– Подделка? – изумился Питерсен. Селдома это тоже удивило.
– Когда Генри Хаас готовил сборник фотографий Кэрролла, появились такие поддельные изображения. Наверное, их пустили в оборот анонимные хулители Кэрролла. Или просто шутники. Эту составили из подлинного автопортрета Кэрролла, на который наложили силуэт Алисы, вырезанный из другой фотографии. А правая рука на спине девочки добавлена особо, если вглядеться, это заметно. Генри поместил снимок в своей книге и описал, как он изготовлен, в главе, посвященной фотографиям, приписываемым Кэрроллу.
– Начинаю жалеть, что я так и не открыл эту книгу, – со вздохом пробормотал Селдом. – Хорошо, пусть фотография поддельная, но что это нам дает?
– Тот, кто посылает фотографии, хочет любыми средствами очернить Кэрролла, даже используя фальшивки, – сердито пробурчал Ренлах. – Или он не слишком много знает о нем, и тогда это кто-то, не принадлежащий к Братству.
– А другие фотографии? – не отставал Питерсен. – Вы смогли еще что-нибудь выяснить?
– Насколько можно судить по описаниям, это фотографии обнаженных или полуобнаженных девочек, выполненные Кэрроллом в разное время. Можно попросить, чтобы каждый принес на заседание свою. Надеюсь, при обсуждении мы нападем на какой-то след.
– Мне они понадобятся для экспертизы еще до заседания, я пошлю за ними кого-то из своих сотрудников. А эти две заберу с собой. Вы как специалисты по Кэрроллу больше ничего не можете мне сказать?
– Я уже доложил инспектору, – произнес Ренлах, – что девочка с фотографии из коробки конфет – Эвелин Хэтч, в возрасте шести лет. Она – сестра Беатрис Хэтч, послужившей моделью для первой фотографии, а также для той, что поступила ко мне. Обе принадлежат к серии раскрашенных снимков, вставленных в разные пейзажи.
Он замолчал, предоставляя слово Селдому, однако тот не решался заговорить. Чтобы ободрить его, я попросил повторить для инспектора фразу из «Алисы в Стране чудес», которую произнесла Кристин, и рассказать о действии аконитина, напоминающем стремительный рост Алисы после того, как она съела пирожок. Со своим несколько сумбурным английским я вдруг понял, что сам все рассказал вместо Селдома.
– Я не решался это обсуждать, – Селдом взглянул на меня чуть ли не с укором, – ведь речь идет об ассоциациях настолько смутных, что они прозвучат нелепо, если озвучить их.
– И все-таки мне это представляется интересным, – произнес Ренлах. – Удар, заставляющий человека лететь по воздуху наподобие шутихи, яд, от которого тело будто разбухает… Что еще ожидает нас? Какая смерть, например, уготована мне? – И он замолчал, мысленно перебирая варианты, словно образы из книги один за другим представали перед его внутренним взором. – Проблема в том, что в Стране чудес слишком много смертей. Хотя это и неплохо, – философски заключил он, – хватит на всех.
– Меня это не слишком убеждает, но все равно, чтобы разрешить сомнения, придется перечитать книгу, – сказал Питерсен. – Весьма странный способ вернуться в детство.
Он извинился перед нами – в кармане его пальто звонил мобильный телефон. Питерсен вынул внушительных размеров аппарат и сделал несколько шагов к двери, где лучше ловился сигнал. Селдом, воспользовавшись тем, что инспектор удалился, нагнулся к Ренлаху.
– Мне представляется важным, – сказал он, – чтобы Кристин тоже пришла на заседание. В конце концов она первая получила фотографию. Я сам зайду к ней и позову ее. Я до сих пор считаю, что мы постигнем смысл этого безумия, только если Кристин представит нам документ.
– Разумеется, – кивнул Ренлах. – Хотя нас всех и грозятся поубивать, мы по-прежнему заинтересованы в том, чтобы девушка показала нам документ и вернула его в Гилдфорд. Она должна это сделать, и, наверное, пора, если добром ничего не получится, отправить к ней посланцев другого рода. – Он посмотрел в сторону инспектора, который говорил по телефону и ходил кругами возле дверей.
– Надеюсь, в этом не возникнет необходимости, – произнес Селдом, – у меня есть, что ей сказать, и, надеюсь, мои доводы убедят ее. Сейчас я зайду к Джозефине, а потом поднимусь на холмы.
Питерсен вернулся к столику с сурово поджатыми губами.
– Звонили из Букингемского дворца, – сообщил он. – По правилам внутренней безопасности я должен был поставить их в известность обо всем, что здесь творится, и сегодня утром, когда там разбирали входящую почту, обнаружили, что кто-то умудрился оставить неподписанный конверт. И в нем – еще одна фотография Кэрролла. Так что и у принца теперь есть свой снимок.
Воцарилась торжественная тишина, будто мы все дружно вообразили фанфары, знамена и красные ковровые дорожки.
– Считаете, нам следует пригласить его на наше маленькое сборище? – спросил Ренлах, чуть улыбаясь.
– Нет, – серьезно ответил Питерсен, – не думаю, чтобы он оказал нам честь, но я попросил, чтобы сюда выслали фотографию. И, сами понимаете, прибудет кто-нибудь из службы безопасности. Сейчас нам необходимо удержать Андерсена. – Он обратился к Ренлаху: – Вы задействуете свои связи?
Тот сделал уклончивый жест, будто не мог слишком много обещать.
– Постараюсь, если кто-то меня еще помнит.
Когда мы вышли на улицу и распрощались со всеми, я спросил Селдома, можно ли мне тоже пойти к Джозефине вместе с ним.
– Конечно, она наверняка будет рада снова встретиться с вами, ее уже почти никто не навещает…
Я зашагал рядом, приноравливаясь к его стремительной походке. Селдом, казалось, лихорадочно размышлял, едва замечая перекрестки, пешеходов вокруг и вряд ли осознавая мое присутствие.
– Можно вас спросить? – произнес я.
Селдом чуть не вздрогнул, услышав мой голос, будто я вытащил его из какого-то отдаленного места.
– Давайте, – буркнул он, не слишком стараясь быть вежливым.
– Что вы предположили, увидев конверт с фотографией в своем почтовом ящике?
– Вы имеете в виду… до того, как мы побывали в пабе?
Я кивнул.
– Подумал, что это насмешка судьбы, кара, до определенной степени справедливая. Умереть внутри логической серии. Вы знаете, почему: я сразу вспомнил прошлогодние преступления. Но решил также, что, если мне поистине суждено стать элементом серии, я бы хотел по крайней мере понять. В том, что эту фотографию прислали мне… не было никакого смысла.
– Но еще меньше смысла в том, что фотографии прислали всем.
– Не стану отрицать, я испытал облегчение. – Мимолетная улыбка тронула его губы. – Ведь, если мы получили по фотографии, это все равно что никто их не получал. Как раз сейчас я и размышлял на данную тему: вам не кажется, что фотографий уже слишком много? Сначала их было две, потом появились те, которые печатал Хинч, а теперь они посыпались лавиной… есть даже одна поддельная и одна для принца. Это как сплошная масса бегущих кроликов.
– Вы хотите сказать – попытка затоптать, запутать след?
– Не известно. Даже не понимаю, кто перед нами: невероятный хитрец или полный тупица.
Мы в молчании миновали квартал, пока я не решился задать вопрос, который действительно меня мучил:
– Когда вы сказали Ренлаху, что убедите Кристин прийти на заседание… что вы имели в виду?
– Что речь уже идет не об академических заслугах, а о человеческой жизни. Если я не могу воззвать к ее разуму, попробую использовать это новоявленное религиозное чувство: христианскую обязанность заботиться о ближнем. Если прежде я опасался за нее, то теперь боюсь за жизнь совершенно другого человека.
– И кто этот человек?
– Я не вполне уверен, но, когда вы мне сегодня рассказали о встрече с Андерсоном, у меня мелькнула догадка, может, ошибочная. Обратите внимание вот на что: когда напали на Кристин? Когда она собиралась показать всем документ из Гилдфорда. А когда убили Хинча? Сразу после того, как он объявил, что собирается полностью опубликовать дневники. В обоих случаях кто-то хотел помешать самым решительным, категорическим образом, чтобы какие-то сведения оказались на виду. Об этом я подумал, когда вы сообщили мне, что Андерсон собирается разгласить в статье все, что ему удалось обнаружить.
– Значит… вы боитесь за жизнь Андерсона? – Тут я вспомнил, как репортер иронически рассуждал о Мраке и Просвещении. – Любопытная деталь: я вам этого не говорил, но Андерсон, насмехаясь надо мной, процитировал фразу Дэвида Гильберта: «Мы должны знать и мы будем знать!»
– Дело в том, что Андерсон, прежде чем уйти в журналистику, занимался математикой; скажем так, заблудший ученик. Он ушел со второго или с третьего курса: не знаю, успел ли уяснить, что оптимизм Гильберта имеет свои пределы.
– Но если все так, как вы считаете, не происходит ли каждый раз, как говорил Питерсен, убийство посланца?
– Вот именно, – кивнул Селдом. – Подумайте над тем, что убить посланца – поступок настолько жестокий, насколько и глупый, коль скоро послание доставлено. А что, если у вас получится убить посланца до того, как он доставит послание? Поступок в равной мере жестокий, но уже не такой глупый. Представьте на минуту, что, как в рассказе Честертона, генерал хочет сообщить своему королю имя только что обнаруженного шпиона, просочившегося на самый верх, ко двору. Вообразите, что у него только три посланца, верхом на быстрых конях. И на дорогу, ведущую во дворец, заранее предупрежденный шпион отправляет стрелка, который убивает их всех, одного за другим.
– Имя, заключенное в послании, никто никогда не узнает, – подытожил я. – Если сейчас происходит именно это, хорошо бы по крайней мере узнать число посланцев: надеюсь, это не все те, кто получил фотографии.
– Меня больше интересует само послание. – Селдом показал на четырехэтажный особняк на углу Вудсток-роуд. – Готовьтесь к чаепитию: это дом Джозефины.
Глава 23
– Да, ее оставили в почтовом ящике у входа или вчера вечером, или рано утром сегодня, – сообщила Джозефина, – в конверте без адреса, и принесли мне с почтой, к завтраку. Если бы юноша был столь любезен… – Она указала на маленький секретер с выгнутой деревянной крышкой. – Вон тот конверт, а рядом – очечник. Я очень удивилась, все пыталась сообразить, кто бы мог мне послать ее.