Литовцы, поляки, русские, австрийцы, чехи, англичане, французы, бельгийцы – всего здесь прошло более 70 тысяч, всех их вели в 9 форт, в «Форт смерти».
В путеводителе по Каунасу сказано: «9 форт расположен в 6 километрах северо-западнее города. Он представляет собой железобетонное крепостное сооружение. Внутри форта имеется длинный коридор, по сторонам которого расположено большое количество казематов и подземных ходов сообщения». Эти казематы были превращены немцами в камеры для заключенных. Тяжелые ворота вделаны в кирпичную стену – это построили немцы. Окна всех камер выходят во двор, где посажены две большие клумбы желтых лакфиолей.
Спасшийся из форта Феликс Беляускас рассказал, как в 1942 году шесть советских военнопленных, находясь на работе в поле с одним надзирателем, убили его и бежали. «В тот же вечер из камер во двор было выведено 58 русских военнопленных, их раздели, потом приказали выйти из форта. Ворота были заперты. Пятнадцать немцев с толстыми палками в руках, хохоча, били голых людей, которые лезли на запертые ворота, задние напирали на передних, затаптывали их, влезали им на спину. Это “развлечение” длилось минут 30. Потом мы все увидели, как выпущенные из ворот окровавленные голые люди бежали по рву, подгоняемые палками туда, за угол, где производились расстрелы. Через несколько минут мы услышали автоматные очереди. В той партии погиб один парень, с которым мы подружились в форте. Его звали Толя. Он мне рассказывал, какая у него хорошая дочка».
В этом дворе с яркими лакфиолями людей раздевали перед казнью. Тут же, ссорясь между собой, надзиратели делили одежду.
Не все раздевались добровольно. Однажды пьяные надзиратели в одном из каунасских кабаков жаловались: «Много мы раздели людей. Бывали всякие, но таких, как чехи, мы не встречали. Эти сволочи не пожелали снять с себя костюмы, и их пришлось пристрелить в одежде». Эти же «сволочи чехи» бросились на надзирателей, когда те выстроили женщин на расстрел, и стали требовать, чтобы их убили раньше женщин.
Длинный коридор. Направо за железными прутьями камеры с двухэтажными нарами. На полу валяются бутылки, банки, куски одежды, затоптанные семейные фотографии. Все, что осталось от тех тысяч людей, которые жили здесь в ожидании неминуемой смерти. На сводчатом потолке нацарапанная надпись: «5.6.44 г. партия 100 человек расстреляны». В углу ящики. Сюда заключенные клали свои вещи. Внутри ящиков на полках выцарапанные гвоздем, стеклом, кирпичом надписи на всех языках мира.
На французском: «Пять французов были вывезены сюда из Дранси (Франция) 15 мая 1944 г. Прибыли 19 мая 1944 г. Да здравствует Франция!»[146]
Перед смертью пять французских патриотов выразили то чувство, которое было в них сильнее других, – любовь к родине и глубокая вера в то, что она будет свободной.
В другой камере такая надпись: «Поль Люботт, родился 26.8.1912 г., вывезен из Франции 18.5.44 г., выбыл 23.5. Надеюсь достичь Северного полюса». Люботт пробыл в форте пять дней. За это время он узнал, что значит вызов заключенного надзирателем. Он спешно приписал последнюю фразу и чисто по-французски иронически назвал свой путь на расстрел – дорогой на Северный полюс.
Вот нацарапанный календарь, он начат в мае и обрывается в середине июня, тут же шутливое четверостишие по-французски. На внутренней стороне дверки ящика: «Рязанская область. С. Мокрой. Вялкиной Марии. Сообщите, пожалуйста, что я расстрелян. Вялкин А. В. За побеги из лагеря», «Макеев Гаджи 1912 года рождения. Кавказ. Дагестан. Акский район, село Шавкра. 5.7.1944 г. Прошу сообщить – расстрелян!»
В темном углу под нарами сохранилась надпись первого года войны: «Ленинградская обл., г. Боровичи, Онеченский район. Вихров Кузьма Дмитрович. 15.8.1941 год», «Прошу сообщить: Марюшов, Жалин, Беспалов Степан 1907 г. рождения. 5.6.44 г.[147] расстрелян. Рогачевский район. Кайданский уезд. Деревня Ушлавки. Прошу, отомстите». На еврейском, на литовском, на польском. Стихи на английском языке. Наивный рисунок: домик, маргаритки, солнце, птицы, очень много птиц, озеро, по которому плывут лебеди и лодочка, в ней двое сидят обнявшись…
Вот и все. Люди здесь жили, некоторые по одному дню, как француз Поль Татори, который прибыл 10 июля и 10 июля был расстрелян, некоторые – по несколько месяцев… Срок пребывания зависел от того, нужны ли рабочие руки для огородного хозяйства надзирателей 9-го форта.
Из форта живыми не уходили. И все это знали. Из окон камер была видна дорога, по которой пригоняли новые жертвы. Заключенные, если они не были заняты на огородах, смотрели в окна. Они видели каунасские холмы, небо, рощи. Они видели, как в крытых машинах привозили к воротам форта людей, раздевали их во дворике, потом вели на расстрел. Бежавший из форта Беляускас рассказал, как (один) раз к воротам подъехала машина, из нее вышли трое: мужчина и две женщины, видно, это были отец, мать и дочь. Они стояли у ворот. Надзиратель вошел в конторку. Все жители форта, прижавшись к окнам, шептали: «Бегите». Как бы услышав их, мужчина бросился в одну сторону, молодая женщина в сторону рвов, где в тот момент производились расстрелы, и ее там прикончили, а пожилая осталась стоять. Ее убил выскочивший надзиратель, за мужчиной погнался другой гестаповец. Мужчина бежал к рощице, там есть большие ямы, кустарник, и, может, оттуда ему удалось бы пробежать дальше. Он бежал зигзагами, по нему стрелял немец. Он упал, и немец его пристрелил.
Расстреливали иногда во рву, у железобетонной стенки, иногда в поле, где всех убитых взрывали…
Последний свидетель окончательной ликвидации 9 форта – Эдвард Браткаускас. Он попал в форт 6 июня и бежал за два дня до прихода Красной Армии, рассказал, что при нем на работы заключенные не ходили. Поэтому их почти не кормили – давали на три дня 200 граммов хлеба и воду. Немцы в этот период торопились. Они расстреливали целыми днями. Сутками горели два костра, в них сжигали трупы, вырытые в поле, и трупы людей, которых расстреливали. Камеры были наполнены дымом. Мимо форта в сторону рва везли бочки с горючим, длинные поленья дров, крытые машины с людьми. Во дворе все время раздевали все новых и новых заключенных и часто тут же перед клумбами и расстреливали…
Ф. М-4. Оп. 1. Д. 226. Л. 43–47.
Раздел IIIКонцлагеря смерти. Участие военнопленных в движении Сопротивления
Июль 1942 года. Приморская армия, занимавшая оборону Севастополя, отходила к Херсонскому маяку. Здесь в дыму и гари Приморская армия встала на защиту последнего опорного пункта. Я не слышал воя снаряда, только первое время почувствовал: обдало горячим воздухом, и потерял сознание. Очнулся – все уже затихло, кругом ходят серо-синие фигуры, слышатся то там, то тут автоматные очереди. Когда окончательно пришел в себя, вижу некоторых товарищей из нашего дивизиона, которых прикладами загоняли строиться в колонну. Меня подняли какие-то товарищи, которых я не узнал. Все встали в строй, и нас повели в Симферополь, куда прибыли на другой день. Здесь погрузили нас в вагоны. Звякнули засовы дверей, и поезд тронулся в неизвестном направлении, так мы поехали на каторжный труд.
Третий день поезд с узниками в пути. Проехали гг. Одессу, Кишинев, остановились в небольшом городке Васлуй, и снова на запад, куда ни посмотришь, кругом видна нищенская старая Королевская Румыния, маленькие накренившиеся домики, крытые соломой, и только изредка виднеется черепичная крыша, а в стороне – окруженные каштанами, как исполины, виднеются помещичьи дворцы, закрывая собой бедноту.
В вагоны загнали по 70–80 человек, двигались все дальше на запад. Наш состав, наполненный живым грузом, с зарешеченными окнами, движется все дальше и дальше. С каждым днем становится невыносимо пребывание в вагонах, правда, которые зашли первыми в вагоны, те заняли место вблизи окон, здесь хоть немножко, но свежее воздух, не так пахнет гниющими ранами. Все узники в вагоне едут стоя, ибо мест для сидения не хватает. Сегодня еще один товарищ скончался, а которые скончались в начале пути, от них исходит страшный запах, от которого становится еще тяжелее.
Правда, в первый день пути кем-то была обнаружена посудина с водой, кто-то бросился к ней, другой стал отнимать, привлекли внимание остальных, что грозило начаться свалкой.
Но вдруг раздалась властная команда. В это время я увидел высокого командира в форме морского офицера из Севастополя. Как-то само собой люди подчинились этой команде, отошли от ведра с водой, и все услышали тот властный командирский голос, к которому привык солдат.
«Этой воды на всех в вагоне не хватит, у нас есть тяжелораненые, и ее будем давать тем, кто не может держаться на ногах, и только по два глотка!» Стоявшие узники, опустив головы, отвернулись от воды, чтобы она их не смущала, молча терпеливо ожидая конца пути. Но не все, находившиеся в вагоне, успокоились насчет воды. Вечером можно было слышать такой разговор. Один говорит другому: «Когда приедем на место, я первый скажу, что ты был в полку комиссаром. Если ты спорол звездочку, думаешь, тебя не узнают? – продолжал произносить окающий голос. – Из-за тебя я остался без воды, из-за тебя помирать я не буду».
Ему вторил голос, который уже стал знакомым всему вагону: «Я был, есть, буду и умру коммунистом, и не знал, что в моем полку находились такие паразиты, как ты».
От этих слов всех, стоявших в вагоне, людей пробрал озноб.
К началу шестых суток (пути), чуть забрезжил рассвет, постукивая на стыках, поезд остановился, сразу стали слышны крики, ругань на чужом, незнакомом языке, какие-то отрывистые приказания, крик, шум. Но вот шум приближается и к нашему вагону, звякнув запором, дверь откатилась, утренняя свежесть ворвалась в вагон, узники жадно стали вдыхать ее. Не успели прийти в себя, как посыпались удары, возгласы команды, от которых узники бросились из вагона, сминая друг друга, бежали в колонну, которая выстроилась у вагонов. В стороне виднелось красивое здание железнодорожного вокзала. Ярко сверкали буквы «Тимишера II». «Вот куда нас привезли трудиться! Отсюда далековато будет добираться до своих», – подумали с товарищем, с которым шли рядом в колонне.