— О какой именно игре речь, мистер Рейн? — поинтересовался Джексон, но ответа так и не получил, потому что именно в этот момент самый драный и грязный кошак решил, что пора метить территорию и выбрал ногу Квинтуса в качестве одного из форпостов.
Джексон спустился к реке и сел в тени. В кармане у него лежал сплющенный сэндвич из «Прет-а-манже», и он разделил его со стайкой прожорливых уток. По реке шла бесконечная вереница плоскодонок, в большинстве своем с туристами, которых катали студенты (или на вид студенты) в соломенных канотье и блейзерах в полоску, юноши — в фланелевых брюках, девушки — в неудачного кроя юбках. Туристы были самые разные — японцы, американцы (меньше, чем раньше), множество европейцев, несколько неустановленных персонажей (пожалуй, какая-то Восточная Европа) и северян, которые в апатичном Кембридже выглядели иностраннее японцев. Все они, казалось, были вне себя от восторга, словно приобщались к чему-то подлинному, — ну разумеется, местные жители, все как один, проводят свой досуг, катаясь на лодочках и поедая булочки со сливками и джемом под бой грантчестерских курантов, возвещающих три часа пополудни. Вот сволочуги, как сказал бы его отец.
— Мистер Броуди! Эй, мистер Броуди!
Ну что ж ты будешь делать, устало подумалось Джексону, неужели от них нигде нет спасения? Они катались по реке, чтоб их тридцать раз. Джулия отталкивалась шестом, а Амелия взирала на нее сквозь темные очки из-под обвисших полей большой панамы, которая, надо полагать, видала лучшие дни на голове ее матери. Как будто прямиком из больницы после особо сложной подтяжки лица.
— Прекрасный день! — прокричала Джексону Джулия. — Мы собираемся в Грантчестер выпить чаю, присоединяйтесь. Вы должны поехать с нами, мистер Броуди.
— Ничего подобного.
Нет, должны, — бодро заявила Джулия. — Залезайте. Не будьте таким брюзгой.
Джексон со вздохом поднялся с травы и помог подтянуть лодку к берегу. Он неуклюже забрался на борт, и Джулия засмеялась:
— Моряк из вас никакой, а, мистер Би?
Почему они до сих пор в Кембридже? Разъедутся они уже когда-нибудь по домам или нет? Амелия с другого конца лодки едва заметно кивнула ему, не глядя в глаза. В последнюю их встречу она была сама не своя из-за смерти собаки («Пожалуйста, Джексон, приезжайте, вы мне нужны»), И выглядела жутко: в старом халате и накрашенная. Прежде он ее с макияжем не видел — и слава богу, потому что красилась она явно в темноте, да еще и волосы не собрала, и они свисали на плечи сухими лохмами. Все женщины рано или поздно становятся слишком старыми, чтобы носить распущенные волосы, даже красивые женщины с красивыми волосами, но ни Амелия, ни ее волосы никогда не были красивыми.
Джексон подумал, что лучше вести себя так, словно бы прошлым вечером ничего не случилось. А что же случилось прошлым вечером? «Я и не знала, что вы женаты, мистер Броуди» — что, черт возьми, это было? Она его что, в измене уличила? Но он никогда не давал Амелии Ленд ни малейшего повода думать, будто между ними что-нибудь есть. Неужели она в него влюбилась? (Боже, пожалуйста, только не это.) Стэн Джессоп был влюблен в Лору Уайр. Опасное это дело. А звучит так безобидно.
— Боже ж мой, что с вами случилось, мистер Броуди? — Джулия близоруко разглядывала его физиономию. — Вы с кем-то подрались!
Амелия впервые посмотрела на него, но, когда он поймал ее взгляд, тут же отвернулась.
— Как увлекательно, — сказала Джулия.
— Ничего особенного, — ответил Джексон. (Просто кто-то пытался меня убить.) — Какой сегодня день?
— Вторник, — выпалила Джулия.
Амелия пробурчала что-то похожее на «среду».
— В самом деле? — повернулась к ней Джулия. — Оюшки, как времечко-то летит!
(Оюшки? Ну, кто так говорит? Кроме Джулии?)
— Я всегда думала, — продолжала Джулия, — что цвет среды — фиолетовый. — Она пребывала в исключительно благодушном настроении. — А вторники — желтые, конечно же.
— Вовсе нет, — буркнула Амелия, — вторники зеленые.
— Не говори глупостей. В общем, сегодня — фиолетовый день, и он как нельзя лучше подходит для чая во «Фруктовом саду». В детстве мы часто туда ходили. До Оливии. Правда, Милли?
Амелия снова погрузилась в молчание и в ответ только неопределенно махнула рукой. Впервые с тех пор, как Джексон познакомился с сестрами, они оделись по погоде. Амелия была в мешковатом хлопчатобумажном платье и безобразных спортивных сандалиях. Ей бы нормально постричься и одеться поприличнее, она бы похорошела на сто процентов. На Джулию, по крайней мере, было приятно смотреть, и она мастерски орудовала шестом. На ней был узкий топ, который больше подошел бы школьнице, но он открывал взору ее аккуратные, твердые бицепсы (явно ходит в спортзал), и у нее были трицепсы в отличие от Амелии, которая, расправив свои дряблые мышцы, вполне могла бы парить над верхушками деревьев. Несмотря на солнце, Амелия оставалась все такой же бледной и тусклой, в то время как Джулия приобрела оттенок жареных кешью. Он смотрел, как она управляется с шестом, зажав сигаретку в углу накрашенного рта, и подумал, что она молодчина, и удивился, осознав, что начинает испытывать к Джулии подлинную симпатию. И кстати, «молодчина» — это ее слово.
— Мистер Броуди, вы пялитесь на мою грудь.
— Ничего подобного.
— И не думайте отрицать.
Вдруг Джулия ахнула удивленно, и Джексон обернулся посмотреть, что же она увидела. Из реки на берег выходил мужчина средних лет — совершенно голый, тощий и загорелый с головы до пят. Нудист? Или они теперь называют себя натуристами? Мужчина вытерся полотенцем, улегся на берегу и как ни в чем не бывало принялся читать книгу.
— Ух ты! — Джулия рассмеялась. — Вы это видели? Ты видела, Милли? Мистер Броуди, это законно?
— Вообще-то, нет.
— Вот было бы здорово, — заявила Джулия, — просто сбросить одежду и нырнуть. Раньше неоязычники плавали нагишом в пруду Байрона. А вы могли бы так, мистер Броуди? Раздеться и прыгнуть в реку?
Джулия облизала верхнюю губу своим розовым кошачьим язычком, и Амелия неприятно прихрюкнула. Джексон вдруг вспомнил, как Бинки Рейн назвала сестер Ленд «дикими». С трудом верилось, что Амелия когда-нибудь была «дикой», вот Джулия — да, определенно. Он не прочь бы поплавать с ней нагишом.
— Что за книгу он читал? — спросила Джулия, и Амелия, которая и виду не подала, что заметила голого мужчину, ответила:
— «Начала математики».[108] — И бросила на Джексона свирепый взгляд.
— Еще чаю, мистер Броуди? — поинтересовалась Джулия и подлила ему чаю, не дожидаясь ответа. — «А есть ли к чаю мед у нас?»[109] Да, точно остался, намажем-ка его на булочки. Милли, тебе намазать булочку медом?
По крайней мере во «Фруктовом саду» подавали хороший чай, не то что у Бинки. Джулия держала чашку, манерно оттопырив мизинец, на котором серебряным колечком белел тонкий шрам. Она поймала взгляд Джексона.
— Отрезала, — беззаботно пояснила она.
Амелия хрюкнула.
— Случайно, — добавила Джулия.
Амелия снова хрюкнула.
— Милли, будешь продолжать в том же духе, превратишься в свинью.
Джексона осенило: он спросил Бинки Рейн про сестер Ленд, но не спрашивал сестер Ленд про Бинки Рейн.
— Бинки Рейн, помните такую? Ваша соседка, соседка Виктора.
Джулия смотрела непонимающе.
— Кошки, — добавил Джексон.
— Я была в хоре,[110] — ответила Джулия, — но продержалась всего пару недель, слегла с бронхитом. Страсть как обидно, тур был первоклассный.
— Нет, — терпеливо объяснил Джексон, — Бинки Рейн, она держит кошек.
— Та старая ведьма, — вдруг сказала Амелия, и Джулия вспомнила:
— А, так вы про нее. Мы к ней и близко не подходили.
— Подходили, — возразила Амелия. — А потом перестали.
— Почему? — спросил Джексон, но Амелия снова была в ступоре.
— Сильвия нам запретила, — ответила Джулия. Она нахмурилась, вспоминая подробности. — По-моему, это было после Оливии. Она сказала, что сад проклят и что если мы пойдем туда, то превратимся в кошек. Что все ее кошки — это люди, которые вошли к ней в сад. Сильвия всегда была со странностями. Неужели миссис Рейн еще жива? Ей, должно быть, уже лет триста.
— Почти, — отозвался Джексон.
Неоспоримо приятно было растянуться в шезлонге под деревьями. Гул насекомых и туристов навевал сон, и Джексону ничего так не хотелось, как закрыть глаза и отключиться, но Джулия продолжала щебетать про неоязычников, и Витгенштейна, и Рассела.[111]
— Компания снобов правого толка, — вставил Джексон.
— Ой, не надо только все портить своим северным социализмом, бросила Джулия.
Амелия по-прежнему была погружена в себя и отвечала исключительно односложно.
— Брук разгуливал нагишом, — сообщила Джулия. — Возможно, нудизм — кембриджская традиция.
— Руперт Брук был протофашистом, — вдруг заявила Амелия откуда-то из-под шляпы, и Джулия сказала:
— Ну, он уже умер и стихи писал отвратительные, так что он свое получил.
А Амелия сказала:
— В жизни не слышала более поверхностного довода.
А Джулия сказала… Но к тому времени Джексон уже спал.
Джексон вернулся за машиной, которую оставил у дома Бинки. Впритык к «альфе» стоял золотистый «лексус» (и кто покупает такие тачки, тем более такого цвета?). «Лексус» наверняка принадлежал Квинтусу. Джексон понятия не имел, что между ними произошло. Ведь не Квинтус же, в самом деле, на него напал?
Он ехал вниз по Сильвер-стрит, слушая «Ад среди телят» Гиллиан Уэлч.[112] С каждым днем Джексон выбирал все более депрессивную музыку, хотя куда уж депрессивней. Он направлялся в «Орел»[113]