Мы сидели в комнате с полом из полированной сосны, с витражами на окнах, которая напоминала читальный зал старинной, чудом сохранившейся библиотеки. Цельные стеллажи покрывали три стены, поднимаясь до самого потолка, на головокружительную высоту, а скользящая по рельсам лесенка вызывала искушение немедленно ею воспользоваться. Джозефина встретила нас радостными возгласами, не вставая с большого кресла под bow window[26]. Как только мы расселись, велела шоферу Махмуду – он открыл нам дверь, стало быть, исполнял и функции дворецкого – приготовить чай, точно, как предупреждал меня Селдом.
Я встал и передал ей конверт вместе с очками. Джозефина ловко нацепила их одной рукой и вынула из конверта маленький снимок цвета сепии. Повертела им перед нами и, чтобы мы могли лучше рассмотреть, положила на китайский столик черного дерева с золотыми инкрустациями.
– Это одна из любимиц Кэрролла, которую он фотографировал больше всего, ее имя Александра Китчин, но все ее называли Кси. Здесь ей лет шесть.
На снимке была изображена девочка, очень маленькая, раскинувшаяся в кресле, положив голову на большую подушку, полуприкрытая чем-то вроде белого летнего платьица, легкого, без бретелек, или же с бретельками, спущенными и спрятанными, чтобы обнажить плечи и часть груди. Снизу платьице тоже было подвернуто и открывало бедра. Левая нога была согнута в колене, платьице с этой стороны соскользнуло совсем, оголяя складку паха. Похоже, фотограф стремился создать образ женщины, которая раскинулась томно, самозабвенно, почти по небрежности позволяя видеть свою наготу. Но прежде всего удивляло выражение круглого, кукольного личика: несмотря на стрижку, откровенно детскую, с короткой, ровной челкой, и во взгляде, и в плотно сжатых губах просматривалась взрослая решимость, почти вызов, как будто она играла свою роль сознательно. Я в очередной раз отметил, какими странно состарившимися выглядят детские лица на этих снимках столетней давности. Мне доводилось слышать какие-то попытки объяснить подобный феномен: фотограф слишком долго и тщательно готовит позу, отсюда и неподвижность черт; викторианское воспитание рано сдерживало непосредственные детские порывы; вспышка магния высвечивает лицо и делает его плоским – и все же меня не переставало поражать абсолютное отсутствие каких-либо признаков детства в этих фотографиях девочек.
Селдом бросил на снимок один рассеянный взгляд, будто его математический ум уже вывел теорию, к которой очередной пример ничего нового не добавит. Я вспомнил его слова: «Слишком много фотографий». Вот еще одна, только и всего. Я вспомнил также его совет аспирантам: примеры, немногочисленные, должны быть тщательно отобранными и емкими. Не важно, насколько велика кастрюля, суп можно распробовать с одной ложки, утверждает статистика. Верно, однако, если это суп учености, в нем должен наличествовать по крайней мере весь алфавит. Джозефина дождалась, пока Махмуд поставит чашки на столик и закроет за собой дверь, хотя было видно, что она с трудом сдерживает любопытство.
– Утром я была немного заинтригована, когда открыла конверт и впервые увидела фотографию. Но ваш приход меня еще больше заинтриговал. Это имеет какое-то отношение к тому, что случилось с бедной девушкой, правда, Артур? Представляете: полицейские позвонили к нам в дверь, и Махмуду пришлось открыть гараж и показать им «Бентли»! Они как-то узнали, что его сын помял машину в ту ночь, и Махмуда несколько часов допрашивали. Ведь Кристин не случайно сбил автомобиль, правда? Никакие студенты не гоняли по улицам… Все из-за вырванной страницы. Я что-то такое предчувствовала с самой первой минуты, когда там, в Крайст-Черч, ты подошел к телефону.
– Никакой ясности пока нет, – осторожно произнес Селдом. – Все в Братстве, кто вчера, кто сегодня, получили такие фотографии. Разные девочки, обнаженные, или… в смущающих позах. Но – да, это правда: Кристин получила такую фотографию в тот день, когда ее сбили. – Он не был уверен, все ли можно ей рассказать, и Джозефина уловила в его голосе колебание.
– А Хинч? Он тоже получил фотографию?
Селдом мрачно кивнул. У Джозефины вырвалось подавленное восклицание:
– Значит, все было не так, как передавали в новостях? Вы хотите сказать, что Хинча тем или иным способом убили? – По тому, как Джозефина произнесла последнее слово, было понятно, что убийство ужасает ее и в то же время неодолимо влечет и все дело ее занимает.
– Поэтому инспектор Питерсен хочет собрать нас всех как можно скорее, – заявил Селдом. – Я больше ничего не могу тебе сообщить заранее, но мы с Ричардом хотели быть уверены, что приглашение дойдет до тебя.
Я заметил, что Селдом торопливо пьет чай, словно ему не терпится уйти. Джозефина тоже обратила на это внимание.
– Но, Артур, вы же не можете так просто уйти и оставить меня умирать от любопытства! Означает ли это, что нам всем грозит опасность? – Казалось, она только сейчас осознала такую возможность, скорее с недоверием, чем со страхом. Я вспомнил, что эта женщина участвовала в авторалли, определенно во время крутых виражей бывала на волосок от смерти, и, вероятно, перспектива еще раз оказаться под угрозой ее не слишком удручала. – Сообщите мне хотя бы, придет ли на заседание Кристин: не хотелось бы умереть, не выяснив, что за чертовщина написана на том листке.
– Она, конечно, должна прийти, – подтвердил Селдом. – И наконец-то огласить документ перед всеми. Я постараюсь уломать ее. Мы знаем, что Кристин уже почти написала целую книгу, опираясь на эту единственную фразу. Вот чего она хотела, по ее словам. Надеюсь, теперь Кристин сдержит обещание.
– После нашего последнего заседания я практически ни о чем не могла думать, кроме этой фразы. Я расскажу молодому человеку, Артур, если ты позволишь мне малость похвастаться, что я первая обнаружила в дневниках Кэрролла чужеродные манипуляции и вырванные страницы. Мне удалось прочитать текст под огромным чернильным пятном, которым нарочно закрыли целый абзац, и также выявить попытку воспроизвести последовательность событий после вырванной страницы, неумело подделав почерк Кэрролла. Но, разумеется, страница 1863 года – самая интригующая. Я и не предполагала уже, что можно что-то большее узнать о ней. И вдруг появляется эта девушка и сообщает, что нашла фразу. Живо воображаю Менеллу Доджсон: старая дева, пуританка до мозга костей, убежденная в непогрешимости своей очистительной миссии, она все-таки разрывалась между тем, что считала своим долгом – заботиться об имидже Кэрролла, – и угрызениями совести, которые испытывала, калеча дневник. Представляю, какое чувство вины терзало ее, когда она уничтожала страницу. Наверное, она думала, что когда-нибудь придется держать ответ перед родней или, после смерти, перед другим, высшим судом. Страницу Менелла уничтожила, но все-таки решила оставить запись о ее содержании. Как я проклинаю себя за то, что не «прочесала» как следует тот каталог! Что не добралась до того листка. Все эти дни после заседания я, позавтракав, сижу здесь и гадаю, как продолжается фраза. «L.C. learns from Mrs Liddell that…» Постоянно повторяю ее, обдумываю самые невероятные варианты. О чем узнал Кэрролл?
Селдом вдруг стал внимательно прислушиваться к словам Джозефины.
– И какая гипотеза кажется тебе наиболее вероятной?
– Беседа могла затрагивать самые разные темы. У Кэрролла в то время возникли академические разногласия с мистером Лидделлом, деканом: писатель отказался проголосовать за проект, который тот проталкивал. Но этот вариант я отвергаю: так или иначе, они уже могли бы дать Кэрроллу понять, что простили его. За эти дни я перечитала свои собственные книги и примечания о миссис Лидделл, поскольку считаю, что ключ к разгадке – в ней. Она, несомненно, заправляла всем в семейном мирке, и совершенно ясно, что навязчивая идея, которой полностью подчинялась ее жизнь, была связана со светскими амбициями и покоилась на расчете, в частности ее очень заботили выгодные браки для дочерей: недаром через несколько лет миссис Лидделл всеми правдами и неправдами пыталась посватать Алису за принца Леопольда, тогда тот учился в Крайст-Черч. Она почти не скрывала стремления «пристроить» девочек в королевские семьи. Может, прав Торнтон Ривз: миссис Лидделл узнала, что Кэрролл питает надежду на будущий брак с Алисой, и предусмотрительно решила положить конец их близости, поскольку особо рассчитывала на эту дочь, имела, как сказал бы Диккенс, «большие ожидания». В конце концов в Алису, одиннадцатилетнюю, влюбился Рёскин, да и этот, уже вполне взрослый, профессор математики: разумеется, мать была уверена, что через несколько лет девушка вскружит голову, кому пожелает. Поэтому хотела уберечь ее от слишком тесного общения с мужчиной, которое могло в будущем вызвать подозрения и толки, а значит, снизить цену Алисы на рынке невест.
– Но если дело только в этом, – заметил Селдом, – на Кэрролле нет никакой особой вины. Зачем было сестрам вырывать страницу?
– Да, я тоже об этом подумала: наверное, Кэрролл излил на этой странице свой гнев или позволил себе насмешки по адресу миссис Лидделл. Вряд ли ему понравилось, что его разлучают с девочками. А Менелле не хотелось, чтобы для грядущего времени сохранилось упоминание об этой воинственной стороне личности Кэрролла, даже если речь шла о незначительном споре. В итоге я тоже не думаю, что на том листке записано что-то для Кэрролла особо постыдное. Но удивительное дело: тем больше он интригует меня!
– Нет смысла строить предположения, – произнес Селдом, вставая. – Надеюсь, в четверг мы увидим фразу, собственноручно записанную Менеллой. Словно вызовем ее дух.
– Проклятые сестрицы! – воскликнула Джозефина. – Поверите ли: когда Менелле задали вопрос о недостающих в дневниках страницах, она ответила, что собирается, пока жива, вырезать много других! Сам Кэрролл, к нашему огорчению, слишком сдерживал себя, не хватало еще и этих истребительниц страниц.