Хаас резко прервал речь, будто бы зашел слишком далеко, открыв перед всеми что-то о себе и своей тайне. Воцарилось молчание. Питерсен поднял голову от своего блокнота, а потом пролистал назад несколько страниц.
– Итак, что мне удалось узнать, – произнес он не без иронии. – Согласно моим записям, получается, что Кэрролл сделал немного снимков обнаженных детей, но, возможно, хотел бы сделать гораздо больше; что он прекратил их фотографировать в периоды цензуры и вернулся к ним, когда изменилась атмосфера эпохи. Что он делал снимки в присутствии родителей, но иногда наедине с детьми, и с трудом, на протяжении двух лет, добивался разрешения устроить совершенно обособленную студию над своими комнатами в колледже. Его деятельность по фотографированию детей была абсолютно невинной, однако одновременно на тот период приходится пик угрызений совести в интимном дневнике. Что эти самообвинения в дневнике могут иметь сексуальную подоплеку, но одновременно могут не иметь сексуальной подоплеки, а просто выражать небрежение академическими занятиями и метания религиозного характера. Что ни детьми, с какими Кэрролл общался, ни их родителями не отмечалось никакого неприличия, и в то же время он мог безнаказанно поправлять девочкам платье или вовсе снимать его, укладывая их, обнаженных, в самые разные позы. Что детская нагота представляла собой в ту эпоху идеал Эдема, но в ту же самую эпоху тех же самых девочек можно было брать в жены с двенадцати лет, а договариваться о браке даже еще и раньше. Что отношения Кэрролла с девочками описываются как чисто дружеские, но он также и влюблялся в них, и писал им пылкие вирши на обороте фотографий. Что он записал в дневнике: «Я люблю детей, за исключением мальчиков», может, в шутку, а может, и нет. Что только с 1950 года возникли подозрения, что Кэрролл мог быть педофилом, но он прекратил заниматься фотографией из-за слухов, которые поползли о его личной студии. Что он сделал фотографию полуголой Алисы, показывающей сосок, однако данный снимок нужно рассматривать в контексте другого, где она одета как богатая девочка. Что же до профиля убийцы, он либо ненавидит Кэрролла до отвращения, либо завидует ему и восхищается до обожания.
– Обзор мне представляется достаточно верным, и вас, инспектор, не должны смущать противоречия, – заявила Лора Раджио. – Человек не подчиняется закону «либо то, либо другое», в любой личности уживаются противоположности, и она или ищет шаткого равновесия, или раздирается изнутри. В ту пору еще не родился Фрейд, и никто не выявил и не определил сублимацию. Но в письме отцу девочки, которую Кэрролл хотел сфотографировать обнаженной, проскользнула любопытная фраза, сейчас для нас совершенно прозрачная: «Если бы я не верил, что могу делать эти снимки без каких-либо низменных побуждений, но из чистой любви к Искусству, я не просил бы вас об этом». Он вполне осознавал, что его побуждения могут быть недостойными, а главное, могут выглядеть таковыми со стороны, и поэтому, разумеется, нуждался в Искусстве с большой буквы. Нуждался не более, не менее, как в идеале Эдема, в Библии и рае, в девочках Гертруды Томсон, изображенных в виде ангелов и крылатых фей. Нуждался в наготе греческих статуй и в новаторских фотографиях Рейландера. Поскольку не мог признать за собой более низменных побуждений. Нуждался в том, чтобы его сближение с девочками воспринималось в самой чистой и безобидной форме. Но при всем при том у Кэрролла оставались ночи. Он винил себя в дневнике, однако ни разу не осмелился выразить то, в чем даже себе самому не мог признаться. Сублимация – форма противоречия, и, не встречая в обществе сопротивления, она порой длится целую жизнь.
– Мне этот обзор тоже представляется достаточно взвешенным, – подхватила Джозефина. – Я бы добавила только, что один человек очень рано заподозрил, что не все ладно с детскими фотографиями Кэрролла. То была именно миссис Лидделл, когда он делал первые портреты старшей сестры и старшего брата Алисы. Однажды она запретила Кэрроллу фотографировать Ину без ее присутствия, и он с горькой обидой записал это в своем дневнике. Первая размолвка между ними. Но, вместо того чтобы постоянно говорить о Кэрролле, не лучше ли поступить так, как описано в детективах? Разве не должны мы задаться вопросом, кому выгодна эта серия преступлений? Завтра, как сказал Альберт, об этих смертях оповестят всю страну. Фотографии появятся в газетах и на экранах. И, несомненно, вспыхнет со страшной силой болезненный интерес к обнаженным детям на фотографиях Кэрролла; они будут заново открыты. Да, наше время, исповедующее свободу секса, превратило детскую наготу в табу. И куда побегут те, кто захочет покопаться в этой сфере жизни Кэрролла? К нашим книгам, да; но в особенности к одной: к собранию детских портретов отличного качества, которое заново раскопают и станут продавать тысячами. Разве не так? – заключила она с самым невинным видом.
Генри Хаас наконец-то сообразил, что удар направлен против него, и губы его непроизвольно изогнулись в нервной улыбке.
– В таком случае, Джозефина, – мягко заметил он, – я поостерегся бы убивать нашего издателя, ведь это он мне должен платить.
Инспектор Питерсен удивленно взглянул на Хааса и кашлянул, желая скрыть неловкость, словно собирался сказать нечто неподобающее.
– Но эта книга… права на нее уже не принадлежали Хинчу, ведь так? Как вы догадываетесь, мы навели обо всех вас справки, и, насколько я понимаю, вы, Хаас, вступили с Хинчем в конфликт по поводу договора, чтобы расторгнуть его.
Тишина, наступившая вслед за этим, имела другое качество: все вдруг осознали впервые истинную причину заседания и вспомнили, что вежливый мужчина с тихим голосом все-таки, как ни крути, инспектор полиции. Когда присутствующие уставились на Питерсена, я почти физически ощутил, насколько каждый опасается за себя и думает только о том, как бы не наговорить лишнего. Хаас стал даже немного заикаться, хотя выглядел скорее оскорбленным, чем напуганным.
– Это правда, я решил разорвать договор, но по причине более банальной и, думаю, общей для всех нас: Хинч никогда не платил мне так, как следовало.
Питерсен молча кивнул, однако ответ удовлетворил его не вполне.
– Он вам не платил, а вам ведь по-настоящему нужны деньги, правда? Потому что вы должны каждый месяц отдавать весьма крупную сумму одному человеку. Тот знает тайну, разглашения которой вы не допустите ни за что на свете. Человек высасывает из вас соки, месяц за месяцем, как вампир. Ошибусь ли я, если предположу, что этот человек – Андерсон?
Тишина стала гнетущей. Я видел, как все взгляды снова устремились к Хаасу, который в отчаянии заламывал руки. Он опустил голову.
– Не ошибетесь, – проговорил он медленно и глухо, – но я не убивал. Не убивал, – прошептал Хаас еле слышно, будто зная, что никто ему уже не поверит.
– Нет, – вдруг сказал Селдом. – Конечно, нет. Разумеется, Генри не убивал.
Глава 28
Селдом чуть придвинулся к столу, взгляд его был сосредоточен, будто множество событий, мелких деталей, предположений сталкивались, поднимались кипящей магмой за этим могучим лбом, постепенно превращаясь в слова. Он взял первую из фотографий, ту, какую нам показала Кристин.
– Лучше всего начать с начала, точнее, с того, что мы считали началом, – произнес он, – с чрезвычайного заседания, когда мы собрались здесь, ожидая прихода Кристин с документом, который она нашла в Гилдфорде. Он впервые пролил бы свет на дискуссию, состоявшуюся между Кэрроллом и миссис Лидделл в 1863 году. Этот документ, по мнению всех присутствующих, помог бы скорректировать несколько строк в уже выверенных биографиях или попасть в подстрочное примечание к дневникам, издание которых готовится. Но Кристин так и не пришла. Ее сбили машиной и оставили умирать в ночь перед заседанием. Тем первым вечером было еще разумно предполагать, будто произошел несчастный случай, трагическое совпадение: Кристин сбили ненамеренно, виновного вскоре найдут и им наверняка окажется пьяный студент. Но мне было трудно не усмотреть в этом причину и следствие. И когда, приехав в больницу, я увидел, что Кристин без сознания, а рядом с ней только ее мать, я испугался за нее и решил вызвать полицию. Это было ошибкой, из-за которой мы имеем еще две смерти, а ведь их можно было избежать. Хотя в последующие дни я мог себя поздравить с таким решением: придя в себя, Кристин вспомнила, что получила эту фотографию в конверте без адреса утром того самого дня, когда ее сбила машина.
Селдом показал всем фотографию Беатрис Хэтч, ее маленькое белое тело на фоне раскрашенного сельского пейзажа.
– То была первая фотография. Вскоре инспектор Питерсен выяснил, опросив одного за другим, что никто из обычных корреспондентов Кристин не отправлял ее. Это, несомненно, подкрепляло подозрение, что девушку сбили намеренно, и заставляло предположить, что фотографию нужно рассматривать как предостережение или заявление о себе. Когда мы в первый раз говорили с Кристин в больнице, она не могла вспомнить, чтоˆ предшествовало столкновению, и лишь привела любопытное сравнение с бедной ящеркой Биллом из книги об Алисе, о чем уже упоминал Ричард: машина выскочила словно ниоткуда, и Кристин «словно снизу поддало – и р-раз в небо, как шутиху!» Затем Лейтон Ховард, мой бывший ученик, а ныне эксперт-криминалист, работающий в полицейском управлении, изучив геометрические параметры звуковых резонансов, доказал, что водитель автомобиля, сбившего девушку, не намеревался тормозить. Вероятно, он устроил засаду, специально ждал ее, чтобы совершить наезд. То был не несчастный случай, а преступление. И нам, разумеется, пришлось задуматься о том, какой смысл имеет фотография, с какой целью ее прислали. Выяснить это было трудно без какого-то еще элемента. Самым очевидным объяснением казалось то, которое первым прозвучало здесь: попытка раскопать и самым жестоким образом выставить на всеобщее обозрение педофильские наклонности Кэрролла, то ли чтобы сбросить его с пьедестала, то ли чтобы навредить Братству. Хотя было слишком рано что-либо утверждать. Инспектор Питерсен из осторожности решил не разглашать данный факт и утаить само существование фотографии. Еще через несколько дней Братство объявило о предстоящей публикации дневников Кэрролла. Вы помните, что Андерсон тогда взял интервью у Хинча, и это интервью, с нашими лицами на заднем плане, было показано по местному телевидению. Слушая, как Хинч в эйфории излагает свои планы, я думал, чтоˆ сейчас чувствует тот, кто напал на Кристин. Если в его намерения входило запугать нас, чтобы воспрепятствовать публикации дневников или отсрочить ее