Мы 4 часа ждали, пока нас вынесли с поля боя. Помню, нас выносили на руках наш санитар сержант Бордюга и местные поляки. Нас шестерых уложили во дворе поляка под деревом. Шли ожесточенные бои. Наш полк под вечер временно отступил, и нас не успели забрать. Мы чувствовали, что нам грозит смерть, но нам на помощь пришел хозяин двора, решил нас спасти. Он с женой и, кажется, с дочкой нас занесли в деревянный амбар, где – помню – было немножко снопов пшеницы, и нас в амбаре укрыл снопами этой пшеницы.
Наступила ночь, немцы заняли покинутую нашими частями территорию. Немцы, помню, стучали в дом хозяина, ругали его, чего-то бормотали. Потом открыли амбар и осветили батарейками по всему амбару, но нас не заметили и ушли. Наутро наш полк пошел в наступление. Тогда хозяин показал нашим офицерам нас – раненых. И нас погрузили на автомашины и увезли в медсанбат. Помню все это и не могу забыть, что в тяжелые минуты нас спасли граждане поляки города Люблина. Помню хорошо дом, где мы лежали. Но не знаю его фамилии и имени, может, через газету вы сможете установить его фамилию и поблагодарить, что он нас спас от смерти. Помню, нас представили к награде, но мы попали в эвакогоспиталь, а после в другую часть и этих наград не получили.
Тот прошлый тяжелый период, он в памяти остался. Но думаю, что больше этого не повторится. Мир преодолеет страх для наших детей войну.
Ф. М-98. Оп. 3. Д. 56. Л. 135–136.
В 1943 году из концлагеря Майданек в товарных вагонах, с колодками на ногах и под сильной охраной перевозили в Германию большую партию заключенных. В их числе был и я. Все жили мечтой вырваться из плена. В Польше нам удалось бежать. Я и белорусский паренек скрывались около месяца в одной из деревень у польских крестьян. За оказанную помощь мы искренне благодарны им.
Мы пытались попасть к польским партизанам, но не удалось – нас схватили полицаи.
Снова неволя, но мысль о побеге не покидала все время. Правда, бежать мне удалось, но не пришлось долго воспользоваться свободой. После этого побега я оказался в концлагере Освенцим, этом страшном комбинате смерти. Здесь я и стал номером 187 901. Более 20 блоков были переполнены людьми различных национальностей. А один блок – «стационар» был особенным. Кто попадал туда – обратно не возвращался. Во время ежедневных поверок на плацу стоило Рихарду Беру показать на пленника пальцем, как тот попадал в печь крематория.
В 1944 году фашисты отобрали большую партию заключенных из более выносливых и перевезли их в концлагерь Маутхаузен. Я попал в эту партию. Жизнь, если ее можно так назвать, в этом лагере была ужасной. По двенадцать часов нас заставляли работать на заводе, а после очередных бомбежек гоняли за 10 километров исправлять железнодорожные пути.
Голод, холод, жара, грязь – все это было.
У каждого на голове крестообразно были сбриты волосы. Эту операцию аккуратно делали дважды в неделю. Но вера в победу Советской Армии, вера в спасание не покидала ни на минуту. Работая, мы портили оборудование, выпускали брак. За выведенный из строя крупный пресс я был зверски избит мастером. Совершенный еще один побег привел к тому, что я был избит до полусмерти. Свободу я увидел в последние дни войны.
Этого часа мы, узники концлагерей, ждали и днем и ночью, и наяву, и во сне, и каждая весточка о славных делах Советской Армии, доходившая в застенки концлагеря, была вдохновляющей силой, которая поддерживала наше ужасное существование в этих концлагерях.
Скоро исполняется 20 лет со дня вероломного нападения гитлеровской Германии на нашу священную Родину. Этого дня никогда не забудут те, кому пришлось пережить все невзгоды, все ужасы прошлой войны. А кто не испытал и кто еще не родился в эти тяжелые годы, пусть узнают из наших рассказов, из наших переживаний этой суровой поры.
Итак, начинаю свой короткий рассказ о моих злоключениях в дни Великой Отечественной войны. Когда фашистские захватчики напали на нашу Родину, мне было 20 лет, и я находился в рядах Красной Армии – служил в г. Минске. И вот при временном отступлении в беспрерывных боях под г. Могилевом был я захвачен в плен. В тот же день, испытав плетку завоевателей (от которой до сих пор имею плохой слух на левое ухо), я совершил побег и пробирался к линии фронта, которая уже далеко продвинулась в пределы Родины.
Но при сложившемся положении в тылу у врага нас, военнопленных, укрывали белорусские колхозники. И вот я, ряд других таких же военнопленных нашли приют в д. Лесные Круглянского района Могилевской области. Я жил у гражданки Близнецовой Анастасии Максимовны, которой буду век свой благодарен за то, что она, быть может, сохранила мне жизнь, рискуя своей жизнью, своей семьей. Она не побоялась приютить солдата, который душой и помыслом ненавидел фашистских захватчиков и всем, чем мог, помогал партизанам, а об этом немногие знали. А кто знал, оставшись в живых, пусть подтвердят, что мы не сидели сложа руки и не ждали, когда нас освободят.
Вот за это-то я и был предан неким полицаем Черных Николаем, который был из местных жителей д. Волконосово. Меня арестовали, и начались пытки, допросы и тяжелое тюремное заключение.
После Круглянской тюрьмы Толочинская, Крупская – это в местечке Крупки, лагеря в г. Борисове, в котором переболел тифом и чудом остался в живых, я оказался в концлагере Майданек.
Вот отсюда я вкратце и описал «мои университеты» по концлагерям. Это не должно повториться…
Но я хочу рассказать о том дне, когда после долгих мук и скитаний я снова обрел долгожданную свободу – освобождение из ненавистного плена.
Это было 5 мая 1945 года. 4 дня оставалось до окончания войны. Но к нам в застенки концлагеря Линц-3 – это филиал Маутхаузена – немного проникало того, что совершалось в истории. Но для нас уже было достаточно, что мы чувствовали отдаленную канонаду, охватившую паникой охранявших нас фашистов, которые в последние дни сосредоточенно готовили наше полное уничтожение путем заживо погребения в заминированном под Дунаем земельном гроте. Но, к нашему счастью, это не совершилось. Доблестная Советская Армия пришла вовремя и сняла с нас полосатую одежду концлагерщиков.
Сколько было радости, слез, когда мы увидели знакомую защитную форму советского солдата. Я помню первого попавшего к нам в лагерь солдата, которого целовали и почти на руках несли через трупы узников, которые не смогли дожить нескольких дней, а может быть, часов до освобождения. Это была очень трогательная картина, и она навеки останется в сердцах тех, кто пережил ужасы великих испытаний. А что было с теми, которые были нашими палачами, которые не успели скрыться? Их постигла участь самосуда самих узников, столь была велика ненависть узников к своим палачам, что каждый, кто имел достаточно силы, чтобы хоть плюнуть ему в лицо или пнуть, или излить свою ненависть, каждый не остался перед ним в долгу.
Вот самый мой памятный день войны – день моего освобождения из неволи. Пусть я не совершил достойного подвига, пусть моя горькая участь была не из легких, но я всей душой был связан с Родиной и всегда был и буду готов отдать жизнь за ее счастливое свободное процветание.
Ф. М-98. Оп. 3. Д. 56. Л. 130–131.
Есть такое событие, которое в свое время прошло как-то стороной и, казалось бы, внешне незаметно, а оставило о себе такое сильное впечатление, что не забыть его до самого конца жизни. Ибо явилось оно даже основным во всей жизни. Такое воспоминание даже срослось с твоим организмом, живет и будет вечно жить, пока ты ходишь, видишь и дышишь. И никакая сила не может вытеснить из твоей памяти такое событие.
Это случилось в 1943 году. Я попал во 2-е Харьковское окружение во второй половине февраля, а точнее, бой начался с 22 февраля.
Я служил в то время радистом в 244 дивизии отдельного батальона связи. Наступление шло в районе деревни Вязовок под Павлоградом. Здесь нас и прихватили в окружение.
После месячного блуждания с двумя другими радистками, как сейчас помню, одну звали Маруся, а другую Надя, к сожалению, я совсем забыл их фамилии, мы остановились в деревне Федоровка, но в разных домах. Я как раз попал с одним из автоматчиков нашей части, с кем нас тут же и забрали – в деревне оказались немцы. А на станции Лозовая в пересылочном лагере я уже видел многих из нашей части, в том числе и нашего старшину – фамилию совершенно забыл, помню только, что он был украинец.
Так начался мой путь страданий. Пребывание по многим пересылочным лагерям сопровождалось каторжными работами и побоями. Наконец, первый так называемый стационар в Восточной Пруссии. Концлагерь 2 Б под городом Хаммерштадт находился в 6–8 км, как мы думали сами, потому что нас туда прямо со станции гнали этапом под конвоем автоматчиков и собак. Там я пробыл недолго, что-то около полугода, за которые я уже выглядел, как мощи Печерской лавры.
Осенью 1944 года нас отправили эшелоном в телячьих вагонах, опутанных колючей проволокой, под усиленной охраной на запад. Сначала мы не знали, куда нас везут, но когда прибыли на станцию, то уже узнали, что это Нюрнберг.
Да, это был Нюрнберг – город седого дьявола и коричневой чумы, город, в котором зародилось все то зло, которое унесло миллионы жизней ни в чем не повинных людей. Лагерь находился в 2–3 км от города, где содержались представители почти всех наций Европы. Это и было мое последнее пристанище. Я думаю, что нет нужды подробно останавливаться на тех издевательствах и муках, которые пришлось пережить, особенно нам – русским; много об этом уже писалось и говорилось до моего рассказа, а то я боюсь, что это займет бумаги целый том.