— Он тебе нравится.
— Нет, не нравится.
Они вместе готовили ужин. Амелия варила яйца-пашот, а Джулия разогревала в сотейнике фасоль из банки. Для обеих это был предел кулинарных способностей.
— Еще как нравится, — повторила Джулия. — Поэтому ты так враждебно к нему настроена.
— Я ко всем враждебно настроена. — Амелия почувствовала, что краснеет, и сосредоточилась на хлебе в тостере, будто без ее повелевающего взгляда он бы не выскочил. — Тебе самой он нравится, — буркнула она.
— Конечно. У мистера Броуди есть шарм. И зубы свои собственные, и он еще даже не начал лысеть. Я беру его себе.
— Почему это?
— А почему нет? — возмутилась Джулия. — У тебя ведь уже есть парень. Генри.
Амелия подумала, что «есть парень» применительно к сорокапятилетней женщине звучит нелепо. Нелепо применительно к ней.
Какая досада, что Джулия не повстречалась с Джексоном Броуди, когда на ней были очки и маска, тогда он не нашел бы ее такой уж привлекательной. А он нашел ее привлекательной, в этом не было сомнений. С другой стороны, есть мужчины, которым нравится все такое маски, путы и бог знает еще что. (Латекс! Ужас.)
— Ой, ты такая ханжа, Милли. Вам с Генри нужно попробовать что-нибудь повеселей. Добавить перцу в отношения. Ты так долго не могла найти себе парня, обидно будет потерять его из-за того, что тебе дается только миссионерская позиция.
Амелия намазала тосты маслом и положила на тарелки. Джулия выложила сверху фасоль. Амелии нравилось заниматься домашним хозяйством, пусть и нехитрым, вместе с Джулией. Она жила отдельно со второго курса — долго, вот уже двадцать с лишним лет. Она не стремилась жить в одиночестве, просто никто не хотел жить с ней. Нельзя привыкать к Джулии. Нельзя привыкать просыпаться в доме, где кто-то знает ее — вдоль и поперек.
— Наручники, — мечтательно продолжала Джулия, словно обсуждая модные в новом сезоне аксессуары, — и что-нибудь кожаное или плетка.
— Генри не лошадь, — раздраженно бросила Амелия.
Интересно, аксессуары до сих пор подбирают по сезону? Во времена их матери так и было. Летом Розмари носила белые туфли с белой сумочкой. И соломенную шляпку. Зимой — замшевые сапоги на молнии и — или она уже придумывает? — шотландскую шерстяную шапочку с помпоном. Жаль, что она не обращала особого внимания на Розмари, пока та была жива.
— Простой, скромный бондаж — в этом нет ничего плохого, — заявила Джулия. — Думаю, Генри понравится. Мужчины любят пошалить. — Последнее слово она произнесла с особым смаком.
Однажды Амелия, совершенно ненамеренно, зашла вместе с Джулией в секс-шоп в Сохо. Магазин был дорогой, товары только для женщин, символ триумфа феминизма, о да, но на самом деле просто склад порнографической дряни. Амелия последовала за Джулией, рассчитывая, что там продаются средства для ванны, и была шокирована, когда та взяла в руки какую-то штуковину, похожую на розовый конский хвост, и восхищенно объявила: «Ой, ты только посмотри, затычка для попы. Какая прелесть!» Порой Амелия думала, что женщинам жилось бы куда лучше, занимайся они штопкой, шитьем и выпечкой хлеба. Не то чтобы она сама умела что-нибудь из этого.
— Аксессуары до сих пор подбирают по сезону?
— Да, конечно, — уверенно подтвердила Джулия, а потом добавила с сомнением: — Разве нет? Знаешь, Милли, тебе очень повезло, что у тебя есть постоянный парень.
— Почему? Потому что я непривлекательная?
— Вот же ты Милли-Дебилли!
Так ее называла Сильвия, когда они были детьми. Сильвия всегда всех высмеивала. Она могла быть очень жестокой.
— В твоем возрасте, — сказала Джулия (ну почему она никак не заткнется?), — женщины обычно или сами по себе, или маются в браке.
Амелия вывалила яйца-пашот поверх фасоли.
— В нашем возрасте, — поправила она сестру. — И оставь этот снисходительный тон. «Постоянный парень» и «Джулия» в одном предложении еще никогда не встречались. Если для тебя в этом нет ничего хорошего, почему это должно быть хорошо для меня?
— Все-таки есть яйца — неправильно. Глотаешь новую жизнь, уничтожаешь ее в зародыше. Отправляешь во тьму желудка.
Джулия изобразила великую обиду:
— Вовсе нет, я имею в виду, что твой Генри вроде то, что надо, тебе повезло, что ты нашла того, кто тебе подходит. Если бы я нашла того, кто подходит мне, я бы остепенилась, можешь мне поверить.
— Не верю.
Амелия посмотрела на яйца, напоминавшие мутные глаза желтушного больного, и подумала о собственных яйцеклетках — их всего-то и осталось с горстку, старых и сморщенных, как заплесневелые сухофрукты, а когда-то они, должно быть, рвались к свету…
— Брось, Милли, еда стынет. Милли?
Амелия бросилась вон из комнаты и кое-как взбежала по лестнице в ванную, где ее вырвало. Унитаз они отскребли и обработали хлоркой, но на нем все равно оставались пятна, въевшиеся за годы, что Виктор не брал в руки ершик. При одной мысли об отце ее скрутило снова.
— Милли, ты как там? — донесся снизу голос Джулии.
Амелия вышла из ванной. И остановилась у порога спальни Оливии. В ней все было как прежде: голая кровать, маленький платяной шкаф и комод, откуда убрали всю одежду. Все прошлое сосредоточилось в этой маленькой комнатке. Если в доме и есть привидение, подумалось Амелии, то это не Оливия, это она сама, та Амелия, которой она стала бы, должна была стать, пока их семья не развалилась на части.
Амелия все стояла в обветшалой спальне Оливии, и вдруг ее постигло откровение — иначе она не смогла бы это описать. Наверное, так чувствуют себя те, у кого бывают мистические видения, подумала она, те, кто, как Сильвия, считают, что слышат глас Божий или что на них снисходит благодать (хотя она знала, что на самом деле это свидетельствует о нестабильности височной доли). Амелия просто знала — и это знание окатило ее теплой волной, — что Оливия возвращается. Пусть она возвращается всего лишь тенью и прахом, но она возвращается. И кто-то должен остаться здесь и встретить ее.
— Милли?
6Тео 2004 г
Каждый год он проходил по две мили до конторы в Парксайде и обратно. Одно и то же паломничество вот уже десять лет подряд. Эти в общей сложности четыре мили с каждым годом давались ему все труднее, потому что он все больше набирал вес, но ни один доктор уже не мог его напугать.
Когда он добрался до Парксайда, его совсем одолела одышка — пришлось немного постоять на тротуаре, прежде чем покорить лестницу. Он отдыхал, уперев руки в бедра, вдыхая и выдыхая медленно и четко, словно атлет после тяжелого забега. Прохожие украдкой (и не очень) бросали на него взгляды, выражавшие разную степень отвращения, как будто силились представить, что за ужасный недостаток характера мог позволить человеку так растолстеть.
За прошедшие десять лет он только трижды был внутри здания. Остальные семь раз просто стоял на тротуаре, незримо выражая почтение.
Дэвид Холройд тогда не умер. Когда приехала «скорая», он был еще жив, и его отвезли в больницу, где зашили и накачали кровью нескольких незнакомцев. Теперь он работал по три дня в неделю, а в остальное время ухаживал за садом у своего дома в сельском Норфолке.
Переговорную выкрасили заново, поверх несмываемого кровавого пятна настелили новый ковер, но никто из бывших в тот день в этой комнате не хотел снова заходить туда, и не прошло и года, как «Холройд, Уайр и Стэнтон» переехали в уродливое офисное здание рядом с Графтон-центром постройки шестидесятых годов, перевоплотившись в просто «Холройд и Стэнтон», потому что после смерти Лоры Тео ушел из фирмы. На свое довольно скромное существование ему хватало дивидендов по акциям и облигациям и сбережений. Деньги, полученные в качестве компенсации как пострадавшему от преступления, он пожертвовал собачьему приюту, где они когда-то взяли Маковку.
Парадную дверь, некогда цвета бутылочного стекла, выкрасили в белый, а латунь давным-давно никто не полирован. Никакой охраны не было — ни замков, ни домофона, ни камеры наблюдения, — в дверь по-прежнему мог беспрепятственно войти кто угодно.
Латунная табличка на двери, гласившая: «Холройд, Уайр и Стэнтон. Юрисконсульты и адвокаты», сменилась пластиковой «Салон красоты „Нега“». «Неге» предшествовало таинственное «ООО „Хелльер“», которое появилось и исчезло между третьей и четвертой годовщиной. После «ООО „Хелльер“» офис долгое время пустовал, пока туда не въехал «Джей-эм бизнес-консалтинг». В шестую годовщину Тео поднялся наверх под предлогом, что его интересуют компьютерные курсы, но девушка-администратор нахмурилась. «Мы этим не занимаемся», — отрезала она, не пожелав разъяснить, чем же именно они занимаются, и у Тео создалось впечатление, что практически ничем, если не считать хранения кучи больших коробок. Он хотел взглянуть на то место, то самое место, хоть одним глазком, но, помимо загромождавших коридор коробок, везде были понаставлены хлипкие ширмы, и он решил не поднимать шума и не пугать девушку.
Лестница его доконала. Он отдышался на площадке, прежде чем войти в новую стеклянную дверь с вытравленным на ней размашистыми завитушками словом «Блаженство», сулившим если не элизиум, то страну Кокейн.[33]
Администратора в стерильно белой форме, судя по беджу, звали Миланда. Звучит как марка маргарина с низким содержанием холестерина, подумал Тео. Она посмотрела на Тео с ужасом, и ему захотелось уверить бедняжку, что ожирение не заразно, но вместо этого он сказал, что хочет устроить жене сюрприз на день рожденья, «немного ее побаловать». Это была ложь, но она никому не могла навредить. Жаль, что он так мало баловал Валери, а теперь уже слишком поздно.
Справившись с шоком от размеров клиента, Миланда предложила ему программу «Спа-уход на полдня» — педикюр, маникюр и обертывание с морскими водорослями, и Тео заявил, что это «то, что надо», но он, пожалуй, полистал бы брошюру и посмотрел, что еще у них есть. На что Миланда ответила «конечно» с натянутой улыбкой, — очевидно, она беспокоилась, что Тео окажется скверной рекламой для салона красоты, сидя в холле на (возможно, непрочном) тростниковом диване рядом с фонтанчиком из стеклопластика, чье журчание состязалось с «успокаивающими звуками» диска «Медитация» — странной смесью свирели, пения китов и шума прибоя.