гз-Кросс и всю дорогу домой пялился в пустоту окна.
— Вот и все, Джексон, подлечили мы вас, можете бежать. — Шерон стянула маску и улыбнулась ему, как трехлетнему ребенку. Он уже приготовился, что сейчас ему вручат значок или наклейку. — Давайте назначим время, чтобы удалить корень.
Он-то решил, что Шерон образно выражалась, говоря о корне, а оказывается, она имеет в виду настоящий корень. Тот, что у него в голове.
На улице он проверил мобильник. На автоответчике было сообщение от Джози, она просила присмотреть за Марли после обеда и сказала, что дочь ждет его в офисе. Только вот ее там не было. В офисе вообще никого не было, и дверь была не заперта. Записка на двери, написанная знакомым почерком, который, однако, не принадлежал ни Деборе, ни Марли, гласила: «Вернемся через десять минут». Через мгновение он узнал почерк Тео (Бог свидетель, за последние дни он предостаточно его начитался). На этот раз чернила были нейтрального, черного цвета. «Будем через десять минут» не имело смысла, если не знать, когда эти десять минут начались. На Джексона внезапно накатила паника: что ему на самом деле известно про Тео? Он производил впечатление хорошего, совершенно безобидного парня, но у злобных психопатов нет на лбу татуировок «Злобный психопат». С чего он решил, что Тео — хороший парень? Потому что у него умерла дочь? Разве это гарантия?
Джексон скатился по лестнице и выбежал на улицу. Где она? С Тео? С Деборой? Одна? С кем-нибудь незнакомым? Он хотел купить Марли мобильный телефон, но Джози была против (с каких это пор она стала в одиночку принимать решения, касающиеся их ребенка?). Как бы он сейчас пригодился. В поле зрения Джексона попал Тео, выходивший из бургерной дальше по улице. Не заметить такого великана было трудно. Марли была с ним. Спасибо Тебе, Господи. На ней была крошечная юбчонка и топ с голым животом; интернет ломится от фотографий девочек в таких вот нарядах.
Наплевав на приличия, Джексон растолкал толпу испанских подростков, схватил Марли за локоть и заорал: «Где ты была?» Ему хотелось вмазать Тео, он и сам не знал за что, ведь с Марли, очевидно, все в порядке. Она вовсю уплетала жареную картошку. Эта девица за любым незнакомым дядькой пойдет, помани он ее шоколадкой.
— Я работаю няней, — объяснил Тео, — а не похитителем детей.
— Верно, — сказал Джексон, — конечно. Извините, я волновался.
— Тео со мной посидел, — сообщила Марли. — И картошку мне купил. Он мне нравится.
Что и требовалось доказать.
— Твоя мать что, одну тебя там бросила? — спросил Джексон, когда они вернулись в офис.
— Меня привез Дэвид.
— Значит, Дэвид тебя бросил?
Вот гондон!
— Здесь была Дебора.
— Но сейчас ее здесь нет. — (Где она, черт бы ее драл?) — Ты оставила дверь открытой, сюда мог войти кто угодно, и ты ушла с человеком, которого совершенно не знаешь. Ты хоть понимаешь, как это опасно?
— Разве ты не знаешь Тео?
— Не в этом дело, ты его не знаешь.
У Марли задрожали губы, и она прошептала:
— Папочка, я не виновата.
И сердце у него ёкнуло от вины и раскаяния.
— Извини, малышка, ты права, это я виноват. — Он обнял ее и поцеловал в макушку. От нее пахло лимонным шампунем и бургером. — Это я напортачил, — прошептал он ей в волосы.
— Можно войти? — В дверях стояла женщина.
Джексон отпустил Марли, мученически позволявшую отцу стискивать себя до посинения.
— Я пришла назначить встречу, — сказала женщина.
Под сорок, джинсы, футболка, сандалии-шлепанцы, в хорошей форме (Джексону почему-то подумалось про кикбоксинг) — из общей картины выбивались только темные круги под глазами. Сара Коннор. Или та медсестра из «Скорой помощи»,[81] на которую все смотрели и думали: «Уж я бы с ней хорошо обращался, не то что этот идиот». (После того как распался его брак, Джексон стал много смотреть телевизор.) В ней было что-то знакомое. Обычно знакомыми ему казались исключительно преступники, но эта женщина не была похожа на преступницу.
— Хорошо, — ответил он, обводя кабинет неопределенным жестом, — мы могли бы и сейчас поговорить, если хотите.
— Нет, давайте лучше назначим другое время, — сказала женщина, взглянув на Марли.
И Джексон сразу понял, что не хочет знать того, чем она собирается с ним поделиться.
Они договорились на одиннадцать утра в среду («я как раз не в ночную»), и Джексон подумал: медсестра. Вот почему она показалась ему знакомой, медсестры и полицейские слишком много общаются по работе. Ему нравились медсестры, но не из-за сериала «Так держать!»,[82] похабных открыток, порногероинь и прочих классических причин и не задастые деловитые медсестры без воображения (а таких пруд пруди), нет, ему нравились те, кто понимал и разделял чужую боль, пережив свою, медсестры с кругами под глазами, похожие на Сару Коннор. Женщины, которые понимали боль так, как Триша, Эммилу и Люсинда в своих песнях. А может, и не только в песнях, кто знает?
В ней определенно что-то было. Je ne sais quoi.[83] Она сказала, что ее зовут Ширли, а зачем она пришла — он знал и так. Она кого-то потеряла, он читал это в ее глазах.
— Мы же домой? — с шумным вздохом спросила Марли, забираясь на заднее сиденье. — Умираю, как есть хочется.
— Ничего ты не умираешь.
— Умираю. Я же расту, — добавила она, защищаясь.
— Вот уж никогда бы не заметил.
— Папа, у тебя здесь воняет сигаретами, просто отвратительно. Не кури тут.
— Я сейчас и не курю. Не сиди за мной, отодвинься к другому окну.
— Зачем?
— А тебе трудно?
(Потому что, если по какой-то причине ремень безопасности не сработает, ты вылетишь через ветровое стекло, что на йоту безопаснее, чем врезаться в спинку моего кресла.) Марли передвинулась влево. На место принцессы Дианы. И нажала на кнопку блокиратора двери.
— Марли, не запирай дверь.
— Почему?
— Просто не запирай, и все.
(Чтобы, если машина загорится, тебе было легче выбраться.)
— Чего хотела та тетя?
— Мисс Моррисон?
(Ширли. Милое имя.)
— Ты пристегнулась?
— Ага.
— «Да», а не «ага». Я не знаю, чего хотела мисс Моррисон.
Он знал. Он прочитал это в ее глазах. Она потеряла что-то или кого-то. Значит, его забота — еще одна запись в графе «дебет» в журнале потерь и находок.
Самым интересным за много месяцев делом Джексона была Никола Спенсер (что, в общем, говорит само за себя), все остальное — нудная рутина, и вдруг всего за пару недель на него свалилось нераскрытое убийство, похищение тридцатичетырехлетней давности и еще какая-то новая беда от Ширли Моррисон.
Он взглянул на Марли, которая изогнулась на сиденье, как миниатюрный Гудини. Она нагнулась и исчезла из поля зрения.
— Что ты там делаешь? Ремень пристегнут?
— Да, я хочу достать ту штуку на полу, — пробормотала она с натугой.
— Какую штуку?
— Эту! — триумфально заявила она, вынырнув, как пловец за глотком воздуха. — Какая-то консервная банка.
Джексон посмотрел в зеркало заднего вида на предмет, который она подняла повыше, чтобы ему показать. Вот черт, прах Виктора.
— Положи это обратно, милая.
— А что там внутри? — Марли пыталась открыть уродливую металлическую урну.
Джексон обернулся и выхватил урну. Машина вильнула, и Марли взвизгнула от испуга. Он пристроил урну на полу, перед соседним креслом. Этим утром Джулия попросила его забрать прах из крематория, «потому что у вас есть машина, мистер Броуди, а у нас — нет», что не показалось Джексону особо веской причиной, учитывая, что он даже не был знаком с Виктором. «Но вы единственный, кто был на его похоронах», — заявила Джулия.
— Ты же не собираешься реветь? — спросил он в зеркало.
— Нет, — ответила она очень сердито. В гневе Марли была настоящим стихийным бедствием. — Мы чуть не разбились.
— Ничего подобного.
Джексон пошарил в бардачке в поисках конфет, но нашел только сигареты и мелочь для парковочных счетчиков. Он предложил ей мелочь.
— Что в этой банке? — упорствовала она, беря деньги. — Что-то плохое?
— Нет, там нет ничего плохого.
Почему бы и не сказать ей? Марли понимает, что такое жизнь и смерть, за свои восемь лет она похоронила немало хомячков, а в прошлом году Джози брала ее на похороны бабушки.
— Милая, — неуверенно начал он, — ты знаешь, что бывает, когда люди умирают?
— Мне скучно.
— Давай поиграем.
— Во что?
Хороший вопрос. Джексон не был силен по части игр.
— Вот. Если бы ты была собакой, то какой породы?
— Не знаю.
Мимо.
— Пап, я хочу есть. Ну, папа. — Марли заныла всерьез.
— Ага, ладно, по пути что-нибудь купим.
— Говори «да», а не «ага». По пути куда?
— В монастырь.
— Что это такое?
— Такой дом, в котором женщины сидят взаперти.
— Потому что они плохие?
— Потому что хорошие. Надеюсь.
Тоже способ оградить женщину от опасности. Ступай в монастырь.[84] Как во всех католических церквях, где доводилось бывать Джексону, тут густо пахло ладаном и мастикой. Ему говорили: «Католик всегда остается католиком», но это неправда, Джексон уже много лет не заходил в церковь, разве что по случаю похорон (ни свадеб, ни крестин в его ежедневнике не встречалось), и не верил, ни в какого бога. Его мать, Фидельма, приложила все силы, чтобы воспитать детей в лоне Церкви, но у Джексона почему-то не срослось с религией. Иногда в его памяти всплывал давно позабытый материнский голос: Anima Christi, sanctifica me.[85]
Так получилось, что его родители перебрались на север Англии, — как и почему, Джексон не знал. Отец, Роберт, был шахтером из Файфа,