11 апреля исполнится 20 лет со дня восстания в концлагере Бухенвальд.
В этот день мне хотелось бы встретиться с бывшими узниками Бухенвальда, чтобы почтить память погибших товарищей и еще раз сказать: нет ни амнистии, ни прощения фашистским убийцам.
Ф. М-98. Оп. 3. Д. 12. Л. 77–77 об.
Когда страшная война стала угрожать Б.-Токмакскому ремесленному училищу, ребята разошлись по домам.
Но Ваня, житель Винницкой области Б.-Чернятинского района, не знал, откуда он и кто его родители. Тогда парнишка решил идти на фронт, чтобы мстить тем, кто отнял у него счастливое детство. В порыве отчаяния он подался в Киев в надежде вступить добровольцем. В поисках частей или партизан парнишка забрался в Мотовиловку и здесь был схвачен полицаями. Под стелькой ботинка нашли комсомольский билет. На его глазах офицер изорвал его и бросил в горевшую печь. Глядя, как фашист расправляется с билетом, у комсомольца до боли защемило сердце, и он готов был с кулаками наброситься на врага, но сдержал себя: «Безоружный против группы врагов – не воин».
Его до потери сознания избили и бросили в холодный сарай. Ночь. Темная, холодная, страшная. Превозмогая боль, комсомолец попытался взобраться на стену сарая, но сорвался. Полежал, вытер подолом рубашки окровавленное лицо и со вторичной попытки достиг стены, прокопал соломенную крышу и на рассвете убежал в лес.
В тот же день паренек пристал к группе солдат, выходившей из окружения. Приняли разведчиком. Но не успел он проявить своих способностей, как группу захватили в плен. Захватили, когда у обороняющихся истекли патроны и гранаты.
Подолгу каждого допрашивали и мучили, в том числе и Ивана. Наоборот, ему досталось больше всех, так как считали его добровольцем, притом с оружием в руках. Винтовку Ваня достал у убитого солдата. Из пяти выпущенных им пуль две угодили во вражескую цель. Вскоре массу пленных заточили в вагоны. Поезд медленно увозил их на Запад.
На десятые сутки разместили в большой временный лагерь, расположенный на окраине города Линца (Австрия). Здесь уже были люди, большинство украинские женщины и девушки. Это рабыни богатых вельмож. Сюда, как на торг, приезжали хозяева фабрик, отбирали здоровые нужные рабочие руки. А женщин и девушек расхватывали богатые домовладельцы.
На третий день Яцука окрикнула худощавая женщина. Она давно присматривалась к нему.
– Ваня, родненький мой, племянничек! А ты ли это? – запричитала она и кинулась обнимать паренька.
Ваня стоял как остолбеневший.
– Я твоя родная тетенька Оксана. Разве ты забыл меня?
Да, он не помнил ее, и теперь начинал вспоминать, что такая тетя, похожая на мать, действительно была у него. И у парня впервые за эти дни потекли крупные слезы.
Тетя рассказала о судьбе отца. Он был председателем сельсовета. В 1929 году застрелен кулаками, а мать, убитая горем, на долгие годы слегла в больницу. А чтобы ребенок не умер с голоду в это трудное для коллективизации время, дядя Арсений в 1933 году увез Ваню в Днепропетровский детдом, откуда он был переведен в Б.-Токмакское ремесленное училище. Вскоре и дядя умер от кулацких побоев, а мать, придя из больницы, потеряла концы поисков сына.
– Мама и теперь живет в селе… Вот и встретились мы с тобой, Ванюша. Встретились вдали от Родины. Выживем ли?
– Выживем, тетя, обязательно выживем, так говорил нам политрук. Я верю ему.
Но договорить им не дали. Всех мужчин, в том числе и Ивана, построили и под усиленным конвоем отправили на завод «Металвьютте», изготовляющий артиллерийские снаряды.
Условия работы кошмарные. По 12 часов за станками. Питание скудное. Находились под охраной. Через полгода две бригады забастовали, требуя снять охрану и улучшить условия жизни. Пять часов уговаривал их хозяин приступить к работе. Но люди отказывались. Тогда хозяин арестовал Яцука и двух русских рабочих. Яцуку удалось сбежать из-под ареста.
Три недели пробирался он на восток. А когда вышли харчи, в поле нашел украинского паренька, работавшего у богатого бауэра (кулака), раздобыл продуктов и по его совету подался в Чехословакию.
На одной из глухих станций парнишка устроился на платформе между тюками сена. На границе с Чехословакией его обнаружили.
Гестапо. Допрос. Невыносимые пытки. Пытали изощренно. Метровой линейкой били по кистям вытянутых рук. При каждом ударе «спрашивали»: «Признавайся, откуда сбежал, стервец?» Затем той же линейкой били и по голове и по кистям рук. А потом наносили по 15 полусиловых ударов по плечам, затем от лопаток до пояса. А когда это не помогло, свалили на пол, держа за руки и ноги, били по голым пяткам и мягкому месту, зажимали пальцы в проемы дверей. От этого у Яцука полопались кончики пальцев.
Обливаясь кровью, парень временами терял сознание.
Наутро эти приемы повторили. Переводчица сказала: «Пан капитан удивляется твоему терпению и мужеству. Он спрашивает, может быть, ты юный коммунист? – и, не получив ответа, добавила: – Они собираются под ногти пальцев загонять толстые иголки. Признавайся».
Ваня заколебался. Он сильнее стиснул губы зубами, когда эсэсовец загнал иголку под ноготь указательного пальца правой руки. Второй укол вывел его из терпения. «Хватит!» – крикнул он. А в это время из раскусанной губы на бороду потекла алая кровь.
Допрашивающие громко рассмеялись. Парнишка признался. Но побои не прекратились. Теперь его мучили уже за терпение и за то, почему он не признавался раньше.
Опять временный лагерь Ланцендорф. Снова допрос.
– Ты заслуживаешь расстрела или виселицы, – сказал эсэсовец. – Но я могу облегчить твою судьбу. Все зависит от тебя.
– Не понимаю, – нерешительно сказал Иван.
– А тут и понимать нечего. Работать на нас будешь в лагере.
– Шпионить! Нет. Я не способен на эти штуки. Подыщите лучше другого.
– Тогда повесим. Иди.
Но повесить не повесили, а только избили до потери сознания и выбросили во двор.
Полуживого парнишку подобрали два узника. Василий, родом с Волги, и пожилой Андрей Федорович с Кубани. Василий попал в плен солдатом, Андрей Федорович – майором. Видя, что это советские люди, Иван все рассказал им о себе.
Вася и Андрей Федорович полюбили Ванюшку за его прямоту, настойчивость, преданность и за то, что он все-таки был малолеткой, которому судьбина войны преподнесла страшные муки вместе со взрослыми. А таких малолеток в лагере почти не было.
Однажды Яцука с другими узниками погнали на уборку зеленого гороха. Хоть и голодный был парнишка, но брать чужое боялся, так как за спиной – часовой. Стоило Ивану отлучиться за выделенную ему грядку или бросить в рот зеленый стручок гороха, на него мог обрушиться гнев охранника.
А когда узников построили в обратный путь, охранник ударил Ивана по лицу огромным кулачищем и дал команду «Шагом марш».
Кровь брызнула изо рта и носа. Яцук упал, выплюнул два выбитых зуба. Парнишку подхватили сильные руки Василия и Андрея Федоровича. Держа под мышки, они повели его в строю.
В лагере солдат доложил что-то старшему эсэсовцу. Тот вывел комсомольца из строя, взял руку Ивана, сжал ее в своей большой ладони, вынул кинжал и давай бить рукояткой по кончикам пальцев. Яцук не вытерпел: с силой дернул руку и отскочил на два шага назад так, что немец чуть было не упал на мостовую. Он рассвирепел и стал избивать жертву ногами. Тогда кто-то из окружающих закричал: «За что же вы, гады, мальчишку бьете!»
Фашист кинулся в строй искать виновника крика, но никого не нашел. Сотни глаз узников зло смотрели на садиста, и он сдался. А крикнул, оказывается, Василий, стоявший во второй шеренге.
– Ты знаешь, за что они избивали тебя, – пояснил Андрей Федорович. – За то, что работал медленно.
Весной 1942 года пленных разместили в лагере Маутхаузен. Это город смерти, в котором находилось более двадцати блоков. В каждом блоке по 700–800 человек. Яцука и полсотни других узников, прибывших на смену (людям), сожженным в крематории, поместили в 17 блок. Им выдали полосатые брюки, куртки с разноцветными треугольниками и номерами вместо фамилий. У Яцука – № 32 132. Это его смертный номер.
У Вани даже в глазах потемнело от увиденного, А позже он прочитал на куртке одного смертника номер 187 333. Эта цифра потрясла его детское воображение. Она не давала ему покоя ни днем, ни ночью. И тогда комсомолец поставил задачу: «Во что бы то ни стало выжить. А если удастся, то помочь другим, в частности – Андрею Федоровичу».
Жизнь в лагере проходила своим чередом. Каждый месяц прибывало пополнение, по три – пять тысяч человек. Лагерь изо дня в день таял. Ежедневно работала газокамера, рядом крематорий с дымогарной трубой. В четырех огромных печах сжигались трупы, и огонь в них полыхал, как в доменной печи. Бывало, утром при тихой погоде на крышах блоков, булыжной мостовой оседала лагерная пыль от массы сожженных трупов. За проволочным заграждением огромные вороха пепла. Сюда работники богатых бауэров (кулаков) приезжали с подводами, сгружали бурячные или капустные листья на баланду, а отсюда забирали человеческий пепел на удобрения.
Однажды Яцук увидел, что блоковые и санитары в ревире (больнице), а то и прямо в блоках на полосатых спинах одежды мелом ставили кресты. «Зачем это?» – мимикой спросил он у одного испанца.
Вместо ответа тот по-немецки спросил: «А ты давно здесь?» Иван показал шесть пальцев. Испанец засмеялся над неосведомленностью паренька. «Газокамера, в трубу, пуф-пуф-пуф», – пояснил он.
У Ивана волосы стали дыбом. Он не поверил. Наутро сам заглянул в газовую камеру. Действительно, туда заводили тех, кому в этот день суждено умереть. Причем жертвы не сопротивлялись, они предпочли умереть, чем в муках жить в этом проклятом лагере.