Увидев, что Селдом заканчивает семинар, я поспешил к столу, чтобы какой-нибудь студент не перехватил его. Профессор помахал мне рукой, белой от мела, и сделал знак подождать еще минутку, пока он сотрет с доски. Перед тем как очертания кролика исчезли окончательно, я спросил, не выбрал ли Куайн данный пример в честь Кэрролла как некий намек.
– По правде говоря, не знаю, – ответил Селдом. – Вообще-то надо спросить у Рэймонда Мартина, он был с Куайном хорошо знаком. Хотя если бы Куайн хотел намекнуть на Кэрролла, то он скорее выбрал бы яйцо: во второй книге об Алисе имеется дискуссия с Шалтай-Болтаем по поводу личного языка, которая самым непосредственным образом связана с данной проблемой.
– И еще я думал, пока слушал вас, что проблема антрополога, по сути, та же самая, что каждый раз вставала перед нами, когда мы обсуждали продолжение логической серии: каждый вопрос антрополога – новый элемент, кажется, будто он приближает к значению, но никогда не позволяет вывести единственное решение.
– Да, верно, – согласился Селдом, – ведь, если антрополог строго придерживается своих правил, операция по отклонению смыслов потенциально бесконечна. Поэтому безнадежны попытки отправить в космос послание на каком-то из человеческих языков: оно не будет понято. Думаю, в итоге то, что мы называем «значением», – неожиданное, счастливое следствие логической ошибки, характерной для нашего рода: индукция на основе немногочисленных случаев, выведение концепта исходя из первых примеров. Мы довольствуемся совпадениями в самом первом приближении, достаточно грубом и небрежном. Но и последующие попытки уточнения, которые нам представляются более детальными, могут быть бессильными. Вот что, по сути, показывает эксперимент Куайна.
– Я полагал, что эти две фотографии, которые нам подложили, тоже имеют какое-то значение, требующее перевода, будто кто-то твердит гавагай раз за разом, чтобы мы наконец поняли.
– Дальше! – бросил Селдом, внезапно заинтересованный.
– Однако я не слишком продвинулся: просто попытался вообразить какую-то другую связь, что-то менее очевидное, чем «кролик». И вот что мне удалось придумать: Кристин прислали фотографию перед тем, как совершить на нее наезд, будто желали, чтобы она увидела снимок. Но в случае Хинча фотографию спрятали под контейнер с конфетами, чтобы ее обнаружили после его смерти.
Селдом молчал, машинально потирая лоб испачканным мелом пальцем.
– Думаю… – начал он и осекся, потрясенный какой-то мыслью. – То, что сейчас вы сказали, поразительно. Вы совершенно правы. – Его взгляд словно обратился внутрь, лицо застыло: Селдом, как я имел возможность изредка наблюдать, будто пораженный внезапной слепотой, преследовал некую ускользающую мысль. – Все так, как вы говорите: гавагай не обязательно означает кролика, пусть нам и повторяют это слово, когда кролик пробегает мимо. Каково истинное следствие из этой мысли? Мы пока не знаем, хотя… – Он внезапно пришел в себя, словно стряхнув наваждение. – Но вы шли сюда не за тем, чтобы поведать мне это, правда?
Я описал ему в общих чертах свой провальный визит к Кристин. И сразу, не останавливаясь на столь болезненном для меня расставании, рассказал о встрече с Андерсоном и о том, что журналист сообщил относительно Леонарда Хинча и подпольного производства педофильских фотографий. Селдом изменился в лице, будто не мог до конца постигнуть смысл сказанного: недоверие и горестное изумление боролись в нем.
– Это ужасно, – вздохнул он. – Ужасно. И это причинит неизмеримый вред Братству: все мы окажемся под подозрением. Нужно срочно сообщить Ричарду, если только он уже не в курсе дела.
– Поэтому я и пришел сюда: Андерсон знает, что Хинча отравили, а Кристин сбили машиной, намереваясь убить, и собирается опубликовать об этом статью.
– Значит, нужно прямо сейчас пойти к Ричарду: он до сих пор знаком с людьми, способными убедить издателя газеты отложить публикацию на несколько дней. Хотя при нынешнем положении вещей, – воскликнул он, – было бы лучше предать все гласности! Не хватало, чтобы нас обвинили в том, что мы покрываем такие дела. – Селдом собрал книги, с которыми сверялся во время урока, и сложил их в небольшую стопку. – Надо бы вернуть книги в библиотеку, но ладно, до завтра подождет. Думаю, в этот час мы найдем Ричарда в пабе «Орел и дитя».
Вслед за Селдомом я прошел по коридору между аудиториями, и мы спустились по лестнице в холл. Селдом двинулся к своему почтовому ящику, чтобы на время оставить там книги, и медленно вернулся, будто нес какой-то взрывоопасный предмет. В руках у него был конверт без адреса, почти не запечатанный: лишь одна капля клея на конце клапана виднелась с изнанки. Селдом повертел его. Никакой надписи. Он осторожно, двумя пальцами, отклеил клапан, и из конверта выпал снимок, белой стороной кверху. Перевернув его, мы увидели Льюиса Кэрролла и маленькую Алису наедине, в любовном объятии, непосредственно перед поцелуем в губы или сразу после него. Хотя на этой фотографии нельзя было заметить ни сантиметра обнаженного тела, изображение смущало больше, чем на предыдущих снимках. Снимали, вероятно, с очень близкого расстояния, автоматически. Алисе было лет десять. Кэрроллу в ту пору уже перевалило за тридцать, но на фотографии он представал хрупким, томным юношей, на манер романтического поэта, с аккуратным пробором и пышными кудрями. Алиса в его объятиях казалась не больше куклы, создавалось впечатление, будто она стоит на цыпочках, а Кэрролл чуть приподнимает ее и притягивает к своим губам. Она одета как невеста, вся в белом, лицо в профиль, короткие волосы рассыпались по плечам. Левой рукой Алиса обнимает его за шею, а сильная, полностью раскрытая ладонь Кэрролла лежит на ее талии. Глаза у обоих закрыты, губы почти слились. Губы Алисы полуоткрыты, запечатлены в неизмеримо краткий момент перед поцелуем или сразу после него. Возможно ли, что они притворялись, играли в какую-то игру? Игру в жениха и невесту, подставляя друг другу губы, сближая их, насколько возможно? Но, даже если и подразумевалась игра, не было ни грана невинности в этой фотографии. Отрешенное, сосредоточенное выражение на лице Кэрролла, то, как его рука сжимает девочку сзади, ее самозабвенно закрытые глаза – все указывало на одно-единственное истолкование.
Селдом молча рассматривал фотографию на расстоянии вытянутой руки, словно она обладала ужасной властью одновременно притягивать и отвращать.
Я вгляделся в лицо Селдома, ища признаки волнения или страха, но он всего лишь хмурил брови с той же досадой, какую испытывал, упустив что-то в рассуждении.
– Полагаю, это означает, – изрек он, – что я – третий элемент серии.
Глава 22
Мы вошли в паб и сразу заметили сэра Ричарда Ренлаха за одним из столиков в глубине зала: его голова четко выделялась на фоне стены. Человек, сидевший к нам спиной, разговаривал с ним, близко придвинувшись, склонившись к нему, будто делился чем-то конфиденциальным, а Ренлах кивал с серьезным и озабоченным видом. Что-то в плотном сложении его собеседника мне показалось знакомым, и в самом деле, приблизившись, я убедился, что это Питерсен. Интересно, что привело сюда инспектора? Вряд ли он просто зашел попить пива. Когда беседующие заметили, что мы направляемся к ним, они как-то неловко прервали разговор. Селдом извинился, но Ренлах жестом пригласил нас присесть.
– Мы на минутку, – объяснил Селдом, – и вообще, нам повезло, что и вы здесь. – Он посмотрел на Питерсена. – Речь пойдет об Андерсоне.
Он кратко рассказал о моей встрече с Андерсоном и о его намерении опубликовать как сенсацию все, что ему удалось раскопать относительно обоих дел.
– Что именно Андерсон раскопал о Хинче? – спросил Питерсен, глядя на меня с таким возмущением, будто я виноват во всем. – Что конкретно он вам сказал? Вероятно, мне придется уволить кого-то, а лучше всех подряд.
Я повторил то, что сообщил мне Андерсон о фотографиях в ящиках стола и о списке из бухгалтерской книги с зашифрованными именами клиентов. Питерсен грустно покачал головой, а Ренлах взглянул на Селдома с горьким отчаянием.
– Я только что узнал от инспектора: до сих пор не могу поверить. Все эти годы… а мы-то ничего и не подозревали. Огласка может положить конец Братству, – заключил он.
– Так или иначе, – заметил Питерсен, – хотя не в наших силах запретить публикацию, важно выгадать несколько дней. Сэр Ричард, покажите, пожалуйста, что вам недавно доставили.
Ренлах медленно, дрожащими пальцами вытащил из кармана ненадписанный конверт, осторожно открыл его и вынул фотографию еще одной голой девочки, с длинными, по старинной моде, локонами и подкрашенными щеками. Изображенная в профиль, она сидела на скале, на морском берегу, задумчивая и погруженная в себя. Одна нога была согнута в колене так, что просматривалось все бедро и затененная впадинка паха.
– Не знаю, утешит ли это вас, – произнес Селдом, – но я только что тоже нашел фотографию в своем почтовом ящике.
Ни Ренлах, ни Питерсен ничуть не удивились.
– Похоже, все члены Братства получили по снимку, – сказал Ренлах. – Торнтон Ривз позвонил мне в расстроенных чувствах, и пришел имейл от Генри Хааса. Перед тем как идти сюда, я позвонил Рэймонду Мартину: ему тоже просунули фотографию под дверь кабинета. Никто из них пока не знает, с чем это связано: всех заинтриговал конверт без адреса, сначала они подумали, что речь идет о каком-то приглашении со стороны Братства. Осталось выяснить, получили ли снимки Джозефина и супруги Раджио. Я бы попросил тебя зайти к Джозефине и спросить у нее, а я займусь четой Раджио. Мы с инспектором как раз говорили о том, что все они имеют право знать, что происходит. Я намерен собрать послезавтра экстренное заседание.
– Покажите, пожалуйста, фото, которое вы получили, – попросил Питерсен.
Селдом выложил на стол, будто козырную карту, изображение Кэрролла, слитого в объятии с Алисой.
– Интересно, – протянул Ренлах, чуть приподняв фото, – ведь этот снимок – подделка.