и. Но в последующие дни Кристин получила два удручающих известия: расчеты Лейтона Ховарда показали, что ее действительно хотели убить. А врачи сообщили, что она больше не сможет ходить и иметь детей. Еще Кристин узнала, что Хинч интересовался, много ли она помнит о прошлой ночи. Если раньше, вероятно, Кристин просто хотела выдать Хинча полиции, то теперь, услышав, что останется на всю жизнь калекой, решила отомстить. План был разработан. Мы, я и инспектор Питерсен, помогли осуществить его.
«Не без моей помощи», – с горечью подумал я, вглядываясь в лица присутствующих, полностью поглощенных рассказом.
– Наше первое предположение, – продолжил Селдом, – заключалось в том, что кто-то, объявивший крестовый поход против педофилии, хочет помешать публикации дневников. Кристин оставалось только подкрепить его. Приводя в действие свой план, она уже в первый наш разговор ввернула фразу о ящерке из книги об Алисе, чтобы я припомнил ее в нужный момент. Наверное, Кристин уже решила использовать аконитин, рассчитывая, что кто-нибудь из членов Братства, знающих творения Кэрролла наизусть, свяжет этот яд с волшебным пирожком из книги. Оставалось только раздобыть яд, но, думаю, в больнице это не составило труда. Ради этой цели она привлекла к себе и всячески поощряла одну из сестер-методисток, которой все доверяли. Будучи медсестрой, та имела свободный доступ к лекарствам. Она же могла в нужный момент отнести коробку конфет и оставить ее в почтовом ящике издательства.
– Но то, что вы рассказываете нам, – произнес Питерсен с оттенком недоверия, – просто версия или у вас есть какие-то доказательства?
– Хотел бы я, чтобы это была просто версия, – с грустью ответил Селдом, – и если раньше не пришел к таким выводам, то лишь потому, что мне претила сама мысль, что Кристин способна замыслить нечто подобное. Но в то же время только это объясняло все произошедшее. Полагаю, Кристин слишком перемудрила, осуществляя свой план, например нарочно вставила фразу о ящерке и шутихе, чтобы я ее вспомнил. Я потом осознал, что она первая и намекнула на текст «Алисы». Когда я уже не мог отрицать такую возможность, я пошел навестить ее. Высказал ей все, что сейчас изложил перед вами. Кристин молчала, затем расплакалась. Спросила, что ей делать, будто покорная дочь у отца. Я, конечно, ответил, что нужно признаться в полиции. Она обещала, что так и поступит, и пошлет письмо в Братство вместе с документом, «чтобы избавиться и от этого бремени». Удивительно, – заметил он, глядя на часы, – что письмо до сих пор не поступило.
– Даже если так, и мы получим ее признание, остается объяснить смерть Андерсона! – не унимался Питерсен.
Селдом уже был готов ответить ему, но тут в дверь робко постучали, и вошел молодой полицейский, которого я видел внизу. Он приблизился к Питерсену и что-то прошептал ему на ухо. Инспектор кивнул и сделал знак войти кому-то, кто ждал за дверью. Высокая, бледная, в своем коричневом платье явилась сестра Росаура. Она держала в руке письмо, которое протянула сэру Ричарду Ренлаху.
– Посланец прибыл, – мрачно произнес Селдом, наклонившись ко мне.
Глава 29
Сэр Ричард Ренлах взял письмо и посмотрел на Росауру, будто благодаря ее и предлагая удалиться. Но женщина упорно стояла за его спиной, следя за каждым его движением и не спуская глаз с конверта.
– Если не возражаете, Кристин взяла с меня обещание остаться здесь и удостовериться, что вы распечатаете письмо и прочитаете его. Очень просила не уходить, пока вы не дочитаете до конца.
Сэр Ричард поднял брови и обменялся взглядом с инспектором; тот кивнул в знак согласия.
– Это немного не по правилам, но мы все ждали письма от Кристин. Присядьте, пожалуйста, и не беспокойтесь: я прочитаю, не пропустив ни слова.
Росаура уселась рядом с ним, держа спину очень прямо, и сэр Ричард вынул из конверта листки, плотно исписанные убористым почерком. Надел очки и начал читать каким-то странным, как бы не своим голосом. Будто Кристин вдруг сама явилась сюда и заняла свое место между нами.
«Это письмо я пишу по просьбе или скорее по настоянию Артура Селдома, чтобы объясниться перед Братством и попросить извинения у его членов, хотя не у всех. Наверное, лучше будет начать с моей поездки в Гилдфорд. Как вы помните, для этой поездки мы выбрали момент, когда музей закрыт два дня подряд, чтобы я могла там спокойно поработать в одиночестве, и сэр Ричард Ренлах вручил мне ключи и надавал массу советов и рекомендаций. По приезде я нашла любезную записку от библиотекарши: она объясняла, как пользоваться копировальной машиной, и разрешала рыться в архивах и в ящиках, свободно располагая всем, что там удастся отыскать. В первый день моего пребывания в доме я проверила состояние каждой страницы дневника, с первой до последней тетради, и убедилась, что каждая фотокопия достаточно легко читается. Завершив эту первую часть работы, на следующий день я просмотрела все книги, альбомы и документы. Затем стала рыться в ящиках столов, которые библиотекарша оставила для меня открытыми. В одном из них хранился каталог, составленный родными Кэрролла при учреждении музея в Гилдфорде и включавший все, что удалось им собрать, рассортировать и подготовить к экспозиции. Одна строка на линованной бумаге, каким бы невероятным это ни показалось вам и мне, гласила: «Страницы, вырванные из дневника». Я прочитала, дрожа от волнения, не веря собственным глазам. Что имеется в виду? Вначале я подумала, что речь идет о шутке в духе Кэрролла, какую позволил себе кто-то из членов семьи, ведь, разумеется, трудно ожидать, чтобы в каком-то месте действительно были собраны все страницы, вырванные и пропавшие навсегда. И все же, полная самых радужных ожиданий, едва сдерживая нетерпение, я пошла, вернее, бросилась к полке, указанной в каталоге, и открыла папку, помеченную нужным номером. Внутри находился один листок, даже не целый, а половинка, казалось, оторванная наспех, исписанная с двух сторон. Руку я тотчас узнала: то, несомненно, был почерк Менеллы Доджсон. Раньше я читала большинство ее писем и не могла его спутать ни с каким другим. С одной стороны чернилами разных цветов были записаны даты, касающиеся взрослой жизни Алисы Лидделл: ее замужество, рождение детей, смерть. С другой стороны – номер страницы, вырванной из дневника за 1863 год, а под ним, тоже почерком Менеллы, краткое, в двух строках, изложение уничтоженной страницы. Привожу здесь эти строки так, как они записаны в документе:
«L.C. learns from Mrs Liddell that he is supposed to be using the children as a means of paying court to the governess. He is also supposed soon to be courting Ina»[38].
Вот и все, на первый взгляд очень мало. Женщина слегка озабочена слухами, которые могут подорвать репутацию старшей дочери, уже достигшей, в свои четырнадцать лет, того возраста, когда ожидают брачных предложений. Нечто гораздо менее значительное, чем все мы представляли. Настолько малозначительное, что и незачем было решаться на такую крайнюю меру, как уничтожение страницы. Тогда зачем ее вырвали? Может, дело в том, что с этого дня миссис Лидделл отдалила Кэрролла от девочек и на данной странице он излил все свое возмущение и обиду каким-то особо нелицеприятным образом, бросавшим на него тень? Но это не казалось мне убедительным: в других частях дневника Кэрролл уже выказывал свою антипатию по отношению к миссис Лидделл, и те страницы сохранились. И то, что сказала ему миссис Лидделл, не могло быть таким уж резким, ведь на следующей неделе Кэрролл снова обратился к ней с просьбой взять девочек на прогулку, так, будто между ними произошла лишь небольшая размолвка. Должно быть что-то еще, но что? Сплетня, касавшаяся гувернантки, мисс Прикетт, вряд ли имела значение: я хорошо помнила другие места дневника, где Кэрролл упоминал об этих сплетнях и о том, как они потешались вместе с миссис Лидделл над досужими слухами. Вероятно, единственная значимая часть фразы – ее конец: боязнь того, что могут предположить, будто Кэрроллу взбредет в голову ухаживать за Иной. В этом был смысл: накануне вечером сама миссис Лидделл, окруженная друзьями, наверняка видела Кэрролла в слишком опасной близости к ее старшей дочери, девочке рослой и уже совершенно развитой. А может, и услышала какие-то комментарии присутствующих относительно столь тесного общения.
Целый вечер я просидела в музее, размышляя над этим и просматривая тетради страница за страницей, в поисках новой зацепки. И тут на меня как будто снизошло откровение: первая, кого насторожили фотографии Кэрролла; первая, кто запретил ему фотографировать ее отпрысков наедине, была миссис Лидделл, и именно тогда, когда моделью для его опытов являлась Ина. Просмотрела множество упоминаний об Ине в тот период и в последующие годы, когда имя Алисы едва появляется в дневниках. Вспомнила интригующее письмо, которое Ина, уже взрослая, послала Алисе, объясняя, что вынуждена была привести как «вымышленный предлог» разрыва своих отношений с семьей «слишком нежные» чувства Кэрролла к Алисе, проявлявшиеся все сильнее по мере того, как девочка росла. На самом деле предлог был не совсем вымышленным: Кэрролл испытывал «слишком нежные» чувства не к Алисе, а к самой Ине! А главное, я вспомнила о четырех рукописных тетрадях, которые так и не дошли до нас, и в них описывались первые годы отношений с Лидделлами. Все цензурные вторжения родных были сосредоточены на тех годах: последнее коснулось именно этой страницы, вырванной из дневника за 1863 год. Для непредубежденного читателя эта страница сама по себе не содержала ничего неподобающего, но для Менеллы, прочитавшей дневники целиком, то был последний отголосок истории, которую надлежало скрыть любой ценой. Тогда я поняла, что она пыталась утаить, вырывая страницу: первой девочкой, в которую влюбился Кэрролл, была Ина, а не Алиса. Менелла и Вайолет, как и их отец Стюарт, имели возможность прочитать все тетради. И женская интуиция либо проницательность позволили им прочитать между строк то, на что их отец не обратил внимания, штудируя эти четыре тома: историю запретной любви. Естественно, все, что Кэрролл считал возможным сообщить об этой истории в своих дневниках, было в его глазах «невинным» и достаточно замаскированным, чтобы благосклонный взгляд племянника ни за что не зацепился. Однако Менелла, наверное, боялась, что кто-нибудь еще обнаружит то же самое, что и они с сестрой, и решила уничтожить первые четыре тетради. И все-таки в тетради 1863 года сохранился последний след этой тайной истории, на странице, где описывалась размолвка с миссис Лидделл. Менелла решает тоже вырвать ее, но, мучимая совестью, обобщает в единственной фразе ее содержание. Этот последний знак, чудесный клочок бумаги мог стать розеттским камнем для того, кто сумел бы его прочитать. Я должна была сразу сообщить о находке своему научному руководителю Торнтону Ривзу, но, теперь уже не стесняюсь это сказать, предпочла этого не делать. Была уверена, поскольку знала Ривза достаточно, что, едва бросив взгляд на документ, он найдет способ присвоить его себе и стяжать для себя всю славу открытия. Я осознавала, что обнаружила самым неожиданным образом маленькое сокровище, и ужасно боялась, что на следующий день, когда музей откроется, кто-нибудь другой на него наткнется. И я решила забрать документ себе и позвонить профессору Артуру Селдому, которому полностью доверяла. Он по