Ф. М-98. Оп. 3. Д. 51. Л. 84–88.
Осенью 1941 года, как все юноши, способные носить оружие, был призван в ряды Советской Армии Романов Иван Матвеевич и направлен на учебу в Томское военное училище.
Романов Иван Матвеевич, мой односельчанин, примерно на один год младше меня, 1923 года рождения, примерно родился он в деревне Дуровка Боготольского района Красноярского края. По окончании семи классов Юрьевской семилетней школы Боготольского района Красноярского края окончил восьмимесячные курсы по подготовке учителей начальных классов при Боготольском районо Красноярского края, был направлен на работу в Б. Муртинский район Красноярского края.
Но педагогическая работа была прервана. С оружием в руках надо было защищать Родину. Б. Муртинским райвоенкоматом Романов И. М. был призван в ряды Советской Армии.
По окончании военного училища он был направлен на фронт. О том, как он воевал, как погиб, и расскажут высылаемые вам письма, которые хранились у его родной сестры Федотко Марии Матвеевны, проживающей в деревне Лебедевка Боготольского района Красноярского края, и с ее разрешения высылаю вам письма.
Возможно, найдете нужным использовать эти письма как материал об участии комсомольцев в Великой Отечественной войне с немецко-фашистскими захватчиками 1941–1945 гг.
Из письма учительницы деревни Добреньки Харьковской обл. Цукановой К. П. сестре Романова И. М.: «В 1943 г. зимой в наше село вступили части Красной Армии, был и Ваш сын. В деревне был бой. Во время боя горели крестьянские избы и пр. Во время боя Вашего сына тяжело ранило.
Когда части Красной Армии отступили из села, то в наше село вступили эсэсовцы. Они кидали гранаты через окна изб крестьян, убивали женщин, детей. Выводили из изб мужчин и расстреливали, бросали гранаты в погреба, где прятались крестьяне. Как раз в это время эсэсовцы заметили раненого вашего сына, который героически отстреливался, несмотря на то что был тяжело ранен в ногу. Отстреливаясь… Ваш сын заполз в избу крестьянина. Изверги стреляли по нему через окно. Ваш сын бросил через окно последние две гранаты. Эсэсовцы подожгли избу, в которой был Ваш сын. Когда горела изба, Ваш сын спрятался в крестьянской избе, перевязал ранение ремнем. В этой печке он сидел до утра… На утро второго дня, когда эсэсовцы выехали из деревни, я, учительница и женщина-рабочая Коровкина О. Т., зная, что Ваш сын заполз в избу во время боя, мы пошли проведать. Он был весь в саже и в плохом состоянии здоровья. Мы его вытащили из печки, положили на лестницу и притащили в квартиру т. Коровкиной О. Т. Помыли его, переодели, покормили и т. д. Позвали фельдшера. Фельдшер взял его ногу в гипс. Мы отнесли ему продуктов, бинтов и прочее. По очереди ухаживали за ним. Помню его слова, когда приходили к нему. Он все время вспоминал: “Ай! Мама, мама, моя дорогая. Ведь я же один у тебя”. Все время говорил: “Дорогие друзья! Спасите меня. Я никогда не забуду вас. Спасите, ведь я еще хочу, ой, хочу, ой, хочу расплатиться с проклятыми извергами! Хочу расплатиться за страдания людей!”
Спасали мы его четыре дня. На пятые сутки в деревню вошли вновь на танках эсэсовцы. Сразу забежали к крестьянину-патриоту, у которого лежал раненый боец, вывели из избы этого крестьянина и его семью и расстреляли, а имущество и раненого бойца сожгли. Забежали к т. Коровкиной О. Т., но сын Ваш был спрятан, и они его не заметили. Через три часа все население из деревни выгнали в г. Красноград.
Распростилась с Вашим сыном. Ох, какая грусть и печаль. Взять его с собой было нельзя. Не было подводы, и вообще, увидели бы немцы и расстреляли б всех. А мы его спрятали.
Но что же случилось в то время, когда мы были в городе? Эсэсовцы схватили двадцать женщин, которые не успели выйти из деревни, понадевали им каски на головы и заставили копать убежище, насиловали их, а потом расстреляли. Сорок человек мужчин заставили таскать орудия за колхозный сад. За садом всех их расстреляли. Деревню всю сожгли. Проклятые кровопийцы-эсэсовцы сожгли Вашего сына. Когда мы возвратились из города в деревню, то в комнате Коровкиной за трубой, где был спрятан Ваш сын, кровопийцы нашли его и сожгли. Мы увидели его мертвое тело, сожгли его сидя, до груди сгорел. Мертвое тело его похоронили».
Ф. М-98. Оп. 3. Д. 56. Л. 56–59.
Шел июль 1943 года. Под ударами Советской Армии фашисты отступали к Днепру. Наш партизанский отряд под командованием Героя Советского Союза Александра Васильевича Тканко базировался в лесной чаще, на левом берегу Днепра, в районе Переяслава-Хмельницкого. Слышны уже были раскаты артиллерийской канонады приближавшегося фронта.
Как-то разведка доложила, что в 20 километрах от Днепра в селе Хоцки гитлеровцы остановили на ночлег в бывших колхозных конюшнях колонну советских военнопленных, насчитывающую свыше 1300 человек.
Решение было принято быстро: отбить наших советских людей, не дать фашистам угнать их за Днепр.
На операцию вышло немногим более 150 партизан во главе с командиром отряда А. В. Тканко.
Скрытно подошли мы к селу Хоцки, в котором расположился отступающий враг. Весь отряд разделился на мелкие ударные группы, которые оцепили все село. С большим партизанским мастерством группа разведчиков под командованием Виктора Бурого сняла вражеских часовых. Это позволило ударным группам просочиться в село.
И вот ровно в полночь по сигналу ракеты мы завязали бой. В окна домов и сараев, где расположились гитлеровцы, полетели гранаты и связки толовых шашек, застрочили автоматы.
Внезапность удара и его точность предрешили исход боя. Застигнутые врасплох, сонные фашисты выскакивали из домов и сараев и тут же падали под очередями партизанских автоматов.
Однако добрая полсотня гитлеровцев сумела в одном из больших сараев организовать оборону и своим огнем сдерживала подходы к конюшням, где были заперты наши пленные. Тогда комиссар отряда Николай Бойко и командир взвода Костя Спижевой, собрав вокруг себя восемь человек смельчаков, резким броском, несмотря на автоматный огонь, атаковали сарай и забросали окна гранатами.
Путь к конюшням был открыт.
Сбив засовы, мы вывели изможденных голодом и побоями людей. У многих по лицу текли слезы, им не верилось, что они вновь обрели свободу.
Бой затихал. Оставшиеся в живых фашисты, пользуясь ночной темнотой, спешно удирали от села, оставив лежать на земле более 350 трупов. Многое потом еще довелось испытать на фронтовых дорогах, но бой за наших товарищей, за их освобождение остался в памяти у меня на всю жизнь.
Ф. М-98. Оп. 3. Д. 57. Л. 62–63.
…Немцы хотели помешать организованному отходу и непрерывно обстреливали из пулеметов, установленных на мотоциклах, тыловое охранение… Им был дан отпор, один мотоциклист был убит, и преследование прекратилось. Батальон приблизился к развилке дорог, миновал боевые порядки второго батальона, занявшего оборону на удобной для обстрела поляне, и сделал привал недалеко от еще дымившегося пожарища.
«Товарищи бойцы! – обратился Теплов (командир роты, лейтенант) к пулеметчикам, построенным сразу после завтрака. – Фашистские бандиты совершили еще одно злодеяние. На этот раз здесь, у нас в тылу. Ночью сюда были заброшены парашютисты, чтобы помешать нам отойти. Они уже уничтожены… – Он сделал паузу, как бы подбирая нужные слова. – Но им удалось поджечь дом, где размещались раненые. Большинство раненых было отправлено в санбат еще вчера, но те, что прибыли вечером и ночью… сгорели. Спасти удалось только несколько человек. Но и они при смерти. Нам нужно разобрать завалы, извлечь оттуда трупы и похоронить их. Командирам взводов выделить по десять человек в распоряжение лейтенанта Апурина… Остальным проверить оружие и быть наготове».
Это сообщение поразило красноармейцев. Они знали, что немцы выбрасывают в тылу советских войск диверсантов и парашютистов, но этому как-то не придавали значения. Где-то там, на важном направлении такая тактика казалась оправданной, но чтобы здесь, в этих лесах… «Тут были парашютисты…» При этой мысли холодок пробежал по телу. Вот это здорово. Вот как они воюют! Но при чем же тут раненые? Сожгли больных, немощных, калек. Какое зверство. Даже звери так не поступают с подобными себе существами…
Ненависть к врагу, возникшая еще в тот памятный день, когда стало известно о вероломном вторжении через границу, и как-то незаметно притаившаяся в сердцах за истекшие сутки того, как в бою там, на пшеничном поле, над ним была одержана маленькая победа, вспыхнула с новой силой…
Двухэтажный дом, в котором утром разыгралась трагедия многих человеческих судеб, стоял в парке, окруженный столетними деревьями. Раньше он принадлежал какому-то немецкому барону, бежавшему в Германию в 1940 году. Подожгли его около двух часов ночи. Потушить пожар сразу не удалось. Сначала потому, что парашютисты бешено отстреливались, а когда они были перебиты – уже было поздно. И только теперь пожарная команда, с трудом собранная в местечке, лежавшем в километре отсюда, заливала водой еще дымившиеся деревянные конструкции.
Запах гари, несмотря на отсутствие ветра, чувствовался далеко. Он мало походил на обычный смрад пожарища – пахло горелым мясом, а вблизи особенно. От этого щекотало в носу. Першило в горле, и люди чихали, кашляли. Кружилась голова, и некоторым казалось, что вот-вот стошнит. От дома остался один каменный скелет, зиявший пустыми глазищами оконных проемов. Двери и полы сгорели. Крыша обвалилась внутрь, погребя под собой останки несчастных, нашедших себе здесь эту страшную смерть. Над стенами возвышались только две печные трубы…