обещал сделать все возможное, чтобы честь открытия осталась за мной, а я со своей стороны согласилась вернуть документ на место после того, как представлю его на заседании Братства. Я вернулась в Оксфорд с документом, спрятанным в укромном месте. Пока ехала из Гилдфорда в поезде, мне на ум приходили разные ответвления темы; ко мне являлись, представали передо мной во множестве детали из материалов о жизни Кэрролла, из тысяч и тысяч книг о нем, и фрагменты из его корреспонденции, которые ныне виделись в совершенно ином свете. Я осознала, что, потянув за эту нить, смогу написать не просто статью, а целую книгу. Не скрою, я пребывала в эйфории и слишком ревностно отнеслась к своему открытию. Понимала: мне невероятно повезло, что никому до сих пор не попался на глаза этот клочок бумаги, а значит, мне нужно написать эту книгу. Нельзя допустить, чтобы кто-нибудь отнял у меня мое законное право. Приехав, я, как всегда по утрам, зашла в Институт математики, заглянула в свой почтовый ящик и обнаружила конверт, на котором не было написано ничего, кроме моего имени. Заинтригованная, я открыла конверт. Внутри была фотография обнаженной девочки посреди леса, и мне показалось, будто это снимок из серии, какую Кэрролл сделал с Беатрис Хэтч, а потом отправил отретушировать в Лондон. Вместе со снимком в конверте находилась записка от Леонарда Хинча. Он излагал в самом любезном тоне, что его интересует мое мнение об этой фотографии, в том, что касается техники ретуширования, эпохи, камеры, которой она была снята, и реактивов, использованных Кэрроллом. В конце Хинч записал номер своего телефона. Я восприняла это как знак судьбы. Только я решила написать книгу, и вдруг, стоило мне приехать, как издатель всех книг о Кэрролле выходит со мной на связь. Я сразу позвонила ему, ведь письмо пролежало в моем почтовом ящике два дня. Думала, что эта фотография – хороший предлог поговорить с ним и изложить концепцию книги. О пресловутой серии фотографий я знала достаточно, чтобы когда угодно обсудить с ним данную тему. Услышав такое мое утверждение, Хинч рассмеялся и предложил встретиться завтра вечером, попозже, в час, «когда уже можно будет чего-нибудь выпить». Я объяснила, что слишком поздно не смогу, поскольку собираюсь пойти в кино, и мы договорились на шесть.
Повесив трубку, я вгляделась в фотографию и сразу ощутила нечто странное в этом изображении, хотя и не могла бы определить, что именно. Вероятно, что-то в выражении лица девочки, не таком, как я помнила. Я поднялась к себе в комнату и нашла книгу Генри Хааса, где помещена великолепная репродукция того же самого снимка. Тогда я обнаружила любопытную вещь: небольшие различия между двумя фотографиями. Поза девочки на оригинальном снимке казалась более скованной, волосы были другой длины, и даже трава, на которой она лежала, выглядела по-иному. Сначала я подумала, что речь идет о снимке, сделанном в тот же день, только при другом освещении. Но потом вгляделась в черты девочки и поняла, что, как ни странно, это вовсе не Беатрис. Я вспомнила, что была еще сестра, Эвелин, очень похожая. Наверное, подумала я, Кэрролл решил снять обеих девочек в одной и той же позе. И стала искать фотографии сестер. И, хотя вначале в это было трудно поверить, я пришла к выводу, что на фотографии, которую мне прислал Хинч, не изображена ни одна из сестер Хэтч. То была какая-то третья девочка, не похожая ни на одну из известных мне моделей детских фотографий Кэрролла. Тем не менее фотография казалась сделанной в ту же эпоху, что и вся серия, и в аналогичной технике. Тогда мне пришла в голову мысль: в ту же самую эпоху объявились подражатели Кэрролла. В тот вечер я несколько часов потратила на то, чтобы проследить по библиографии, относящейся к тому десятилетию, не встречалось ли где-нибудь упоминание о подобных имитациях. К шести часам, со всем тем, что мне удалось выяснить, я отправилась на встречу с Хинчем. Он сам открыл дверь, и это меня удивило. Извиняясь за беспорядок, царивший на столе у входа, где громоздились письма и посылки, объяснил, что секретарша ушла в отпуск. Это мне совсем не понравилось. О Хинче ходили разные слухи, и я не предполагала встречаться с ним наедине. Но он был очень мил, вел себя безупречно, и мы направились в кабинет. У него на столе лежала коробка конфет, и едва мы сели, как он меня начал угощать. Я слышала анекдоты о конфетах Хинча и подумала, что могла бы гордиться, раз он сделал для меня исключение, однако все-таки отказалась. Тогда он достал бутылку и предложил выпить. Невежливо было снова отказываться, но я попросила налить мне совсем немного, ведь я уже говорила, что собираюсь в кино, и не хотела бы проспать весь фильм. Хинч поинтересовался, какой это будет фильм и в том же тоне – пойду ли я в кино со своим ухажером. Разговор принимал слишком личный характер. Я помолчала, надеясь, что и Хинч это поймет, потом ответила – нет, и положила на стол книгу Генри Хааса и присланную мне фотографию. Около пяти минут, пока он осушал свой бокал и не сводил с меня взгляда, я указывала ему на различия, которые нашла между фотографиями, что заставляет предположить, что моделью послужила какая-то другая девочка, а вовсе не сестры Хэтч. Хинч был изумлен, восхищен и вроде так же недоумевал, как и я. Я спросила, откуда у него эта фотография, и он ответил уклончиво, дескать, от одного коллекционера. Тот уверяет, что в его распоряжении имеются ценные негативы, относящиеся к эпохе зарождения фотографии в Англии. Хинч налил себе еще и начал петь мне дифирамбы, повторяя хвалебные отзывы, какие слышал от разных людей, и вот теперь убедился, что все это правда. Спросил, пишу ли я уже диссертацию и собираюсь ли ее опубликовать. Ослепленная своей находкой из Гилдфорда, полная энтузиазма, я рассказала ему, правда, не упоминая о документе, что нашла доказательство истории любви между Кэрроллом и Иной Лидделл, предшествовавшей его отношениям с Алисой. Истории, которая могла бы объяснить исчезновение четырех тетрадей дневников, а главное, пролить новый свет на разрыв Кэрролла с семьей Лидделлов. Хинч слушал меня внимательно, даже вскочил, будто охваченный энтузиазмом, и стал прикидывать, какую книгу можно было бы издать. Сейчас я думаю, что энтузиазм был наигранный, однако в тот момент, как ни прискорбно, я поверила ему. Он даже предложил название для будущей книги: «Ина в Стране чудес». Заставил меня пообещать, что заключу договор только с ним и больше ни с кем. Я была совершенно счастлива и, конечно, пообещала. Тогда Хинч снова наполнил мой бокал и свой тоже, сказав, что заключение договора обязательно следует отметить. К несчастью, я согласилась выпить этот второй бокал. Он настоял, чтобы мы выпили залпом, одновременно, на счет три, и я подчинилась. Потом Хинч взял оба бокала, свой и мой, поставил их на стол и кинулся меня обнимать. В первое мгновение я подумала, что это слишком пылкое излияние чувств по поводу будущей публикации, по сути своей равнозначное обычному рукопожатию, и не отстранилась сразу. Но он, определенно осмелевший, еще сильнее прижал меня к себе и попытался поцеловать. Я увернулась, полная отвращения, и стала вырываться, однако Хинч держал крепко, по-прежнему ловя мои губы, будто мое сопротивление ничего не значило. Тогда я оттолкнула его изо всех сил и повалила на пол. Пока мы боролись, я оказалась позади письменного стола. А Хинч, уже поднимаясь с пола, загораживал путь к двери. Боясь, что он набросится на меня, я рванула ящик стола: чем-то нужно было защищаться. При необходимости я бы стукнула его ящиком по голове, лишь бы добраться до двери. Ящик выскользнул из пазов, и все, что в нем находилось, посыпалось на пол. Я увидела десятки фотографий обнаженных девочек в самых разных позах, некоторые черно-белые, другие раскрашенные, на маленьких белых картонках того же размера, что и снимок, какой я изучала весь этот день. Мы оба замерли. Поднимаясь, Хинч жалобно просил у меня прощения, умолял не рассказывать в Братстве о том, что произошло между нами. Увидев, что я не отрываю взгляда от двери позади него, открыл ее, чтобы меня выпустить. Твердил, что и не думал причинить мне вред и просто впал в пагубное заблуждение. Я не желала ничего слушать, забрала сумочку и ту фотографию, которую он мне прислал, и молча удалилась. Я зашла в какое-то кафе, хотела позвонить матери, но рассудила, что от этого не будет никакой пользы. Я же и окажусь виновата, как ни крути, что согласилась с ним вместе выпить. И не была уверена, можно ли кому-то в Братстве рассказать об этом: о Хинче ходили слухи, я не могла сослаться на то, что совсем ничего не знала…»
– Простите, – прервался сэр Ричард Ренлах, – мне нужно сделать глоток воды.
– Бедная девушка, – вздохнула Лора Раджио, – если бы она поговорила со мной…
– О, ради Бога, Ричард, продолжай! – взмолилась Джозефина.
Глава 29 (продолжение)
Сэр Ричард Ренлах сделал глоток из стакана, откашлялся и продолжил читать:
«Немного успокоившись, я все-таки решила сходить в кино. От фильма, который я выбрала, «Вторые», стало еще грустнее. То была притча о человеке, который намеревался прожить вторую жизнь: ему дают новое, молодое тело, чудесный дом и возможность заниматься живописью, о чем он всегда мечтал. И, несмотря ни на что, в этой второй жизни все складывается еще ужаснее. Пока шел фильм, я часто плакала. На выходе столкнулась с аргентинским аспирантом профессора Селдома, которого буду называть Г., поскольку не знаю, как пишется его имя. Видя, что я вся в слезах, он подошел, произнес пару любезных фраз. Его лицо в фойе кинотеатра – последнее, что я помню о том вечере. Когда я очнулась в больнице, рядом находилась мать. Она рассказала, что меня сбила машина на той улице, где завод, недалеко от ротонды Кидлингтона, когда я возвращалась домой. В полиции, говорила она, считают, что меня сбил какой-нибудь пьяный студент. Она, а потом врач просили, чтобы я попыталась что-нибудь припомнить. Сначала мелькали бессвязные образы, фрагменты фильма, который я видела. То, что случилось перед короткой беседой с Г. и после нее, было недоступно. Всю ночь я боялась, что меня тоже подвергнут операции и я стану совсем другой, как персонаж фильма «Вторые», хотя мне и оставят прежнее тело. Но на следующий день, когда все удалились, воспоминания начали возвращаться. Я вспомнила документ из Гилдфорда и место, куда его спрятала. Затем – фотографию в почтовом ящике и утренний разговор с Хинчем по телефону. Вспомнила, что вечером была у него в кабинете. Он обещал опубликовать мою книгу, и мы по этому поводу выпили. И потом, хотя и смутно, припоминала, что Хинч хотел поцеловать меня, а я отбивалась. Последнее, что всплывало в памяти, – Хинч на полу, его испуганное лицо, обращенное ко мне, он просит меня, умоляет, чтобы я никому не рассказывала. Конечно, я размышляла, не он ли меня сбил. Ведь Хинч знал, что я пойду в кино и буду возвращаться одна. Ему оставалось только проследовать за мной до Кидлингтона и подождать, пока я сверну в какую-нибудь безлюдную улицу. Но в то же время мне в это не верилось, казалось, что это чересчур, поскольку мне самой не приходило в голову кому бы то ни было рассказать о неприятной сцене, которая между нами произошла. Мне было немного стыдно, я укоряла себя за то, что была так наивна и согласилась выпить с ним. Но, не веря до конца в виновность Хинча, я все-таки не исключала подобной возможности. Вскоре я узн