профессору, который их принимает… Порой оставляют на парковке института. А может, даже прямо у дома, где снимают квартиру.
Теперь я вспомнил, о чем говорили в шутку два приглашенных профессора, оба молодые.
– Но ведь есть такое место, за Общинным садом, вроде лимба для брошенных автомобилей, которые все еще на ходу? Туда приходят студенты, у которых автомобиля нет, выбирают какую-нибудь машину, заводят ее и катают девушек?
Эмили чуть покраснела, будто я упомянул некое неприличное, злачное место.
– Может, вы что-то такое и слышали. Но вы должны знать, что водить автомобиль без сертификата о техосмотре в нашей стране очень тяжкое преступление.
Я рассмеялся.
– Не волнуйтесь, у меня и в мыслях подобного не было, – успокоил я, а сам подумал, что, вернувшись в институт, сразу напишу об этом Сел-дому.
Я не ожидал, что Селдом ответит мне в тот же день, однако, когда в последний раз перед уходом заглянул в почту, нашел во входящих его короткое письмо. Он тоже считал, что ту стоянку нужно проверить. Может, Питерсен уже и проделал это, но на всякий случай Селдом переслал мой имейл инспектору, добавив от себя строчку, в которой рекомендовал прислушаться к совету.
В понедельник ближе к вечеру я наконец услышал на лестнице шаги Селдома и его голос; он о чем-то на ходу беседовал с учениками. Я выждал полчаса и поднялся к нему. Дверь в кабинет была приоткрыта, и в коридоре толпились студенты, ожидавшие своей очереди. Но, выглянув в дверь и заметив, как я расхаживаю взад-вперед, он добродушно предложил подождать его в пабе «Литтл Кларендон», он пойдет туда, когда закончит, и с удовольствием выпьет со мной кружку пива.
Я направился в указанный паб. Раньше там бывать мне не приходилось. На очень длинной стойке из полированного дерева работали два или три телевизора, но без звука. Я уселся перед тем, по которому передавали фрагменты теннисного турнира, и погрузился в альтернативы тай-брейка. Когда Селдом явился, я не преминул спросить, как все закончилось в Кембридже.
– Лучше, чем мы могли вообразить, – весело, даже с каким-то облегчением произнес Селдом. – Бывший ученик Уайлса, Ричард Тейлор, в конце концов сумел добавить связку, которой недоставало. Теперь уже точно можно сказать, что теорема доказана, и решение можно опубликовать.
– Как вы думаете, сколько человек во всем мире сумели бы обнаружить эту лакуну в первоначальном доказательстве?
Селдом, заинтригованный, воззрился на меня с улыбкой:
– Десять-пятнадцать, не более: те, кто сидел в аудитории, когда он впервые представил доказательство. Себя я должен исключить: мне уже не хватает концентрации, чтобы следить за каждым шагом. Вероятно, группа из шести референтов, кто вник в каждую деталь.
– А это не те же шесть человек, которые сейчас удостоверяют, что доказательство верное?
– Что вы хотите сказать? – даже обиделся Селдом. – Они все – выдающиеся математики. Сейчас доказательство верное. Сомнений больше нет.
Я попытался по-другому сформулировать свою мысль:
– Сама идея доказательства еще с античных времен проявлялась, скажем так, демократически, а не принадлежала одним лишь выдающимся математикам – каждого можно было за руку привести к решению, каждый логический шажок был очевиден, неоспорим, и даже не требовался бы человеческий разум, чтобы проследить их все; чтобы даже компьютер мог подтвердить их правильность. Но за прошедшие века математика настолько усложнилась, что теперь мы имеем следующий парадокс: в каждой специальности только четыре или пять человек понимают, о чем идет речь, и в итоге они друг другу доверяются и проверяют друг друга.
– Получается, что это – священная истина, хранимая сектами и культами. Это не так, – возразил Селдом, – и вам ли не знать подобного. Доказательство будет записано, и его можно будет разложить на такое же количество логических шагов, что и любое другое. Кто-нибудь в будущем, обладая достаточным терпением, нашел бы ошибку, если бы такая имелась в наличии. Вы сами, потратив пару лет, сумели бы проследить за ходом доказательства. Через десятилетия уже не пять и не шесть человек, а гораздо больше смогут понять теорему. То, что нам кажется трудным, впоследствии будет в порядке вещей. Что действительно надвигается на нас во всей своей мощи, так это дилемма Улама. Беспрестанное умножение статей уже превосходит нашу способность их просматривать одну за другой; такое количество теорем претендует на публикацию, что скоро будет не хватать математиков, способных подтвердить правильность их доказательства. Но что до данного результата, можете быть спокойны: мы рассмотрели утверждение за утверждением под лупой, всеми свежими взглядами. Последняя теорема Ферма доказана, вне всякого сомнения. – Он поднял свою кружку с пивом, как бы желая за это выпить. – Но у меня другая новость, интересная: насчет автомобиля интуиция вас не подвела. Питерсен звонил мне сегодня утром: ту стоянку они осмотрели в первый же день, ведь именно оттуда студенты забирают машины, чтобы устраивать ночные гонки на окраинах. Инспектор решил сам пойти туда еще раз, с командой экспертов-криминалистов, и они обнаружили, что одна из машин вымыта. Подозрительным показалось, что ее слишком чисто вымыли. Они не нашли внутри никаких отпечатков, ни на руле, ни на ручках дверей, но спектральный анализ выявил на буфере потожировые следы. Автомобиль действительно принадлежал приглашенному профессору, который покинул Оксфорд месяц назад. И вот еще что: у угонщика не было ключа зажигания, он завел мотор, соединив провода.
– Это о чем-то говорит, правда? – заметил я. – Подобное требует особых навыков. Сколько из знакомых мне членов Братства способны завести автомобиль без ключа зажигания? Джозефина Грей, например, вряд ли сумела бы это сделать.
– Несколько лет назад я бы сказал, что вы глубоко заблуждаетесь, – усмехнулся Селдом, – Джозефина Грей была одной из первых в Англии женщин, участвовавших в авторалли. Как-нибудь мы ее навестим, и вы сами увидите все кубки и медали. Потом она коллекционировала старые машины. Но я тоже задавался вопросом, кто сумел бы таким образом завести мотор. Всю дорогу от Кембриджа прикидывал и припоминал. Разумеется, Рэймонд Мартин: во время войны он служил в бронетанковых войсках и сумеет справиться с любой машиной. То же самое – Ричард Ренлах, который прошел подготовку в спецслужбах. Уж, наверное, его там обучили разным хитростям. Торнтон Ривз несомненно знает, как это сделать.
– Почему вы так уверены насчет Ривза? – удивился я.
Селдом прервал перечисление, будто я подловил его на каком-то промахе, и смущенно улыбнулся:
– Мы были однокашниками, и в юности пару раз проделывали нечто подобное, когда его отец не хотел давать ему ключи от автомобиля.
– Значит, и вы сумели бы это сделать, – заключил я в шутку, но Селдом помрачнел.
– После аварии я больше никогда не садился за руль, – произнес он.
– А остальные? – допытывался я. – Альберт Раджио? Лора? Генри Хаас?
– Насчет Альберта и Лоры не уверен, хотя машина у них есть, каждое лето они колесят по Европе. Генри Хаас когда-то водил маленький «Фольксваген», но, по-моему, давно его продал.
– А Леонард Хинч?
– Да, еще и Хинч. Думаю, у него бы это получилось лучше всех: его отец держал мастерскую по ремонту автомобилей, подростком он там работал в каникулы. Помню, Хинч предложил вывезти то, что осталось от моей машины после аварии, и попробовать заново собрать ее, но я предпочел, чтобы ее превратили в металлолом.
– Интересно, – заметил я, – Хинч так усиленно допытывался, что именно вспомнила Кристин, когда пришла в сознание, а теперь вы рассказываете о нем такие вещи. Вы не считаете…
Я осекся, потому что Селдом в изумлении кивнул на экран телевизора позади меня. Мы оба замолчали: в местных новостях показали интервью, которое Андерсон брал у Хинча, потом, на весь экран, – фотографию издателя, где он представал молодым, худощавым, почти со всеми своими волосами, а внизу была бегущая строка: его нашли в кабинете мертвым.
Мы попросили бармена включить звук. Вероятно, смерть наступила от осложнения, вызванного диабетом, и сюжет был скорее направлен на освещение деятельности Хинча: мелькали обложки книг, им опубликованных; фотографии знаменитых писателей Великобритании – обычный некролог деятелю культуры местного масштаба.