2.1. Фальсификация доказательств (ст. 303 УК РФ)
Фальсификация доказательств как самостоятельный состав преступления в старом УК РСФСР не предусматривался. Его закрепление в УК РФ соответствует положению, возведенному в ранг конституционного: «При осуществлении правосудия не допускается использование доказательств, полученных с нарушением Федерального закона» (ст. 50 Конституции РФ).
Поскольку познание в процессуальной деятельности осуществляется преимущественно путем доказывания, ни уголовное, ни гражданское дело не может быть справедливо разрешено, если в основу процессуальных решений будет положена недоброкачественная доказательственная информация. Разоблачение же фальсификации сопряжено с немалыми трудностями, неоправданными затратами сил, времени и т. п. Поэтому, как верно замечено в юридической литературе, «преступным объявляется сам факт фальсификации независимо от наступивших последствий»[458].
В ст. 303 УК предусмотрено два самостоятельных основных состава преступления: в ч. 1 речь идет о фальсификации доказательств по гражданскому делу, а в ч. 2 — о фальсификации доказательств по уголовному делу.
Оба посягательства способны причинить вред процессу доказывания. Однако имеется и различие в объектах указанных преступлений.
Преступление, предусмотренное ч. 1 ст. 303 УК, своим основным объектом имеет общественные отношения, обеспечивающие поступление в распоряжение суда только доброкачественных (достоверных) доказательств по гражданскому делу. При этом понятие гражданского дела включает в себя дела, рассматриваемые не только по правилам ГПК, но и по правилам АПК[459]. В то же время следует подчеркнуть, что указанная норма не рассчитана на случаи фальсификации доказательств в конституционном либо административном судопроизводстве, поскольку эти виды процесса отделены на законодательном уровне от гражданского судопроизводства (ч. 2 ст. 118 Конституции РФ). Некоторые ученые справедливо считают такое положение пробелом в уголовном законодательстве[460].
Преступление, предусмотренное ч. 2 ст. 303 УК, посягает на общественные отношения, обеспечивающие поступление в компетентные органы и использование последними в уголовном процессе только достоверных доказательств.
Круг деяний, образующих объективную сторону, и в том, и в другом составе характеризуется в уголовном законе практически идентично. И в ч. 1, и в ч. 2 ст. 303 УК говорится о фальсификации доказательств.
Сам термин «фальсификация» (лат. «falsificare» — подделывать) обозначает подделывание чего-либо, искажение, подмену чего-либо подлинного ложным, мнимым[461].
Употребление этого термина в ст. 303 УК позволяет предположить, что Уголовным кодексом РФ предусматривается ответственность за подделывание доказательств, искажение доказательств и подмену доказательств.
Большинство ученых-процессуалистов разделяют мнение о неразрывном единстве содержания (фактических данных) и процессуальной формы (источников, в которых такие данные содержатся)[462]. Высказанные в юридической литературе иные суждения, в частности, суждение С. А. Голунского[463] вряд ли согласуются с содержанием процессуального законодательства.
Так, в соответствии с ГПК РФ доказательствами по делу являются полученные в предусмотренном порядке сведения, на основе которых суд устанавливает наличие или отсутствие обстоятельств, обосновывающих требования и возражения сторон, а также иные обстоятельства, имеющие значение для правильного разрешения дела. Эта сведения могут быть получены из объяснений сторон и третьих лиц, показаний свидетелей, письменных и вещественных доказательств, звукозаписей и видеозаписей, заключений экспертов (ч. 1 ст. 55). Сходная норма закреплена в ст. 64 АПК РФ. Принципиально не отличается и определение доказательств, данное в ч. 1 ст. 74 УПК РФ. Разница усматривается лишь в круге средств доказывания. В ч. 2 упомянутой статьи говорится: «В качестве доказательств допускаются:
1) показания подозреваемого, обвиняемого;
2) показания потерпевшего, свидетеля;
3) заключение и показания эксперта;
3.1) заключение и показания специалиста;
4) вещественные доказательства;
5) протоколы следственных и судебных действий;
6) иные документы».
Учеными-процессуалистами подчеркивается, что доказательства, рассматриваемые как неразрывное диалектическое единство содержания фактической информации с процессуальной формой ее получения и закрепления источника этих сведений, должны обладать такими свойствами, как допустимость, относимость, достоверность и конкретность[464].
В теории уголовного права высказаны обоснованные сомнения в том, что доказательства как предмет преступления, предусмотренного ст. 303 УК, обладают всеми этими признаками. «Достаточно лишь того, — пишут, например, А. Чучаев и И. Дворянсков, — чтобы они соответствовали условию относимости к делу (по крайней мере, чтобы это охватывалось сознанием виновного) и представлялись (собирались) надлежащим субъектом. Нельзя увязывать наличие предмета данного преступления с процедурой процессуального оформления доказательства. В противном случае деяния, направленные на искажение (фальсификацию) доказательств до их приобщения к делу, останутся ненаказуемыми»[465].
Системный подход к анализу ст. 303 УК, думается, позволяет заключить, что в ней идет речь не о всех доказательствах, перечень которых определен процессуальным законом, а лишь о таких, носителями которых являются неодушевленные предметы[466]. Искажение фактических данных самими живыми носителями информации либо воздействие на их волю в целях добиться подобного искажения предусмотрено другими нормами Уголовного кодекса (ст. 302, 307, 309 УК).
В юридической литературе в этой связи закономерно поднимается вопрос о том, могут ли быть предметом фальсификации показания различных лиц[467]. Думается, что сами показания как сведения, сообщенные на допросе, проведенном в ходе досудебного производства по уголовному делу или в суде (см., например, ст. 76-79 УПК РФ), сфальсифицированы быть не могут. Однако возможна фальсификация протоколов, посредством которых показания подвергаются закреплению, а также иных средств фиксации (звукозаписи, видеозаписи).
На основании изложенного о фальсификации доказательств можно говорить и как об искажении определенными способами фактических данных, имеющих существенное значение по делу, и как о видоизменении источников доказательств.
С учетом содержания самого термина «фальсификация» к ее способам следует относить подделку и подмену доказательств.
Названным термином, однако, не охватываются такие способы изменения совокупности фактических данных, имеющихся в деле, как уничтожение или изъятие доказательств. Но такие действия способны привести к тем же общественно опасным последствиям, что и, скажем, замена одних доказательств другими. Ведь умышленное искажение истины может иметь место и при выявлении доказательственных фактов, и при их процессуальном закреплении, и при их исследовании[468].
Трудности в установлении истины могут быть созданы и в результате отказа компетентного должностного лица в приобщении к делу имеющих значение данных. Но подобные действия не являются ни подменой, ни искажением, ни подделкой доказательств.
В свете сказанного представляется необходимым, чтобы в ст. 303 УК предусматривалась ответственность не только за применение тех способов искажения или сокрытия истины по делу, которые охватываются термином «фальсификация доказательств», но и за использование с той же целью других приемов воздействия на содержание или форму доказательств, а также за отказ либо уклонение от процессуального закрепления полученных фактических данных или от приобщения к делу существующих и имеющих доказательственное значение документов[469].
К вопросу о моменте окончания данного преступления следует, на наш взгляд, подходить дифференцированно, учитывая разницу в способах подделки или подмены доказательств, специфика которых в свою очередь зависит от субъекта фальсификации, от круга его полномочий в доказывании.
Если подделка или подмена производится на этапе представления доказательства лицом, участвующим в деле, его представителем (ч. 1 ст. 303 УК) либо защитником (ч. 2 ст. 303 УК), то преступление должно признаваться оконченным с момента приобщения этих доказательств к делу, поскольку только при этом условии таковые приобретают доказательственное значение. Если указанные лица осуществляют фальсификацию уже приобщенных к материалам дела предметов и документов при ознакомлении с ними, то преступление следует считать оконченным с момента искажения содержания или видоизменения подлинных доказательств либо их подмены.
Для фальсификации доказательств лицом, производящим расследование, моментом окончания преступления следует считать приобщение к материалам дела фальсифицированных доказательств[470].
Общим для всех этих случаев является то, что для квалификации деяния по ч. 1 и 2 ст. 303 УК не имеет значения, повлияла ли фальсификация на содержание процессуального акта. Важно, чтобы произошло изменение доказательственной базы (совокупности доказательств).
Фальсификация доказательств — преступление со специальным субъектом.
В качестве субъектов фальсификации доказательств по гражданскому делу (ч. 1 ст. 303 УК) закон называет лицо, участвующее в деле, и его представителя.
Согласно ст. 34 ГПК участвующими в деле признаются стороны; третьи лица; прокурор; лица, обращающиеся в суд за защитой прав, свобод и охраняемых законом интересов других лиц и вступающие в процесс с целью дачи заключения в случаях, предусмотренных ст. 4, 46 и 47 ГПК; заявители и заинтересованные лица по делам особого производства.
АПК к лицам, участвующим в деле, относит стороны, заявителей и заинтересованных лиц, третьих лиц, прокурора, государственные органы, органы местного самоуправления и иные органы, обратившиеся в арбитражный суд в случаях, предусмотренных данным законодательным актом (ст. 40).
Круг представителей лиц, участвующих в деле, конкретизирован в гл. 5 ГПК и гл. 6 АПК. При этом понятием «представитель» охватываются как законные представители, уполномоченные представители органов и организаций, так и представители, действующие на основании договора. В процессуальном законе при этом подчеркивается, что представителем в суде может быть дееспособное лицо с надлежащим образом оформленными и подтвержденными полномочиями. Определен также круг лиц, которые не могут быть представителями (ст. 59-60 АПК; ст. 49 ГПК).
Важно при этом подчеркнуть, что при составлении перечня субъектов преступления, предусмотренного ч. 1 ст. 303 УК, необходимо учесть положения ст. 19-21 УК. Принимая это во внимание, мы можем заключить, что в качестве субъекта фальсификации доказательств по гражданскому делу может рассматриваться достигшее 16-летнего возраста вменяемое физическое лицо, занимающее в гражданском либо арбитражном процессе положение одного из участвующих в деле либо его представителя.
Субъектами фальсификации доказательств по уголовному делу в законе названы лицо, производящее дознание, следователь, прокурор и защитник. Характеристика указанных лиц дана при анализе ст. 295 УК. Соответственно фальсификация доказательств, совершенная другими, не указанными в ст. 303 УК лицами, не может преследоваться по данной статье и при наличии соответствующих признаков может оцениваться по ст. 292 или ст. 327 УК.
Возникает, однако, вопрос, а почему вне круга лиц, являющихся субъектами фальсификации доказательств, остался судья? Далеко не вся деятельность судьи протекает в условиях гласности. Процессуальные правила, к сожалению, не исключают изменение вершителями правосудия содержания или формы доказательств. В практике имели место случаи подлога судьями документов, в частности, протокола судебных заседаний[471].
Непонятно, почему подобные деяния либо вообще не наказываются в уголовном порядке, либо влекут ответственность в меньшем объеме. Ведь «резервная» ст. 292 УК может применяться лишь при условии совершения служебного подлога из корыстных или иных личных побуждений и только в том случае, если предметом подлога выступает официальный документ. Соответственно на случаи фальсификации доказательств, совершенной по другим мотивам, и на ситуации фальсификации иных доказательств данная статья не рассчитана. Затем, ее санкция менее сурова как по своему минимуму (штраф до 80 тысяч рублей или в размере заработной платы или иного дохода осужденного за период до шести месяцев), так и верхнему пределу (до двух лет лишения свободы), чем санкция ч. 2 ст. 303 УК (до трех лет лишения свободы с лишением права занимать определенные должности или заниматься определенной деятельностью на срок до трех лет). Кроме того, квалификация по ст. 292 УК фальсификации доказательств, совершенной судьей, не учитывает природы данного посягательства, его направленности на правосудие как познавательно-правоприменительную деятельность.
В юридической литературе высказаны и другие предложения о расширении субъектного состава лиц, которые могут подлежать ответственности за фальсификацию доказательств по уголовному делу. К таким субъектам предлагается отнести потерпевшего, гражданского истца, гражданского ответчика и их представителей[472]. Такое предложение не лишено рационального зерна, поскольку названные лица, будучи наделены правом собирать и представлять письменные документы и предметы для приобщения их к уголовному делу в качестве доказательств (ч. 2 ст. 86 УПК), а также правом на ознакомление с материалами дела (ст. 216 УПК), не лишены возможности подделать либо подменить доказательства. В то же время мы полагаем, что пределы ответственности за фальсификацию доказательств, совершенную лицами, осуществляющими производство по делу, с одной стороны, и за фальсификацию доказательств, совершенную иными лицами, — с другой, должны различаться, поскольку во втором случае гораздо больше шансов для предотвращения влияния недостоверных данных на судьбу дела.
С этих же позиций представляется неоправданным уравнивание ответственности защитника за данное преступление с ответственностью за фальсификацию доказательств, совершенную лицом, производящим дознание, следователем либо прокурором. Роль защитника в процессуальном доказывании принципиально отличается от участия в этой деятельности дознавателя, следователя и прокурора. Принимать решения о приобщении к делу тех или иных предметов, документов и т. д. защитник не компетентен. Не вправе он и обязать к этому должностных лиц, осуществляющих предварительное расследование[473]. Не обладая же данными полномочиями, защитник не имеет возможности совершить действия, направленные на формирование недоброкачественных доказательств, которые по уровню общественной опасности отличались бы от подделки или подмены доказательств, совершенной потерпевшим, гражданским истцом, гражданским ответчиком либо лицами, участвующими в гражданском деле, а также представителями всех этих лиц.
Кроме того, при фальсификации доказательств, совершенной лицами, осуществляющими производство по делу, неизбежно причиняется вред и другому объекту уголовно-правовой охраны — отношениям службы в государственных органах.
Подводя итог сказанному, полагаем, что ответственность за фальсификацию доказательств должна быть дифференцирована в зависимости не от вида судопроизводства, а от объема полномочий, которыми наделен соответствующий субъект относительно участия в процессуальном доказывании.
Формой вины в составах фальсификации доказательств является прямой умысел. Виновный осознает, что он подделывает или подменяет соответствующие предметы или документы, создавая тем самым препятствия для установления истины по делу, и желает, чтобы они были приобщены к делу в качестве доказательств и (или) использованы как таковые. В содержание умысла лиц, осуществляющих производство по делу, включается также осознание факта процессуального закрепления недостоверных доказательств.
В ч. 3 ст. 303 УК законодатель предусматривает ответственность за фальсификацию доказательств по уголовному делу о тяжком или об особо тяжком преступлении, а равно за фальсификацию доказательств, повлекшую тяжкие последствия.
Если установление содержания признака фальсификации доказательств по уголовному делу о тяжком или об особо тяжком преступлении не вызывает особых трудностей в связи с тем, что понятие тяжкого и особо тяжкого преступления дано в законе (ч. 4 и 5 ст. 15 УК), то толкование понятия «фальсификация доказательств, повлекшая тяжкие последствия» такие затруднения способно вызвать.
Возникает, в частности, вопрос о том, какое значение имеет признак наступления тяжких последствий. Является ли он квалифицирующим признаком по отношению к деяниям, предусмотренным в ч. 1 и 2 ст. 303 УК[474], либо только по отношению к деянию, предусмотренному в ч. 2 данной статьи[475], или он входит в число признаков самостоятельного состава преступления?
На наш взгляд, используемая законодателем конструкция не исключает и третьего варианта ответа, хотя он, как правило, не принимается во внимание в юридической литературе. Рассмотрение состава преступления, предусмотренного в ч. 3 ст. 303 УК, в качестве самостоятельного дает возможность предположить, что он отличается от других разновидностей фальсификации доказательств не только тем, что деяние повлекло наступление тяжких последствий, но и другими признаками, в частности, субъектным составом. Круг субъектов данного преступления может быть установлен с учетом санкции рассматриваемой части анализируемой статьи. Санкция является кумулятивной, предусматривающей в качестве дополнительного наказания лишение права занимать определенные должности или заниматься определенной деятельностью на срок до трех лет. Соответственно и субъектом данного преступления может быть только лицо, чья должность или профессиональная либо иная деятельность связана с участием в процессе доказывания (прокурор, следователь, лицо, производящее дознание, лицо, занимающееся адвокатской практикой). Рассмотрение состава преступления, предусмотренного ч. 3 ст. 303 УК, как самостоятельного позволяет относить к субъектам такого посягательства и судью.
Важно также выяснить, какие последствия фальсификации должны рассматриваться как тяжкие. Таковыми, безусловно, могут быть признаны те вредные результаты, которые вообще неисправимы или трудноисправимы и которые должны рассматриваться как тяжкие последствия любого деяния, в причинной связи с которым они находятся: смерть потерпевшего, его серьезное заболевание, психическое расстройство, самоубийство. В этом случае «тяжесть вреда должна определяться исходя не из специфики способа причинения, а из одинакового по значению объекта — жизни и здоровья»[476].
В то же время с учетом природы рассматриваемого преступления к его тяжким последствиям должны быть отнесены также результаты фальсификации, которые свидетельствуют о невыполнении задач правосудия: осуждение невиновного, назначение чрезмерно сурового наказания, уход от ответственности лица, виновного в преступлении, и др.
Психическое отношение к тяжким последствиям фальсификации доказательств, надо полагать, может выразиться как в умысле, так и в неосторожности.
Представляет интерес и выяснение соотношения фальсификации доказательств с некоторыми другими составами преступления, в частности, с предусмотренными ст. 292, 299, 300, 301, 302 и 309 УК.
Сопоставление диспозиций и санкций ст. 292 и ч. 2, 3 ст. 303 УК привело нас к выводу, что фальсификация доказательств, предметом которой выступают официальные документы, и служебный подлог должны квалифицироваться только по ч. 2 или ч. 3 ст. 303 УК, предусматривающей более суровое наказание, поскольку субъект не совершает каких-либо действий, не входящих в содержание объективной стороны данного преступления и не нарушает каких-либо объектов, которые бы охранялись только по ст. 292 УК РФ. В подобной ситуации подлог, совершенный следователем, дознавателем либо прокурором, есть один из возможных учтенных законодателем способов совершения фальсификации доказательств. Отсюда можно заключить, что одновременное применение ст. 292 и ч. 2 ст. 303 УК возможно лишь при реальной совокупности преступлений.
Иное соотношение между фальсификацией доказательств и преступлениями, предусмотренными ст. 299-301 УК. В том случае, когда она выступает способом совершения указанных преступлений, содеянное должно квалифицироваться по совокупности, поскольку состав фальсификации доказательств не является обязательным признаком для указанных составов преступлений. К тому же, как было установлено при построении нами классификации преступлений против правосудия, названные посягательства причиняют вред разным отношениям, складывающимся в сфере правосудия.
С учетом сказанного мы не разделяем отстаиваемого В. В. Демидовым мнения о том, что в случаях, когда фальсификация доказательств повлекла за собой последствия, предусмотренные ст. 299-301 УК, содеянное охватывается названными статьями и дополнительной квалификации по ст. 303 УК не требуется[477]. Существенная разница в признаках всех этих составов преступлений не позволяет рассматривать нормы, закрепленные в ст. 299-301 УК, с одной стороны, и ч. 2 ст. 303 УК, с другой, в качестве соотносящихся между собой специальных и общей норм.
В юридической литературе высказано суждение, будто принуждение к даче заведомо ложных показаний образует совокупность преступлений, предусмотренных ст. 302 и ст. 303 УК[478]. Нам эта позиция представляется неверной. Указанные посягательства предполагают совершенно разные, можно сказать, несовместимые способы получать искаженную информацию. Совершение преступления, предусмотренного ст. 302 УК, всегда есть воздействие на живых носителей доказательственной информации незаконными методами. Сам термин «фальсификация» означает, что недоброкачественные доказательства получаются без такого воздействия. Точно так же несовместимы составы преступлений, предусмотренные ст. 303 и 309 УК.
Фальсификация доказательств, сопряженная с получением взятки, также требует квалификации по совокупности.
Так, следователь прокуратуры Е. был осужден Волгоградским областным судом по п. «б», «в», «г» ч. 4 ст. 290 и ч. 3 ст. 303 УК.
Осуществляя производство по делу А., обвиняемого в убийстве, Е. потребовал от его матери взятку в размере 20 000 рублей за прекращение уголовного преследования. Получив ее согласие, Е. изъял из материалов дела и уничтожил уличающее А. письмо, в котором он фактически признавал свою вину в убийстве, просил брата оказать давление на свидетелей и договориться с экспертами о даче заведомо ложного заключения. Данное письмо Е. заменил другим, не имеющим значения для расследования. После этого Е. получил от матери А. обещанную денежную сумму[479].
Применительно к данной судом юридической оценке действий Е. возможны сомнения в части вменения в вину квалифицирующего признака «получение взятки путем вымогательства» и отсутствия в квалификации содеянного им указания на приготовление к незаконному освобождению от уголовной ответственности. Однако, квалифицировав действия Е. не только как получение взятки, но и как фальсификацию доказательств, Волгоградский областной суд поступил, на наш взгляд, правильно.
2.2. Вынесение заведомо неправосудных приговора, решения или иного судебного акта (ст. 305 УК)
В соответствии со ст. 118 Конституции РФ правосудие в Российской Федерации осуществляется только судом, причем судебная власть осуществляется посредством конституционного, гражданского, административного и уголовного судопроизводства. Это значит, что только суд имеет право в результате рассмотрения дел выносить общеобязательные решения, которые затрагивают права и свободы граждан, интересы государственных, муниципальных, общественных и иных организаций. Поэтому одним из самых тяжких преступлений против правосудия, совершаемых должностными лицами его органов, является вынесение заведомо неправосудных приговора, решения или иного судебного акта (ст. 305 УК).
Основным объектом этого преступления является нормальная работа органов правосудия в самом широком ее смысле, а в более конкретном значении — общественные отношения, которые обеспечивают познавательно-правоприменительную деятельность суда[480]. В роли дополнительных объектов могут выступать отношения, содержанием которых в зависимости от конкретного дела выступают права и законные интересы граждан, общества и государства, нарушаемые в случае вынесения неправосудного судебного акта.
Объективная сторона преступления заключается в вынесении судьей (судьями) заведомо неправосудных приговора, решения или иного судебного акта. Значительный интерес представляет вопрос о том, о каких неправосудных актах идет речь в ст. 305 УК. В процессе развития законодательства их перечень претерпел значительные изменения. Вначале была предпринята попытка сделать его исчерпывающим: в ст. 111 УК РСФСР 1922 г. говорилось только о приговорах, первоначальная редакция ст. 114 УК РСФСР 1926 г. была такой же, однако в 1927 г. эта норма была дополнена указанием на решения и определения; в ст. 177 УК РСФСР 1960 г. были перечислены, кроме приведенных выше актов, также и постановления. В диспозиции ст. 305 УК РФ законодатель отказался от исчерпывающего перечисления видов судебных актов и указал на приговор, решение или иной судебный акт, в связи с чем возник вопрос о том, какие иные акты имеются в виду. Для ответа на него необходимо обратиться к конституционному и процессуальному законодательству (нормам УПК, ГПК, АПК, а также КоАП).
Прежде всего необходимо установить перечень всех судебных актов, выносимых при осуществлении конституционного, уголовного, гражданского и административного судопроизводства, а затем выделить те из них, которые могут быть предметом преступления, предусмотренного ст. 305 УК.
В соответствии со ст. 71 Федерального конституционного закона «О Конституционном Суде Российской Федерации» решения Конституционного Суда РФ выносятся в форме постановления или определения (решение по запросу о соблюдении установленного порядка выдвижения обвинения Президента РФ именуется заключением).
Значение видов судебных актов, выносимых при рассмотрении уголовных дел, содержится в ст. 5 УПК. Приговор — решение о виновности или невиновности подсудимого и назначении ему наказания либо об освобождении его от наказания, вынесенное судом первой или апелляционной инстанции (п. 28). К иным судебным актам следует отнести: вердикт — решение о виновности или невиновности подсудимого, вынесенное коллегией присяжных заседателей (п. 5); определение — любое решение за исключением приговора, вынесенное судом первой инстанции коллегиально, а также решение, вынесенное вышестоящим судом, за исключением суда апелляционной или надзорной инстанции, при пересмотре соответствующего судебного решения (п. 23); постановление — любое решение, за исключением приговора, вынесенное судьей единолично; решение, вынесенное президиумом суда при пересмотре соответствующего судебного решения, вступившего в законную силу (п. 25). Конкретно формы судебных актов, выносимых в отдельных видах производства, указаны в ст. 236, 316, 367, 378 и 408 УПК.
Дефиниции судебных актов по гражданским делам содержатся в ГПК. Решение — это постановление суда первой инстанции, которым дело разрешается по существу (ст. 191 ГПК). К иным судебным актам относятся: судебный приказ — судебное постановление, вынесенное судьей единолично на основании заявления кредитора о взыскании денежных сумм или об истребовании движимого имущества от должника по требованиям, предусмотренным ст. 125.2 ГПК (ст. 125.1 ГПК); определение — судебное постановление суда первой инстанции, которое не разрешает дела по существу (ст. 223 ГПК); кассационное определение — постановление, которым разрешается вопрос о правильности решения суда первой инстанции в пределах кассационной жалобы (ст. 311 ГПК), апелляционное решение или определение, которые выносятся в результате рассмотрения апелляционной жалобы на решение мирового судьи (ст. 318.10 ГПК); определение и постановление суда надзорной инстанции (ст. 332 ГПК). Кроме того, предусмотрена возможность вынесения судами частных определений (ст. 225, 313 ГПК).
В соответствии со ст. 15 АПК арбитражный суд принимает судебные акты в форме решения, постановления, определения. Решения выносятся арбитражным судом первой инстанции при рассмотрении дела по существу; арбитражные суды апелляционной и кассационной инстанций, а также Президиум Высшего Арбитражного Суда РФ по результатам пересмотра судебных актов в порядке надзора выносят постановления; все иные акты арбитражных судов именуются определениями.
Судебные акты, выносимые в процессе рассмотрения дел об административных правонарушениях, именуются в ст. 29.9 КоАП постановлениями или определениями, а ст. 29.13 предусматривает также возможность вынесения представлений об устранении причин и условий, способствовавших совершению административного правонарушения. Наименования актов, которые выносит вышестоящий суд при рассмотрении жалоб на постановления нижестоящих судов, законом не установлены, практически их называют постановлениями.
К сфере действия ст. 305 УК относятся только такие судебные акты, которые решают вопросы по существу, поэтому не являются ее предметом акты, которыми разрешаются организационные вопросы, возникающие во время ведения судебных процессов (например, о порядке исследования доказательств, переносе судебного заседания и т. д.); соответственно не относятся к предмету преступления также частные определения[481], представления об устранении причин и условий, способствовавших совершению административного правонарушения. Таким образом, суть не в названии судебного акта, а в его содержании. В этом смысле бесспорно, что в ст. 305 УК имеются в виду судебные акты, которыми завершается рассмотрение дела в суде любой инстанции (приговор по уголовному делу, решение по гражданскому делу, постановление по делу об административном правонарушении и т. д.) либо предопределяется вывод о виновности (невиновности) по уголовному делу (вердикт присяжных заседателей).
К иным судебным актам, о которых говорится в ст. 305 УК, следует отнести также решения, которые, хотя и не завершают рассмотрение дела, но затрагивают основные права и свободы человека, в частности, гарантированную ст. 46 Конституции РФ судебную защиту прав и свобод, важнейшими составляющими которой являются доступ к правосудию и возможность обжалования в суде решений и действий (или бездействия) органов государственной власти, органов местного самоуправления, общественных объединений и должностных лиц. К таким актам следует отнести постановление суда о заключении под стражу, которое может содержать все признаки состава, предусмотренного ст. 305 УК. Однако ответственность за незаконное заключение под стражу прямо предусмотрена в специальной норме — ч. 2 ст. 301 УК. Поэтому по правилам конкуренции должна применяться ст. 301 УК. В то же время незаконное решение об изменении меры пресечения с заключения под стражу на другую либо о ее отмене способно повлечь ответственность по ст. 305 УК, так как подобные действия могут содержать все признаки неправосудного акта.
То же можно сказать и о решениях, принимаемых во время предварительного слушания по уголовному делу, если они предопределяют дальнейшее разрешение дела по существу — например, об исключении доказательств (ст. 235 УПК) или прекращении уголовного дела (п. 4 ч. 1 ст. 236 УПК).
Неправосудными в смысле ст. 305 УК могут быть также некоторые акты, вынесенные судом при рассмотрении вопросов, подлежащих рассмотрению при исполнении приговора (ст. 397 УПК) — например, о замене одного вида наказания другим, об условно-досрочном освобождении, об отмене условного осуждения, об исполнении приговора при наличии других неисполненных приговоров (ибо в этом случае суд определяет размер наказания, назначенного окончательно, по совокупности), о зачете времени содержания под стражей. К этой же группе следует отнести постановления судов о приведении приговора в соответствие с принятым после его вступления в силу новым более мягким уголовным законом либо о применении амнистии к лицам, отбывающим наказание.
Судебными актами, ограничивающими доступ к правосудию, являются также постановления по уголовным делам, вынесенные по жалобам на решения органов расследования или прокурора об отказе в возбуждении уголовного дела или его прекращении, ибо такие решения препятствуют расследованию дел и привлечению виновных к ответственности.
Аналогичные выводы следует сделать и в отношении судебных определений по гражданским делам, если эти акты хотя и не разрешают дело по существу, но препятствуют дальнейшему движению дела, т. е. это касается прекращения производства по делу (ст. 220 ГПК, ст. 151 АПК) или оставления заявления без рассмотрения (ст. 222 ГПК, ст. 149 АПК).
Важное значение для применения ст. 305 УК имеет уяснение понятия неправосудности судебного акта[482]. В общем виде можно сказать, что акт следует считать неправосудным, когда он вынесен с нарушением закона. Однако очевидно, что не любое отступление от требований закона содержит признаки анализируемого преступления, некоторые нарушения могут быть оценены как дисциплинарные проступки.
В общем виде судебный акт следует признать незаконным, во-первых, при отсутствии фактических оснований для его вынесения, когда выводы, которые сделаны в приговоре, решении и т. д., не соответствуют установленным фактам и подтверждающим их доказательствам; во-вторых, если были нарушены нормы материального права; в-третьих, если были существенно нарушены процессуальные условия вынесения судебного акта.
Конкретные проявления неправосудности акта, вынесенного по уголовному делу, могут заключаться в вынесении приговора, которым осужден невиновный или оправдан виновный, неправильно квалифицировано содеянное или за него назначено необоснованно суровое либо мягкое наказание.
Наиболее сложным является вопрос о том, нарушение каких процессуальных правил может свидетельствовать о наличии признаков состава ст. 305 УК. С. Ф. Милюков ссылался на ст. 342 УПК РСФСР, ибо в ней весьма четко были закреплены признаки неправосудности приговора, которые затем конкретизировались в ст. 343-347 УПК РСФСР[483], т. е. на нормы, регулирующие основания отмены или изменения судебного решения в кассационном порядке (в настоящее время это ст. 379 и ст. 380-383 УПК РФ).
Предложение С. Ф. Милюкова привлекает своей простотой, но вряд ли оно верно целиком. Следует согласиться с тем, что приговор будет неправосудным, если выводы суда не соответствуют фактическим обстоятельствам дела (ст. 380 УПК РФ); если был неправильно применен уголовный закон ввиду нарушения требований Общей части УК или неверной квалификации по норме Особенной части УК (ст. 382 УПК РФ); если приговор был несправедливым ввиду назначения необоснованно сурового или мягкого наказания (ст. 383 УПК РФ). Однако всегда ли можно признать приговор неправосудным в смысле ст. 305 УК, если при рассмотрении дела был нарушен уголовно-процессуальный закон, т. е. требования ст. 345 УПК РСФСР, а теперь аналогичной ей ст. 381 УПК РФ?
Сопоставление этих двух норм показывает, что принципиально они не отличаются друг от друга. Одно из отличий заключается в том, что в ст. 345 УПК РСФСР основанием было существенное нарушение уголовно-процессуального закона, а в названии ст. 381 УПК РФ термин «существенное» отсутствует; общая характеристика нарушений в той и другой норме практически совпадает, однако конкретный перечень абсолютных оснований отмены или изменения приговора разный; в обеих нормах содержится по семь одинаковых оснований, но в ст. 381 УПК РФ указаны еще четыре: нарушение права подсудимого пользоваться языком, которым он владеет, и помощью переводчика, непредоставление подсудимому права участвовать в прениях сторон и последнего слова, обоснование приговора доказательствами, признанными судом недопустимыми.
Видимо, не все нарушения процессуальных норм, даже если они обязательно влекут отмену либо изменение приговора, могут приравниваться к неправильному разрешению дела по существу, что является непременным условием неправосудности приговора как признака ст. 305 УК. На это обращено внимание в литературе: ряд авторов полагает, что состав, предусмотренный ст. 305 УК, есть лишь тогда, когда имело место существенное нарушение процессуального закона. При этом Ю. И. Кулешов указывает на то, что нарушение должно быть существенным, а непосредственная оценка отступления от закона в целях разграничения уголовно наказуемого деяния и дисциплинарного проступка должна даваться в каждом конкретном случае[484]. Другие авторы иногда приводят следующие примеры существенных нарушений: рассмотрение дела в отсутствие подсудимого в тех случаях, когда его присутствие обязательно, нарушение права на защиту[485], в том числе непредоставление последнего слова[486]. Приводится и пример противоположного характера: председательствующий, собственноручно написавший приговор, по рассеянности не подписал его, в результате, хотя все другие требования материального и процессуального права были соблюдены, приговор был отменен. По мнению В. К. Глистина такой судебный акт в уголовно-правовом смысле нельзя признать неправосудным, так как действия судьи не посягают на охраняемый анализируемой нормой объект — они не направлены на неправильное принятие решения по делу[487]. Это мнение представляется правильным.
Таким образом, не все нарушения уголовно-процессуального закона, перечисленные в ч. 2 ст. 381 УПК и безусловно влекущие отмену или изменение судебного решения, составляют объективную сторону ст. 305 УК, а лишь те из них, которые существенно нарушают принципы уголовного процесса, сформулированные в гл. 2 УПК, и, особенно, основные права и свободы его участников. К таковым относится большинство оснований, указанных в ч. 2 ст. 381 УПК), но приговор нельзя считать неправосудным, если нарушения заключались в отсутствии подписи судьи либо протокола судебного заседания (п. 10-11 ч. 2 ст. 381 УПК) (даже при заведомости этих нарушений), но все другие нормы материального или процессуального права были соблюдены.
Обязательным условием привлечения к уголовной ответственности по ст. 305 УК является отмена или изменение незаконного (неправосудного) судебного акта вышестоящим судом, ибо только тогда можно утверждать, что акт был незаконным; кроме того, при отмене (изменении) обязательно указывается, какие нарушения послужили основанием для такого решения.
Общепризнано, что состав анализируемого преступления формальный, однако различные мнения высказываются по поводу момента его окончания: большинство авторов полагает, что преступление окончено, когда судебный акт подписан судьей (судьями)[488], другие — когда этот акт оглашен[489], а Ю. И. Кулешов — когда принятый неправосудный акт порождает значимый для судопроизводства результат[490]. Правильной представляется первая из приведенных позиций — общественно опасным следует признать сам факт подписания неправосудного судебного акта, ибо в дальнейшем он должен и может быть исполнен в любое время (оглашение акта, а тем более вступление его в законную силу находятся за пределами данного состава).
Несмотря на формальный характер состава, возможна и неоконченная преступная деятельность. Приготовление может заключаться в подготовке документов, на основе которых планируется вынести неправосудный акт. Покушение как действия, непосредственно направленные на совершение преступления (ч. 3 ст. 30 УК), практически возможно, когда вопрос решается коллегией в составе нескольких судей и при составлении текста судебного акта в совещательной комнате кто-либо из них предлагает вынести заведомо для этого судьи неправосудное решение (тем более представляет его проект), а другие судьи не соглашаются с этим[491].
Субъектами преступления в диспозиции ст. 305 УК назван судья (судьи). Несомненно, речь идет о профессиональных судьях всех судов. Однако в литературе обсуждается вопрос, относятся ли к судьям в смысле ст. 305 УК непрофессиональные участники вынесения судебных решений, т. е. арбитражные и присяжные заседатели? Практически все авторы сходятся на том, что к судьям относятся арбитражные заседатели, но спорным оказался вопрос о статусе присяжных заседателей. Многие авторы прямо указывают на них как субъектов анализируемого преступления[492]; Л. В. Лобанова полагает, что в настоящее время они не могут нести ответственность за это деяние, но предлагает установить ее путем дополнения уголовного закона[493]; с этой позицией солидарен Ю. И. Кулешов[494].
Вряд ли есть сомнения в том, что судьями следует признавать всех, кто принимает участие в принятии судебных решений, в том числе заседателей. Конечно, между арбитражными заседателями, с одной стороны, и присяжными, с другой, имеются определенные отличия в функциях и формах участия в принятии решений. Арбитражные заседатели составляют одну скамью с профессиональными судьями и участвуют в решении всех вопросов по существу дела. Присяжные заседатели в соответствии с ст. 339 УПК решают только вопросы факта (доказано ли, что деяние имело место; доказано ли, что это деяние совершил подсудимый; виновен ли подсудимый в совершении этого деяния), а также, в случае признания подсудимого виновным, заслуживает ли он снисхождения, причем делают это отдельно от профессиональных судей и в результате выносят вердикт, вопросы же юридической квалификации и размера наказания решает судья без участия присяжных. Однако приведенные отличия не означают, что присяжные не являются судьями, ибо они решают важнейшие вопросы виновности и своим вердиктом в значительной мере предопределяют приговор судьи. Поэтому, с нашей точки зрения, вердикт присяжных — один из иных судебных актов, о которых говорится в ст. 305 УК, а присяжные заседатели и при нынешнем состоянии законодательства должны признаваться субъектами данного состава. В то же время следует согласиться с тем, что для устранения споров весьма желательно уточнить это положение путем внесения соответствующего дополнения в диспозицию ст. 305 УК.
Субъективная сторона преступления вытекает из диспозиции состава, в которой содержится указание на заведомость вынесения неправосудного приговора. Следовательно, формой вины может быть только прямой умысел — судья осознает, что вынесенный им приговор является неправосудным, и желает этого. При неосторожной вине, а тем более при добросовестном заблуждении судьи, типичных для многих судебных ошибок, уголовная ответственность по ст. 305 УК наступить не может. В этих случаях при определенных условиях может возникнуть вопрос о привлечении судьи к ответственности за халатность по ст. 293 УК; кардинальным же решением было бы установление в отдельной норме УК ответственности за вынесение неправосудного приговора по неосторожности[495].
Квалифицирующими обстоятельствами по ч. 2 ст. 305 УК являются вынесение незаконного приговора суда к лишению свободы или наступление иных тяжких последствий. Безусловно, под лишением свободы имеется в виду осуждение к этому виду наказания как на определенный срок (ст. 56 УК), так и пожизненно (ст. 57 УК). Однако при анализе данного обстоятельства возникают два вопроса. Первый из них — считать ли лишением свободы в смысле ч. 2 ст. 305 УК другие виды наказания, имеющие много общего с лишением свободы, а именно ограничение свободы (ст. 53 части (ст. 55 УК), арест (ст. 54 УК) и содержание в дисциплинарной воинской части. Эти виды наказаний по характеру правоограничений похожи на различные виды лишения свободы. Ограничение свободы имеет сходство с колонией-поселением (осужденный ограничен в свободе передвижения, находится под надзором и т. д.). На осужденных к аресту распространяются условия содержания, установленные для отбывающих лишение свободы в тюрьме (ч. 2 ст. 69 УИК); сходство ареста с лишением свободы подчеркивается и тем, что в соответствии с п. «а» ч. 1 ст. 71 УК при сложении наказаний одному дню лишения свободы соответствует один день ареста. Весьма похоже на лишение свободы содержание в дисциплинарной воинской части — помимо такого же, как и при аресте, равного соотношения между этими видами наказания при их сложении, в ст. 55 УК указано на возможность замены лишения свободы содержанием в дисциплинарной воинской части и, кроме того, при характеристике режима в ней ст. 157 УИК прямо отсылает к гл. 12 УИК, которая является составной частью раздела IV УИК, регулирующего исполнение наказания в виде лишения свободы.
Однако, несмотря на отмеченное сходство лишения свободы с арестом и содержанием в дисциплинарной воинской части, указание в ч. 2 ст. 305 УК на вынесение незаконного приговора к лишению свободы нельзя толковать расширительно и распространять его на другие виды наказания. Аргументом в пользу такого вывода является также и то, что максимальные сроки для этих видов значительно меньше (при аресте — 6 месяцев, при содержании в дисциплинарной воинской части — 2 года), чем при лишении свободы (до 30 лет или пожизненно).
Второй вопрос, дебатируемый в литературе, касается того, включает ли указание ч. 2 ст. 305 УК на осуждение к лишению свободы также условное осуждение с применением ст. 73 УК (аналогичная ситуация возникает и тогда, когда суд на основании ст. 82 УК применяет отсрочку отбывания наказания беременным женщинам и женщинам, имеющим малолетних детей). Некоторые авторы полагают, что под приговором к лишению свободы в ч. 2 ст. 305 УК следует понимать и условное осуждение к этому виду наказания[496], другие же считают, что с таким мнением вряд ли можно согласиться[497].
При решении поставленного вопроса необходимо учитывать характер правоограничений, налагаемых при условном осуждении, по сравнению с теми случаями, когда лишение свободы подлежит фактическому отбыванию, а также изменения, внесенные в уголовное законодательство Федеральным законом от 8 декабря 2003 г. Впервые в законе появился термин «реальное отбывание наказания», в противовес условному. Этот термин указан непосредственно в ст. 73 УК, где говорится о возможности исправления осужденного без реального отбывания наказания, а также в ст. 18 УК, регулирующей признаки рецидива. В п. «а» ч. 3 ст. 18 УК установлено, что рецидив признается опасным при совершении лицом тяжкого преступления, за которое оно осуждается к реальному лишению свободы, а в соответствии с п. «в» ч. 4 ст. 18 УК при признании рецидива не учитываются судимости за преступления, осуждение за которые признавалось условным либо по которым предоставлялась отсрочка исполнения приговора, если признание приговора условным или отсрочка не отменялись и лицо не направлялось для отбывания наказания в места лишения свободы. Таким образом, законодатель четко различает условное и реальное осуждение к лишению свободы, что вполне обоснованно, так как характер и содержание правоограничений в том и другом случае различаются весьма существенно.
Другое соображение вытекает из сопоставления между собой квалифицирующих обстоятельств, указанных в ч. 2 ст. 305 УК, где наряду с лишением свободы предусмотрено причинение иных тяжких последствий. По общему правилу стоящие в одном ряду квалифицирующие обстоятельства должны рассматриваться как равноценные, так как они могут влечь одинаковое наказание. И если реальное лишение свободы можно сопоставить с иными тяжкими последствиями, то было бы неверным распространить это и на лишение свободы, назначенное условно (ст. 73 УК), а также на случай отсрочки реального отбывания (ст. 82 УК). Поэтому представляется, что в этих случаях ч. 2 ст. 305 УК не должна применяться.
Иные тяжкие последствия, о которых говорится в ч. 2 ст. 305 УК, относятся к оценочным понятиям, не поддающимся точному определению; можно привести лишь их примерный перечень. Примерами могут служить осуждение невиновного или оправдание виновного в совершении тяжкого или особо тяжкого преступления; самоубийство или покушение на самоубийство осужденного, ответчика, истца или его близких; психическое заболевание; крупный имущественный ущерб; разорение предприятия и т. п.[498] Этот перечень можно дополнить незаконным осуждением (или оправданием) нескольких лиц, причинением не только психического расстройства, но и других видов тяжкого вреда здоровью и т. д. Хотя в целом отношение к неправосудности приговора выступает в виде умысла, но вина к указанным последствиям может быть и неосторожной (ст. 27 УК).
2.3. Заведомо ложный донос (ст. 306 УК)
В ст. 306 УК предусмотрена ответственность за заведомо ложный донос о совершении преступления.
Термин «донос» в широком смысле слова означает сообщение кому-либо о чем-либо. Хотя с этической точки зрения этот термин несет в себе отрицательный заряд, однако сам по себе он не содержит ничего отрицательного, так как сообщение может касаться поступка, в действительности кем-либо совершенного, причем распространение такой информации может быть в принципе общественно полезным (например, сообщение о готовящемся преступлении, способствовавшее его предотвращению, либо о совершенном преступлении, когда это помогло найти и изобличить виновного).
Уголовные кодексы РСФСР 1926 г. и 1960 г. предусматривали уголовную ответственность за недонесение о некоторых видах готовящихся или совершенных преступлений, т. е. лицо подлежало ответственности, если ему было известно о преступлении, но оно не сообщило об этом.
При подготовке УК РФ в одном из вариантов проекта также предусматривалась ответственность за недонесение, но оно было названо несколько иначе — несообщение (что в общем-то не меняло сути дела, но несколько смягчало морально-этическую окраску оценки поведения доносителя), однако в окончательную редакцию УК РФ эта норма не вошла. Декриминализация недонесения означает, что сообщать или не сообщать кому-либо (в первую очередь, органам власти) о чьем-то преступлении стало личным делом каждого. Но терминологические колебания (недонесение-несообщение) показывают, что с этической точки зрения имеются некоторые сомнения в моральной оценке поведения того, кто сообщил (донес) о кем-то готовящемся или совершенном преступлении.
Принципиально иначе относятся и мораль, и право к лицам, совершающим ложный донос, под которым следует понимать заведомо ложное сообщение о совершении преступления.
Общественная опасность этого деяния заключается, во-первых, в том, что оно нарушает нормальную работу органов предварительного следствия, которые впустую тратят силы и средства на проверку или расследование преступления, вообще никем не совершенного (при этом практически неизбежны вызовы граждан, иногда проведение ревизий и экспертиз и других следственных действий). Во-вторых, если преступление фактически имело место, следствие может пойти по ложному пути, отвлекаясь от поиска действительного преступника. В-третьих, нарушаются интересы того лица, в отношении которого сделан ложный донос, особенно когда донос приводит к аресту, привлечению к уголовной ответственности и осуждению невиновного.
Опасность ложных доносов еще и в том, что они порождают в обществе атмосферу подозрительности и неуверенности, а в тоталитарных политических системах нередко используются как внешне законный способ борьбы с действительными или мнимыми противниками режима.
Таким образом, ложный донос посягает на нормальную работу органов правосудия, более конкретно — на урегулированную нормами уголовно-процессуального права деятельность органов дознания, следствия, прокуратуры и суда по решению вопроса о возбуждении уголовного дела (уголовного преследования)[499]. Следует добавить, что ложный донос может повлечь за собой не только возбуждение уголовного дела, но также привлечение к ответственности и осуждение невиновного лица, поэтому, когда донос делается в отношении определенного лица, нарушаются также и его интересы.
С объективной стороны ложный донос выражается в сообщении сведений, не соответствующих действительности. Это должны быть сведения о конкретном якобы совершенном преступлении, поэтому не может рассматриваться как ложный донос сделанное в общей форме сообщение о том, что на территории района, области совершаются преступления или что их совершает какое-то должностное лицо, например, берет взятки, но без указания конкретных фактов. Такое сообщение может быть основанием для возбуждения дела о клевете[500].
Если в момент ложного сообщения его содержанием было деяние, предусмотренное в то время уголовным законом, а впоследствии оно было декриминализировано, то, по нашему мнению, это означает декриминализацию одновременно и ложного доноса, т. е. ответственность за него исключается на основании ст. 10 УК.
Сведения о преступлении могут быть нескольких видов в зависимости от того, идет ли речь либо только о факте преступления, либо также о лице, якобы его совершившем. С учетом данного обстоятельства в Уголовном уложении 1903 г. ответственность предусматривалась в разных статьях: в ст. 156 речь шла о заведомо ложном сообщении органам власти о преступном деянии без указания на лицо, его совершившее, а в ст. 157 говорилось о заведомо ложном обвинении определенного лица.
В соответствии с Декретом СНК РСФСР от 24 ноября 1921 г. «О наказаниях за ложные доносы» и ст. 177 УК РСФСР 1922 г. обязательным признаком ложного доноса считалось указание в нем на совершение преступления определенным лицом, но в ст. 95 УК РСФСР 1926 г. и ст. 180 УК РСФСР 1960 г. таких указаний уже не было.
Нет их и в ст. 306 УК РФ. Следовательно, ложный донос будет, во-первых, когда сообщено о преступлении, которое вообще не было совершено, и даже без указания на лицо, якобы его совершившее. Практике известны случаи, когда виновный сообщал, будто кто-то его ограбил и забрал деньги, которые были выданы организацией под отчет для приобретения имущества, хотя фактически он израсходовал средства на свои нужды, и т. д. Второй вариант — когда преступление действительно было совершено, но не тем лицом, о котором сообщается в информации лжедоносчика, причем «исполнитель» преступления также может быть не указан, но может быть и прямо назван (например, указана фамилия «грабителя»). При этом не имеет значения, совершил ли преступление сам лжедоносчик или же кто-либо другой (например, сам сжег свою дачу, чтобы получить страховое возмещение, и подал заявление о поджоге или совершил автоаварию, а затем заявил, что ее совершил кто-то другой, угнавший его автомобиль). Возможны также случаи, когда лжедоносчику известен преступник, а в доносе указывается другое лицо, чтобы запутать следствие и помочь преступнику избежать ответственности.
Все перечисленные варианты не влияют на квалификацию преступления по ст. 306 УК, но могут быть учтены при назначении наказания, ибо при прочих равных условиях преступление более опасно, когда содержит указание на невиновное лицо как якобы совершившее преступление. Поэтому de lege ferenda следует поддержать предложение о дифференциации ответственности за эти виды доноса с тем, чтобы донос с указанием на определенное, фактически невиновное лицо наказывался строже, чем при отсутствии такого указания[501]. Более высокая степень опасности такого доноса вызвана тем, что в первом случае совершается посягательство на два объекта, а во втором — только на один из них.
Когда ложный донос связан с имитацией преступления, устроенной лжедоносчиком в соучастии с другими лицами, и целью доноса является направить следствие по ложному пути, то возможна квалификация по совокупности. Кассир договорился со своими знакомыми, что они инсценируют разбойное нападение на кассу и изымут деньги, которые впоследствии разделят с кассиром. После «нападения» кассир сообщил о происшедшем в милицию, но преступники были разоблачены. В данном случае кассир должен нести ответственность за участие в хищении и ложный донос.
Как прямо следует из текста ст. 306 УК, содержанием ложного доноса могут быть сведения только о преступлении, т. е. деянии, которое прямо предусмотрено в норме Особенной части и при наличии условий уголовной ответственности, предусмотренные в нормах Общей части. Ложное сообщение о каком-либо ином деликте (административном или дисциплинарном проступке, нарушении норм гражданского, семейного и других отраслей права), а также об аморальном поступке не является ложным доносом, но при наличии соответствующих признаков может служить основанием уголовной ответственности за клевету (ст. 129 УК).
Донос может касаться как оконченного, так и якобы готовящегося преступления, однако имеется в виду сообщение о приготовлении только к тяжкому или особо тяжкому преступлениям, так как в силу ч. 2 ст. 30 УК за приготовление к преступлениям других категорий уголовная ответственность не наступает, а поэтому в ложном сообщении не будет всех признаков ст. 306 УК. Ложное сообщение об обнаружении умысла (якобы кто-то высказал намерение совершить преступление) не может повлечь ответственность по ст. 306 УК, но при определенных условиях может рассматриваться как клевета (ст. 129 УК) либо как заведомо ложное сообщение об акте терроризма (ст. 207 УК).
В соответствии со ст. 140 УПК поводом для возбуждения уголовного дела является, в частности, заявление о преступлении. Однако спорным является вопрос об адресате такого заявления. В ст. 95 УК РСФСР 1926 г. прямо говорилось о заведомо ложном доносе органу судебно-следственной власти или иным, имеющим право возбуждать уголовное преследование должностным лицам. Но уже ст. 180 УК РСФСР 1960 г. не содержала такого указания, нет его и в ст. 306 УК РФ. Поскольку речь идет о сообщении о преступлении, то бесспорно, что состав будет, если сведения сообщаются властям, имеющим право возбуждать уголовное дело, к которым ст. 144-145 УПК относят орган дознания, дознавателя, следователя или прокурора.
Длительная дискуссия развернулась по поводу того, будет ли состав ложного доноса, если сообщения направляются в другие государственные учреждения, не имеющие права возбуждать уголовные дела, например, в органы законодательной (представительной) или исполнительной власти, общественные или другие организации.
Большинство авторов считает, что ложный донос будет и тогда, когда сообщение о преступлении направлено не только правоохранительным органам, но также другим государственным и общественным органам, призванным бороться с правонарушениями[502]. Однако есть и другое мнение: для ложного доноса необходимо, чтобы сведения сообщались именно органам, имеющим право возбуждать уголовное дело[503].
Более правильной представляется первая точка зрения. Во-первых, органы законодательной и исполнительной власти, получив сообщение о преступлении, обязаны передать его в ведомства, занимающиеся борьбой с преступностью, на что лжедоносчики и рассчитывают. Во-вторых, нужно учитывать российский менталитет — многие граждане, не доверяя правоохранительным органам, уверены в том, что обращение будет наиболее эффективным, когда оно направляется в самые высокие инстанции (Президенту РФ, депутатам Федерального Собрания, губернаторам субъектов Федерации), в средства массовой информации и т. д., ибо заявление получит широкую огласку и его проверка будет находиться под контролем. Более того, многие не знают, кто имеет право возбуждать уголовные дела, и могут ошибочно полагать, что таким правом обладает, например, налоговая инспекция.
Некоторые особенности касаются сообщений, направленных в суд. В соответствии с п. 6 ст. 108 УПК РСФСР суд имел право самостоятельно возбуждать уголовные дела, однако Конституционный Суд РФ в постановлении от 14 января 2000 г. № 1-П признал эту норму противоречащей Конституции РФ и тем самым аннулировал ее действие. В УПК РФ право суда возбуждать уголовные дела вообще не предусмотрено, но в соответствии со ст. 318 УПК РФ заявления по делам частного обвинения потерпевший может подавать непосредственно в суд. Поэтому в подобных случаях направление заведомо ложного заявления в суд содержит, безусловно, признаки ложного доноса. В иных же случаях суд можно приравнять к указанным выше органам власти, которые хотя и не имеют права возбуждать уголовные дела, но, с точки зрения лжедоносчика, могут этому способствовать.
Особенности связаны также с ложными сообщениями, направленными в средства массовой информации и опубликованными в них. Это весьма актуальный вопрос, связанный, в частности, с широким распространением «черного пиара» в период избирательных кампаний. Ряд авторов относят СМИ также к организациям, куда может быть направлен ложный донос[504]. Эта позиция представляется верной, тем более, что в ч. 2 ст. 144 УПК содержится предписание правоохранительным органам проводить проверку по сообщению о преступлении, распространенному в средствах массовой информации.
Однако круг адресатов ложного доноса не следует понимать слишком широко. Этого деяния не будет, если заявление адресуется руководителям предприятий и учреждений, которые не относятся к органам власти и которые, очевидно для доносчика, не имеют права возбуждать уголовное преследование (коммерческие организации, учреждения образования и культуры и т. д) и не обязаны передавать эти сведения в органы власти. В подобных случаях речь может идти об ответственности за клевету (ст. 129 УК).
Форма сообщения (способ передачи информации) может быть любой — устной или письменной, в том числе при направлении по почте, телеграфу. В связи с развитием сети Интернет и электронной почты возник вопрос, можно ли использовать их для ложного доноса. Интернет предназначен для распространения информации, причем помещать ее можно на определенный сайт и только в порядке, установленном владельцем этого сайта. Такая информация будет доступна всем, в том числе и правоохранительным органам. Однако если она не адресуется непосредственно им или кому-либо персонально, то подобные сообщения не могут рассматриваться как способ ложного доноса. В отличие от этого сообщение, направленное непосредственно на электронный адрес соответствующего органа власти, содержит все признаки ложного доноса.
Спорным является вопрос о том, можно ли считать ложным доносом анонимное заявление При этом речь может идти о двух видах такого заявления: во-первых, оно может быть вообще не подписано, и, во-вторых, в нем может содержаться подпись, но не подлинного автора заявления, а какого-либо другого лица, существующего в действительности или вымышленного (подобные заявления также следует считать анонимными). Ряд авторов считает, что анонимное сообщение следует рассматривать как ложный донос[505]. До принятия УПК РФ эта позиция не вызывала возражений, поскольку в ст. 110 УПК РСФСР, которая касалась заявлений о преступлении как повода для возбуждения уголовного дела, не содержалось никаких ограничений по поводу анонимных заявлений. Ситуация стала спорной с введением в действие нового УПК РФ, так как в ч. 7 ст. 141 УПК прямо указано, что анонимные заявления о преступлении не могут служить поводом для возбуждения уголовного дела. Отсюда сделан вывод о том, что анонимное заявление не может расцениваться как ложный донос[506].
Думается, что столь категоричное суждение является неправильным. В ч. 7 ст. 140 УПК содержится запрет возбуждать уголовное дело на основании лишь одного анонимного заявления, но это не исключает возможность проводить проверку анонимного сообщения, предусмотренную ст. 144 УПК, а в результате такой проверки при наличии определенных данных уже может быть возбуждено уголовное дело. Такого рода проверки по ложным анонимным заявлениям приводят к результатам, аналогичным результатам расследования по ложному доносу, т. е. мешают нормальной работе правоохранительных органов и могут нарушить интересы граждан, поэтому ложные анонимные заявления следует рассматривать как вид ложного доноса.
Уголовно-правовая оценка подобных действий обладает некоторыми особенностями, причем этот вопрос связан с более общей проблемой квалификации действий, заключающихся не в прямом обращении в органы, а в имитации (инсценировке) тем или иным способом якобы совершенных кем-либо уголовно наказуемых деяний (например, распространение листовок, плакатов, писем, содержащих призывы к совершению преступных действий, от имени лица, которое фактически не является их автором), когда автор (распространитель) указанных материалов рассчитывает на то, что эта информация дойдет до правоохранительных органов.
Одним из способов создания видимости совершения кем-либо определенных (противоправных или аморальных) действий является подбрасывание предметов, которые могут выполнить роль вещественных доказательств. Этот прием неоднократно использовался для завязки сюжета художественных произведений: роль таких подброшенных и неправильно оцененных доказательств играли носовой платок в трагедии Шекспира «Отелло» и браслет в драме Лермонтова «Маскарад». Хотя эти «вещдоки» были подброшены не властям, а супругам, т. е. речь может идти не о доносе, а о клевете, суть постановки проблемы не меняется.
Вот пример из собственной практики. В конце 50-х годов в поселке появилось несколько листовок с призывом к рабочим ломать механизмы, срывать выполнение плана и т. д. На одной листовке стояла слегка замаскированная подпись жительницы поселка, на другой — ее инициалы. Следствие выяснило, что автором листовок был житель поселка, который изготовил их на почве личной мести этой женщине с целью добиться ее ареста. Действия виновного по внешним признакам напоминали подстрекательство к диверсии, однако такая квалификация была бы неправильной ввиду отсутствия цели подрыва экономики. С учетом направленности умысла он был осужден за заведомо ложный донос с обвинением в тяжком преступлении и с искусственным созданием доказательств обвинения по ч. 2 ст. 95 УК РСФСР 1926 г. (ныне это была бы ч. 3 ст. 306 УК РФ).
Решение представляется правильным с точки зрения объекта и субъективной стороны. Некоторые сомнения могут касаться объективной стороны. Для уяснения этого вопроса обратимся к анализу, проведенному Л. В. Лобановой. По ее мнению, поводом к возбуждению уголовного дела является и непосредственное обнаружение органом дознания, следователем или прокурором признаков преступления, причем указанные признаки могут быть обнаружены компетентными органами и в результате инсценировки преступления. Подобные действия столь же опасны для правосудия, как и заведомо ложный донос. Квалифицировать их как фальсификацию доказательств по ч. 2 ст. 303 УК нельзя, так как там предусмотрен специальный субъект. Поэтому Л. В. Лобанова делает вывод, что содержание признаков объективной стороны состава преступления, предусмотренного ст. 306 УК, должно быть более широким, чем донос как таковой, и должно включать в себя все случаи совершения действий, направленных на то, чтобы компетентные органы получили ложную информацию о совершении преступления[507].
В. В. Векленко, анализируя проблему, указывал, что введение следствия в заблуждение может проявляться не только в ложном сообщении о преступлении, но и в активных физических действиях, направленных на привлечение к уголовной ответственности лица, непричастного к его совершению. Такими формами поведения могут выступать:
— полное либо частичное изменение обстановки после совершения действительного преступления с целью направить расследование в ложном направлении;
— инсценировка совершения невиновным преступления;
— фальсификация отдельных обстоятельств того или иного события для придания ему видимости совершенного преступления и т. п.
В результате В. В. Векленко делает вывод, что такие действия прямо не подпадают под признаки заведомо ложного доноса, поэтому требуется дополнить УК специальной нормой об ответственности за умышленные действия, направленные на введение органов дознания, следствия и суда в заблуждение относительно виновности лица, непричастного к совершению преступления[508].
Таким образом, позиции Л. В. Лобановой и В. В. Векленко в принципе совпадают. По их мнению, для квалификации указанных действий как ложного доноса требуется дополнение УК новой нормой. Однако, пока закон не изменен, вполне правомерным является толкование, которое позволяет привлекать к ответственности за ложный донос в случаях, когда виновный использовал своеобразные, «нетрадиционные» способы распространения ложной информации (как в приведенном примере распространения листовок), так как в ст. 306 УК не содержится никаких ограничений по поводу способа совершения преступления. В подобных случаях можно говорить о допустимом расширительном понимании объективной стороны ложного доноса, но не о применении закона по аналогии, которая запрещена в уголовном праве.
Однако не любое ложное сообщение о преступлении содержит признаки ложного доноса. Практике известны случаи, когда в имитации похищения человека участвует сам «похищенный», который просит родственников уплатить выкуп, намереваясь разделить его с «похитителями». В содеянном имеются признаки вымогательства (ст. 163 УК) и некоторое сходство с ложным доносом, но квалифицировать такие действия дополнительно по ст. 306 УК нельзя, так как нет посягательства на деятельность правоохранительных органов — наоборот, «лжепотерпевшие» настаивают на том, чтобы сведения о похищении не были сообщены властям.
С. Юдушкин высказал своеобразную точку зрения, существенно ограничивающую основания ответственности за ложный донос с учетом процедуры его оформления. Согласно его позиции состав ложного доноса будет только тогда, когда заявитель был предупрежден об ответственности за это деяние, о чем сделана отметка в протоколе. Вывод обосновывался тем, что такое требование содержалось в ст. 110 УПК РСФСР[509]. В настоящее время аналогичный порядок предусмотрен в ч. 6 ст. 141 УПК РФ.
Однако приведенный аргумент не нашел поддержки ни в литературе, ни в судебной практике. М. X. Хабибуллин писал, что, хотя предупреждение об ответственности за ложный донос имеет большое превентивное значение, но закон не требует, чтобы лжедоносчик во всех случаях был предупрежден об уголовной ответственности. Оттого, что он не предупрежден, общественная опасность его действия не становится меньше. Кроме того, при подобном понимании состава ложного доноса не было бы речи о привлечении к ответственности в случаях использования почты и в иных случаях, когда не было сделано предупреждение[510]. А. Д. Прошляков указывал, что факт письменного предупреждения заявителя об уголовной ответственности за заведомо ложный донос имеет лишь предупредительное значение и не является обязательным признаком состава преступления, предусмотренного ст. 306 УК[511]. Соглашаясь с этим выводом, Ю. И. Кулешов приводит пример из судебной практики. Верховный Суд РФ при рассмотрении дела В. указал: «Диспозиция статьи 180 УК РСФСР (статья 306 УК РФ) не содержит требований о том, что уголовной ответственности по указанному закону подлежит лицо, обратившееся в соответствующие органы с заведомо ложным доносом лишь будучи предупрежденным об уголовной ответственности за последствия такого обращения»[512].
Хотя требование предупредить об ответственности за ложный донос содержится в ч. 6 ст. 141 УПК, все же более важным является уголовно-правовой принцип, в соответствии с которым незнание уголовного закона не освобождает от ответственности, тем более, что общественная опасность (социальная вредность) ложных доносов очевидна для любого человека.
С объективной стороной ложного доноса связан вопрос о конструкции этого состава (материальный или формальный), а следовательно, и о возможности приготовления, покушения и добровольного отказа. Все авторы признают, что данный состав формальный, поэтому последствия доноса в виде возбуждения уголовного дела, привлечения к ответственности и осуждения жертвы доноса находятся за пределами состава. Однако по поводу критериев «формальности» состава и отсюда момента его окончания высказаны различные мнения. Бесспорно, если доносчик передает сообщение непосредственно сотруднику правоохранительного органа, в этот момент состав преступления окончен. Споры касаются случаев, когда между направлением сообщения и его получением компетентным органом имеется разрыв во времени, например, когда сообщение направляется в эти органы через другое лицо, по почте или подается в другие органы власти, которые сами не могут возбудить уголовное дело.
Большинство авторов считает, что ложный донос окончен, когда сообщение получено органами, имеющими право возбудить уголовное дело[513]. Эта позиция представляется правильной, а потому следует признать, что возможны приготовление к ложному доносу и покушение на него.
Приготовлением будет изготовление заведомо ложного сообщения, но наказуемо оно лишь тогда, когда содержит признаки ч. 3 ст. 306 УК, т. е. соединено с искусственным созданием доказательств обвинения. Приготовление к ложному доносу, предусмотренному в ч. 1 и 2 ст. 306 УК, не наказуемо в силу ч. 2 ст. 30 УК, так как эти деяния относятся к преступлениям небольшой или средней тяжести.
Покушением на ложный донос следует считать направление сообщения, которое еще не поступило в органы, имеющие право возбудить уголовное дело. Поэтому до окончания преступления (получения сообщения этими органами) возможен добровольный отказ, который исключает уголовную ответственность за приготовление или покушение. Добровольный отказ при приготовлении может заключаться в окончательном прекращении дальнейших действий, а при покушении обязательно совершение активных действий по предотвращению поступления сообщения в правоохранительные органы (например, если сообщение передается через другое лицо, то виновный должен забрать у него сообщение до передачи в правоохранительный орган).
Возможно также деятельное раскаяние, когда после получения органами ложного доноса его автор обращается в эти органы и заявляет, что сообщение было ложным. Такие действия следует рассматривать как добровольную явку с повинной и способствование раскрытию преступления, которые в силу ч. 1 ст. 75 УК могут быть основаниями для освобождения от уголовной ответственности. Однако это касается только ложного доноса, предусмотренного ч. 1 или 2 ст. 306 УК, так как квалифицированный ложный донос (ч. 3 ст. 306 УК) относится к тяжким преступлениям, а специального примечания об освобождении от ответственности в ст. 306 УК нет. Следует согласиться с Л. В. Лобановой в том, что желательно дополнить УК такой поощрительной нормой[514].
Субъектом ложного доноса может быть любое лицо. Но некоторые особенности имеются в отношении дел частного и частнопубличного обвинения и в тех случаях, когда донос совершило должностное лицо.
В соответствии со ст. 20 УПК дела частного и частнопубличного обвинения возбуждаются не иначе, как по заявлению потерпевшего, поэтому субъектом ложного доноса по таким делам может быть только лицо, выдающее себя за потерпевшего.
Когда донос совершает должностное лицо с использованием своего служебного положения, при наличии всех других признаков преступного злоупотребления ответственность должна наступать за злоупотребление должностными полномочиями по ст. 285 УК[515]; соответственно для лиц, выполняющих управленческие функции в коммерческой или иной организации, — по ст. 201 УК. Высказано также мнение, что в подобных случаях содеянное следует квалифицировать либо только как злоупотребление, либо по совокупности с ложным доносом с учетом соотношения их санкций[516], либо что квалификация всегда должна даваться по совокупности этих преступлений[517]. Последняя позиция представляется более предпочтительной, так как составы ложного доноса и должностного злоупотребления посягают на разные объекты и не находятся в отношениях конкуренции.
Специального рассмотрения заслуживает весьма спорный вопрос о возможности привлечения к уголовной ответственности за ложный донос лица, совершившего преступление (или, по крайней мере, подозреваемого либо обвиняемого в этом), если это лицо с целью избежать ответственности сообщает заведомо ложную информацию о совершении преступления каким-либо другим лицом. Речь идет о ситуациях, когда, например, лицо приписывает совершение преступления, в котором его обвиняют, другому либо преуменьшает свою роль за счет соучастников и т. д., причем эти заявления оказываются ложными. Частным случаем являются ложные заявления о том, что при допросах применялись незаконные принудительные меры, в результате чего допрашиваемые признались в преступлении. Впоследствии эти лица отказываются от сделанных признаний, причем заявления о незаконных методах воздействия делаются с целью добиться исключения признаний из числа доказательств.
В литературе предложен ряд критериев для решения поставленного вопроса.
В. А. Блинников и В. С. Устинов утверждают, что ложный донос лица, совершившего преступление, должен квалифицироваться по ст. 306 УК в тех случаях, когда оговор невиновного лица совершается субъектом до возбуждения против него уголовного преследования, а оговор после этого не образует ложного доноса[518]. На такой вывод повлияло, видимо, то обстоятельство, что после возбуждения дела производится допрос, при котором оговор оформляется как ложное показание, а лицо, подозреваемое или обвиняемое в совершении преступления, не подлежит ответственности за ложные показания по ст. 307 УК. Однако приведенный критерий не может быть положен в основу отграничения наказуемого доноса от ненаказуемого, ибо суть проблемы не в процессуальном статусе лица и форме ложной информации (в виде заявления или показаний), а в том, относится ли эта информация к предмету доказывания, а также была ли она предоставлена с целью самозащиты от обвинения (путем обвинения в данном преступлении другого лица) либо с другой целью (например, опорочить следствие).
Господствующая в литературе и судебной практике позиция заключается в том, что, если ложные сведения относятся к предъявленному обвинению (предмету доказывания) и сделаны с целью самозащиты, ответственность за ложный донос не наступает, в иных же случаях она наступает на общих основаниях. Однако не все авторы полностью согласны с таким решением.
Анализ их позиций начнем с примеров из судебной практики. В обзоре судебной практики Верховного Суда РФ за второе полугодие 1997 г. приведен следующий тезис по делу Н.: «Заведомо ложные показания подозреваемого о совершении преступления другим лицом заведомо ложный донос не образуют, поскольку были даны с целью уклониться от уголовной ответственности и являлись способом защиты от обвинения. Приговор по ч. 2 ст. 306 УК РФ отменен, и дело прекращено за отсутствием состава преступления»[519]. Хотя в тезисе обстоятельства дела изложены кратко, смысл понятен и заключается в том, что суд не признал ложным доносом ложное заявление Н. о том, будто инкриминируемое ему преступление совершил кто-то другой.
Более развернуто позиция Верховного Суда РСФСР изложена в постановлении Президиума по делу С. Приговором районного суда С. был осужден по ч. 2 ст. 180 УК РСФСР за ложный донос о совершении преступления, соединенный с обвинением в тяжком преступлении (соответствует ч. 2 ст. 306 УК РФ).
Будучи привлечен к уголовной ответственности за совершение автотранспортного преступления, С. с целью отомстить следователю К. за неблагоприятный исход следствия сделал заведомо ложное заявление о том, что К. и другой следователь — Т. избили его, причинив сотрясение мозга. Для подтверждения этого факта С. обращался в медицинские учреждения с жалобами на головную боль, головокружение и т. п. Тем самым он необоснованно обвинил следователей в совершении тяжкого преступления, предусмотренного ч. 2 ст. 171 УК РСФСР (превышение служебных полномочий, сопровождавшееся насилием).
Судебная коллегия по уголовным делам Верховного Суда РСФСР приговор отменила и дело прекратила за отсутствием состава преступления, сославшись на то, что С. совершил ложный донос с целью скомпрометировать следователя К. и тем самым поставить под сомнение результаты следствия по обвинению его в совершении преступления, предусмотренного ст. 211 УК РСФСР (ст. 264 УК РФ). Расценив названные действия С. как метод защиты от предъявленного обвинения, Судебная коллегия указала, что С. не может быть привлечен за них к уголовной ответственности, поскольку таковая для обвиняемого, подсудимого и осужденного уголовно-процессуальным законом не предусмотрена.
Президиум Верховного Суда РСФСР отменил определение Судебной коллегии и оставил приговор в силе. В обоснование этого решения Президиум указал, что, реализуя право на защиту, обвиняемый действительно вправе активно воздействовать на ход расследования и судебного разбирательства, представляя доказательства по поводу предъявленного обвинения с целью оправдать себя или смягчить ответственность. При этом обвиняемый не подлежит ответственности за заведомо ложные показания о любых обстоятельствах, имеющих значение для дела.
Заявление же С., содержащее ложный донос, не было продиктовано соображениями защиты по поводу предъявленного обвинения и не имело отношения к расследуемому в отношении него делу об автотранспортном преступлении. С. совершил ложный донос, желая отомстить следователям, при этом его действия были направлены не только против их законных интересов, но и против правильной деятельности органов предварительного следствия.
Далее Президиум указал, что субъектом заведомо ложного доноса может быть любое лицо, в том числе подозреваемое или обвиняемое в совершении другого преступления. Поэтому ложное сообщение С. в соответствующие органы о якобы имевшем место избиении его следователями образует состав преступления, предусмотренный ч. 2 ст. 180 УК РСФСР (ст. 306 УК РФ).
К постановлению дан редакционный комментарий, в котором указано, что диспозиция ст. 180 УК РСФСР (ст. 306 УК РФ) не содержит каких-либо специальных указаний о субъекте данного состава в отличие от диспозиции ст. 181 УК РСФСР (ст. 307 УК РФ), устанавливающей, что субъектом заведомо ложного показания является только свидетель или потерпевший. В том случае, когда обвиняемый дает заведомо ложные показания, касающиеся других лиц, заявляя, например, что преступление совершил не он, и указывает на другое лицо как на преступника или принижает свою роль в совершении преступления за счет соучастников, его действия следует рассматривать как допустимый метод защиты. Если же обвиняемый совершает заведомо ложный донос, выходя за пределы предъявленного ему обвинения, как в случае с С., он подлежит ответственности за ложный донос[520].
Сопоставление решений по приведенным делам Н. и С. показывает, что они вполне согласуются между собой, и означает, что решение вопроса об ответственности за ложный донос, в котором содержится сообщение о совершении кем-то преступления, зависит в первую очередь от цели доноса: если целью была самозащита от предъявленного обвинения, то ответственность не наступает, а если лжедоносчик преследовал другую цель (например, отомстить следователю) и это никак не могло сказаться на доказанности вины лжедоносчика по предъявленному ему обвинению, то ответственность за ложный донос наступает на общих основаниях.
Привлечение к ответственности по ст. 306 УК за оговор невиновного лица, когда он не был средством самозащиты от обвинения, никем не оспаривается. Однако ряд авторов полагает, что ответственность должна наступать также тогда, когда ложный донос используется как средство самозащиты.
Л. В. Лобанова аргументирует свою позицию следующим образом: «Не беззащитны ли перед ложными заявлениями обвиняемого те лица, которых он решил оговорить в инкриминируемом ему преступлении?» И далее: «Честь и достоинство гражданина должны быть надежно защищены, в том числе и от посягательства тех лиц, чьи показания не могут быть расценены как лжесвидетельство»[521].
Еще более серьезные доводы приводят прокурор Республики Татарстан С. Нафиев и его помощник А. Васин, которые утверждают, что сложившаяся практика, не признающая возможности привлечения к ответственности лжедоносчика, противоречит Конституции РФ, которая допускает не любые способы защиты, а только те, которые не запрещены законом. Это означает, что право на защиту не является абсолютным и его осуществление не должно нарушать права и свободы других граждан. Стремясь же обелить себя перед следствием и судом посредством необоснованного перекладывания вины на другого человека, обвиняемый (подозреваемый) посягает на ряд прав и свобод, гарантированных Конституцией и законами РФ: достоинство личности, права на свободу и личную неприкосновенность и на защиту чести и доброго имени. Поэтому сообщение заведомо ложной информации такого рода должно квалифицироваться по ст. 306 УК[522]. Эту позицию поддержал прокурор одного из районов Республики Татарстан М. Николаев, который привел в пример ситуацию, когда обвиняемый «уличал» сотрудника милиции в применении насилия для получения «нужных» показаний, однако эти обвинения оказались надуманными, в связи с чем обвиняемый был осужден по ст. 306 УК[523].
Несмотря на сходство аргументации в приведенных высказываниях, все же выводы их авторов различаются между собой: по мнению С. Нафиева, А. Васина и М. Николаева, оговор заведомо невиновного лица как средство самозащиты уже в настоящее время следует квалифицировать по ст. 306 УК, а Л. В. Лобанова полагает, что в подобных случаях возможно привлечение к ответственности за клевету (ст. 129 УК), но такая квалификация оговора заведомо невиновного лица в совершении преступления вряд ли полностью отражает общественную опасность и специфику преступления, ибо потерпевший от оговора становится объектом внимания правоохранительных органов или оказывается в более затруднительном положении, чем находился ранее[524]. Выход из положения Л. В. Лобанова видит в конструировании самостоятельного состава, которым бы охватывались не только случаи оговора заведомо невиновного лица, но и факты искусственного создания обвиняемым доказательств совершения преступления другим лицом. При этом, поскольку оговор является средством самозащиты, данное деяние должно наказываться менее строго, чем ложный донос[525].
Заметим, что оговор заведомо невиновного лица предусматривался как отягчающее обстоятельство в п. 11 ст. 39 УК РСФСР, но не включен в перечень отягчающих обстоятельств в ч. 1 ст. 63 УК РФ. И причина не только в том, что суды не ссылались на это обстоятельство, а в том, что оно было практически неприменимо. Его нельзя было учесть при осуждении за ложный донос или ложные показания, так как в этих составах оговор является конструирующим признаком, который в принципе нельзя учитывать повторно еще и как отягчающее обстоятельство. Нельзя было его учитывать и при привлечении к ответственности за другое преступление, причем не только потому, что оговор выступает средством самозащиты, а главным образом потому, что он не имеет прямого отношения к обвинению в этом другом преступлении. Следует ли, как это предлагается, вводить его в УК в виде самостоятельного состава?
Безусловно, законные интересы жертв оговора должны быть защищены. Однако естественным видится и стремление обвиняемого использовать разные меры самозащиты. Следовательно, суть проблемы в балансе интересов участников конфликта.
С этим явлением уголовное право встречается довольно часто, например, при формулировании условий правомерности причинения вреда, когда имеются обстоятельства, исключающие преступность деяния — необходимая оборона, задержание преступника, крайняя необходимость, физическое и психическое принуждение, обоснованный риск, исполнение приказа или распоряжения (ст. 37-42 УК). Примером учета баланса интересов, более близким к рассматриваемой проблеме, является недопустимость уголовной ответственности обвиняемого за дачу ложных показаний по ст. 307 УК и отказ от дачи показаний по ст. 308 УК, а также его супруга и близких родственников за отказ от дачи показаний или за заранее не обещанное укрывательство преступлений (примечания к ст. 308, 316 УК). Эти правила основаны на ст. 51 Конституции РФ, в соответствии с которой никто не обязан свидетельствовать против себя самого, своего супруга и близких родственников. Конечно, из этого положения прямо не вытекает освобождение от ответственности за ложь в виде оговора заведомо невиновного лица. Однако заметно, что в данных нормах государство жертвует интересами правосудия, полагая, что есть более (по крайней мере, не менее) важные ценности — сохранение семьи и родственных отношений. Одновременно приносятся в жертву интересы потерпевших от преступлений, ибо они также заинтересованы в том, чтобы совершенное против них преступление было раскрыто.
Следовательно, на одной чаше весов оказываются интересы самозащиты обвиняемого (подозреваемого, подсудимого), а на другой — интересы жертвы оговора, и весь вопрос в том, что для общества дороже. Несомненно, важной социальной ценностью являются гарантии того, что ни один невиновный (т. е. не совершивший преступления либо, что то же самое, тот, чья вина не доказана) не будет осужден. Поэтому на стороне обвиняемого презумпция невиновности и вытекающее из нее предоставление ему возможности защищаться от обвинения любыми законными способами. Именно законными, так как обвиняемый подлежит ответственности за некоторые способы незаконного воздействия на свидетелей, потерпевших, экспертов, специалистов, переводчиков — за их подкуп или принуждение (ст. 309 УК). Эти воздействия, как и оговор невиновного лица, также могут повлечь искажение истины, но принципиально отличаются от оговора: результатом подкупа или принуждения может быть искажение реально существующих доказательств, а при оговоре предъявляются доказательства, которых в действительности не было.
Приведенные соображения позволяют сделать вывод, что оговор с целью самозащиты не всегда должен рассматриваться как ложный донос либо что такой оговор необходимо криминализировать как самостоятельное преступление. Достаточным критерием отграничения преступного оговора от непреступного являются его цели, что наглядно видно из соображений, изложенных выше в судебных решениях по делам Н. и С.
При рассмотрении вопроса об ответственности за оговор нельзя не затронуть постоянно возникающие и весьма острые ситуации, когда обвиняемые (подсудимые) отказываются от данных во время следствия явок с повинной, чистосердечных признаний и других форм показаний о совершении ими преступлений, ссылаясь на то, что показания были даны под принуждением. Типичные рассуждения на эту тему изложил А. Д. Прошляков. Как он отмечает, судебная и следственная практика свидетельствуют о том, что по многим уголовным делам обвиняемые, подсудимые и осужденные заявляют о применении к гам лицами, производящими дознание и предварительное следствие, незаконных методов расследования — насилия, угроз, принуждения к даче показаний и т. д. Правоохранительные органы проверяют такого рода заявления, а если они оказываются заведомо ложными, не имеющими под собой никаких оснований, в возбуждении уголовного дела отказывают за отсутствием события преступления. Этим постановлением, констатирующим факт заведомо ложного сообщения о применении незаконных методов расследования, все и ограничивается, никакой ответственности обвиняемые за свои заявления не несут. Между тем эти заявления содержат все признаки ложного доноса[526]. Аналогичные рассуждения можно встретить и у других авторов.
В приведенных выводах есть зерно истины: если при проверке такого заявления бесспорно установлено, что оно заведомо ложное, то его автор подлежит привлечению к ответственности по ст. 306 УК. И для такого решения, казалось бы, достаточно того, что в возбуждении дела по его заявлению отказано за отсутствием события преступления. В реальной жизни все обстоит несколько иначе.
Вопрос о том, было ли совершено преступление, решается на основе оценки доказательств, на которую сильно влияют субъективные факторы. При этом, особенно по данной категории дел, смешиваются два разных понятия: «доказано, что события преступления не было» и «не доказано, что событие преступления было».
Представим типичную ситуацию: подозреваемый (обвиняемый) обращается с жалобой на то, что его избили при допросе, и представляет медицинские документы о побоях, которые по времени нанесения совпадают со временем задержания. Сотрудники милиции не признают факты нанесения побоев, а других доказательств нет (нередко потому, что их и не ищут). Поскольку побои все же есть, то налицо признаки преступления и в соответствии с ч. 2 ст. 140 УПК имеются основания для возбуждения уголовного дела. Другой вопрос — будет ли доказано, что побои нанесли работники милиции или кто-то другой (например, сокамерники либо заявитель сам себе), но это может быть выяснено в результате расследования. При недостаточности доказательств того, что побои были результатом насилия со стороны сотрудников милиции, нужно констатировать, что лицо, действия которого были причиной побоев, не установлено, т. е. дело должно быть не прекращено за отсутствием события преступления, а приостановлено на основании п. 1 ч. 1 ст. 208 УПК.
Однако такое решение крайне невыгодно работникам прокуратуры, во-первых, из чисто прагматических соображений: приостановление дела на основании п. 1 ч. 1 ст. 208 УПК означает, что преступление было совершено, но не раскрыто, а это явный брак в работе следственных органов; отказ же в возбуждении дела за отсутствием события преступления недостатком в работе не считается. Кроме того, прокурорские работники, которые вместе с сотрудниками милиции раскрывают преступления, зачастую не заинтересованы в обнаружении фактов насилия по отношению к допрашиваемым, которые признались в совершении преступления, ибо это повлечет исключение признания из числа доказательств.
Следовательно, в подобных случаях (а они типичны) отказ в возбуждении дела за отсутствием события преступления вовсе не означает, что этого события точно не было, поэтому такая мотивировка отказа не может считаться достаточным основанием для привлечения заявителя к ответственности за ложный донос[527].
Для наглядной иллюстрации того, к чему привела бы реализация критикуемой позиции, можно привести пример из художественной литературы — гоголевского «Ревизора», когда унтер-офицерская вдова обвинила городничего в том, что по его приказу ее высекли, а городничий заявил, что она сама себя высекла. Если бы чиновники, подчиненные городничему, провели расследование, то они наверняка прекратили бы дело в отношении городничего за отсутствием события преступления. После чего, реализуя предложения авторов критикуемой позиции, бедную вдову привлекли бы за ложный донос и она оказалась бы дважды потерпевшей — и от городничего, и от суда...
Но проблема существует и решать ее нужно. По жалобам на незаконные действия сотрудников милиции необходимо в обязательном порядке проводить расследования, причем презумпция невиновности будет на их стороне, т. е. неустранимые сомнения в доказанности следует толковать в пользу этих сотрудников. Но если дело прекращается, в связи с чем возникает вопрос о привлечении заявителя за ложный донос, то при расследовании этого дела презумпция невиновности будет уже на стороне заявителя. И сам факт прекращения дела, возбужденного по его заявлению, не может считаться достаточным доказательством того, что сообщение было ложным. Ответственность за ложный донос должна наступить только тогда, когда ложность сообщения будет безусловно доказана.
Разновидностью оговора является самооговор, когда лицо ложно сообщает, будто оно совершило преступление. «Чистый» самооговор в виде доноса на самого себя без каких-либо оснований встречается крайне редко, чаще он происходит при даче ложных показаний (например, когда лицо «берет на себя» чужую вину с целью освободить действительного преступника от ответственности). Квалификация самооговора является предметом острых дискуссий, так как разные авторы видят в нем либо отсутствие состава преступления, либо признаки различных преступлений (ложного доноса, ложных показаний или укрывательства преступлений), поэтому более целесообразно рассмотреть этот вопрос дальше, при анализе состава ложных показаний (ст. 307 УК).
Субъектом ложного доноса может быть любое лицо, в том числе, при указанных выше условиях, подозреваемый, обвиняемый или подсудимый.
С субъективной стороны ложный донос характеризуется прямым умыслом, на что указывает содержащийся в диспозиции ст. 306 УК признак заведомости. Виновный сознает, что сообщаемые им сведения не соответствуют действительности, уверен в этом, и желает, чтобы эти сведения поступили-в органы правопорядка. При этом вовсе не обязательно, чтобы лжедоносчик точно осознавал, что поступок, о котором он сообщает, является преступлением, уголовная ответственность за которое предусмотрена в определенной норме Особенной части УК, так как в соответствии со ст. 25 УК преступление признается умышленным, если виновный осознавал его общественную опасность, но не требуется осознание противоправности. В большинстве случаев ложные доносы совершаются в отношении действий, преступность которых не вызывает сомнений (убийства, хищения и т. д.). Если же лжедоносчик ошибочно полагает, что уголовная ответственность за сообщаемые им действия предусмотрена, но на самом деле это не так (например, виновный сообщил, будто кто-то занимается изготовлением по заказу курсовых работ или дипломных проектов), налицо юридическая ошибка — мнимое преступление, за которое уголовная ответственность по ст. 306 УК не наступает.
Если лицо не осознает ложность сообщаемых сведений, добросовестно заблуждается в этом отношении, так как сведения были получены им из какого-либо источника, то ложного доноса нет. Такое толкование дано судебными органами по многим делам.
Примером может служить дело Н. Он, будучи заведующим складом детдома, сообщил в райторготдел о хищении продуктов поваром детского дома К., в результате чего К. была осуждена за хищение, но впоследствии приговор был отменен и дело прекращено, а Н. был привлечен к ответственности и осужден за ложный донос.
Однако из дела видно, что Н. сообщил о хищении продуктов, совершенном К., на основании информации, переданной ему М, которая подтвердила это. Следовательно, Н. не знал о ложности сообщенных им сведений, поэтому Верховный Суд СССР приговор по его делу отменил и дело прекратил[528].
Другой пример. П. был осужден за ложный донос в связи с тем, что он писал в органы предварительного расследования заявления о получении взяток Т. Однако из дела видно, что П. сообщал о взяточничестве на основе информации, полученной от других лиц, назвал их фамилии и они подтвердили, что такие разговоры велись. На этом основании Верховный Суд РСФСР приговор отменил и дело прекратил за отсутствием состава преступления[529]. К сожалению, суд не использовал еще один аргумент — поскольку речь шла не о конкретном факте получения взятки, а о получении взяток вообще, то, как было указано выше, в подобных сообщениях нет признаков ложного доноса, т. е. речь могла идти об ответственности за клевету (ст. 129 УК).
Аналогичное решение вынесено по делу Т., который был осужден за заведомо ложный донос. Он подал в прокуратуру заявление, в котором указал, что деньги в сумме 700 руб. по расходному ордеру из кассы он не получал, а его подпись кем-то подделана. Сотрудники бухгалтерии же утверждали, что деньги получил лично Т. и сам расписался в ордере. Графическая экспертиза не смогла установить, кем выполнена подпись от имени Т.
Верховный Суд РСФСР указал, что, поскольку сотрудники бухгалтерии являются заинтересованными в исходе дела лицами, осуждение Т. следует признать необоснованным, приговор отменил и дело прекратил. При этом суд дополнительно указал, что само содержание заявления Т., в котором он просил установить, кем получены за него деньги, поскольку сам он их не получал, не могло служить основанием для привлечения его за заведомо ложный донос, так как ложный донос состоит в сообщении заведомо ложных сведений с целью добиться осуждения или привлечения к уголовной ответственности заведомо невиновного лица, а в действиях Т. указанных признаков не усматривается[530].
В ст. 306 УК нет никаких указаний на цель и мотив, поэтому они находятся за пределами состава и практически все авторы считают, что цели и мотивы доноса могут быть различными. Типичным является желание добиться привлечения невиновного к уголовной ответственности либо освободить от ответственности подлинного преступника. Однако цели могут быть и иными. Известны случаи, когда ложный донос совершался для того, чтобы изобразить себя жертвой преступления (виновный заявляет о хищении имущества, хотя фактически истратил или потерял его). С этой точки зрения нельзя согласиться с приведенным выше доводом суда по делу Т. об обязательности цели добиться привлечения к ответственности или осуждения кого-либо. Если бы было доказано, что заявитель сам получил деньги и подал заявление, чтобы получить их еще раз (а не для того, чтобы опорочить сотрудников бухгалтерии), то в его действиях были бы все признаки заведомо ложного доноса.
В ч. 2 ст. 306 УК содержится квалифицирующее обстоятельство — обвинение в совершении тяжкого или особо тяжкого преступления, т. е. деяний, указанных в ч. 4 или 5 ст. 15 УК. При этом виновный не обязан точно осознавать, что эти деяния относятся к данным категориям, ибо повышенная их опасность, как правило» очевидна.
Квалифицирующее обстоятельство по ч. 3 ст. 306 УК — искусственное создание доказательств обвинения, заключающееся в имитации улик обвинительного характера путем составления фиктивных документов, подбрасывания предметов (например, вещественных доказательств) на место происшествия или какому-либо лицу, склонение кого-либо к даче ложных показаний обвинительного характера и т. д.
Заведомо ложный донос имеет сходство с рядом смежных и конкурирующих норм. Он похож на дачу заведомо ложных показаний (ст. 307 УК), но этот вопрос целесообразно изложить после анализа последнего состава. Донос имеет общие признаки также с клеветой (ст. 129 УК), заведомо ложным сообщением об акте терроризма (ст. 207 УК), фальсификацией доказательств по уголовному делу (ч. 2 и 3 ст. 303 УК), провокацией взятки либо коммерческого подкупа (ст. 304 УК).
Соотношение между ложным доносом и клеветой общеизвестно. Сходство заключается в том, что в обоих случаях сообщаются заведомо ложные сведения. Основные различия основываются на том, что ложный донос и клевета — конкурирующие нормы, причем клевета является общей нормой, а ложный донос — специальной, точнее, частично специальной. Особенность конкуренции общей и частично специальной норм в том, что у специальной нормы имеется собственный основной объект, отличающийся от основного объекта общей нормы, а основной объект общей нормы становится в специальной норме дополнительным и факультативным, т. е. нарушается не всегда[531]. Поскольку структура Особенной части УК построена на основе основного объекта, то общая и частично специальная нормы находятся в разных главах УК.
В соответствии с ч. 3 ст. 17 УК при конкуренции общей и специальной нормы применяется специальная норма. Однако это правило отражает лишь одну сторону взаимодействия между ними. По нашему мнению, следует сделать важное дополнение: специальная норма применяется, когда в содеянном имеются все ее признаки, а если какой-либо из них отсутствует, то применяется общая норма (разумеется, если налицо также все ее признаки)[532].
Эти особенности хорошо заметны при анализе соотношений между клеветой и ложным доносом. Непосредственный объект клеветы — честь и достоинство, а у ложного доноса два объекта: основной — нормальная работа органов правосудия и дополнительный — честь и достоинство. Но этот дополнительный объект нарушается только тогда, когда в ложном доносе указано лицо, якобы совершившее преступление, а если этой информации нет, то нет и нарушения дополнительного объекта. Поэтому норма о ложном доносе — частично специальная, она конкурирует с нормой о клевете только при указании на конкретного преступника.
Следовательно, клевета, а не ложный донос, будет тогда, когда сообщение содержит лишь общие рассуждения о совершении кем-то (без указания определенного лица) преступлений или же информацию о совершении преступления определенным лицом, но без указания конкретных фактов преступного поведения (например, в такой-то организации берут взятки или такой-то берет взятки).
Следующее отличие связано с содержанием сведений: при доносе это данные только о совершении преступления, а при клевете— о любых правонарушениях (в области административного, гражданского права и др.) или аморальных поступках. Возможна квалификация содеянного как ложного доноса и клеветы по совокупности, но лишь при реальной совокупности, когда виновный сообщает сведения и о преступном, и об аморальном поведении потерпевшего.
Различными являются адресаты, которым направляются сведения: донос адресуется в правоохранительные или другие указанные выше органы, а клевета распространяется в любых организациях или среди любых лиц.
Еще одно отличие касается целей, но оно не является абсолютным. Поэтому нельзя полностью согласиться с утверждением, содержащимся в п. 14 постановления № 4 Пленума Верховного Суда РСФСР от 25 сентября 1979 г. (в редакции от 21 декабря 1993 г.) «О практике рассмотрения судами жалоб и дел о преступлениях, предусмотренных ст. 112, ч. 1 ст. 130 и ст. 131 УК РСФСР», в котором сказано, что клевета, соединенная с обвинением в совершении преступления, отличается от заведомо ложного доноса тем, что при заведомо ложном доносе умысел лица направлен на привлечение потерпевшего к уголовной ответственности, а при клевете — на унижение его чести и достоинства. Это верно лишь частично, ибо при ложном доносе цель может состоять в привлечении невиновного к ответственности, но может быть и другой. Цель же клеветника — опорочить потерпевшего в глазах окружающих.
Эти же различия можно использовать и для отграничения ложного доноса от специального вида клеветы в отношении судьи, присяжного заседателя, прокурора, следователя, лица, производящего дознание, судебного пристава, судебного исполнителя (ст. 298 УК), который отличается от общего состава клеветы (ст. 129 УК) объектом, кругом потерпевших и связью клеветы с их служебной деятельностью в сфере правосудия. Следовательно, при наличии всех признаков ложного доноса содеянное должно квалифицироваться не по ст. 298 УК, а по ст. 306 УК.
Как разновидность ложного доноса следует рассматривать заведомо ложное сообщение об акте терроризма (ст. 207 УК). Основные сходство и различия между ними подробно проанализировала Л. В. Лобанова. Сходство заключается в том, что оба преступления выражаются в ложном сообщении об общественно опасном деянии. Различия же заключаются, во-первых, в объекте (по ст. 207 УК это общественная безопасность); во-вторых, в адресатах сообщения: вымышленная информация об акте терроризма может быть направлена не только в органы власти, но и обращена к отдельным гражданам. Еще одно различие касается объективной стороны: заведомо ложное сообщение об акте терроризма выражается в предоставлении информации не о любом преступлении (как при ложном доносе), а только о деянии, которое еще не произошло и которое способно нарушить обстановку общественного спокойствия способами, указанными в ст. 207 УК[533].
Следует упомянуть еще несколько различий. На одно из них обратил внимание В. С. Комиссаров: поскольку обязательным признаком терроризма является специальная цель, указанная в ст. 205 УК (нарушение общественной безопасности, устрашение населения либо оказание воздействия на принятие решений органами власти), постольку она также должна отражаться при псевдотерроризме (ст. 207 УК). Поэтому если в сообщении говорится об иных целях (уничтожении имущества, мести, хулиганстве и т. п.), то содеянное не образует признаков заведомо ложного сообщения об акте терроризма и, следовательно, квалифицироваться такие действия должны иначе, в частности, при определенных условиях как ложный донос[534].
Различие состоит также в том, что ответственность по ст. 207 УК возможна за заведомо ложное сообщение только о готовящемся акте терроризма, поэтому в случае сообщения о якобы совершенном акте терроризма действия виновного следует квалифицировать по ст. 306 УК[535]. Наконец, лжетеррорист чаще всего сообщает о действиях, совершенных якобы им самим, а лжедоносчик — о преступлениях других лиц.
Ложный донос может сочетаться с фальсификацией доказательств по уголовному делу (ч. 2 ст. 303 УК), особенно когда донос соединен с искусственным созданием доказательств обвинения (ч. 3 ст. 306 УК), ибо такое создание доказательств представляет собой именно их фальсификацию. Однако между ними есть существенное различие — в составе фальсификации, как прямо указано в ч. 2 ст. 303 УК, субъект специальный (лицо, производящее дознание, следователь, прокурор или защитник), а субъект ложного доноса — любое лицо. Кроме того, ложный донос совершается с целью обвинения невиновного, а фальсификация может преследовать как такую же цель, так и, наоборот, оправдания виновного, и, кроме того, может совершаться из каких-то других побуждений (карьеристских и т. д.). Когда доказательства фальсифицируются для того, чтобы привлечь к ответственности невиновного, то в содеянном, строго говоря, содержатся одновременно все признаки ложного доноса, однако квалификация по совокупности вряд ли уместна, тем более, что санкции ст. 303 УК строже, чем ст. 306 УК.
У ложного доноса имеются некоторые общие признаки с составом провокации взятки или коммерческого подкупа (ст. 304 УК), по крайней мере, тогда, когда ложный донос сопровождается искусств венным созданием доказательств обвинения (ч. 3 ст. 306 УК), ибо в этом отношении совпадают цели лжедоносчика и провокатора — изобличить в преступлении невиновное лицо, в связи с чем провокация может выглядеть как способ ложного доноса. Однако между указанными составами имеются существенные различия.
Провокация взятки или коммерческого подкупа не совпадает с ложным доносом, если единственной целью провокации был шантаж, т. е. виновный в провокации не намеревался сообщать в органы власти о том, что провоцируемый якобы получил взятку. Не будет ложного доноса также тогда, когда должностное лицо в результате провокации фактически приняло взятку, так как сообщение о получении взятки (точнее, о покушении на него) не будет ложным. И. В. Дворянсков правильно писал, что объективная сторона преступления, предусмотренного ст. 304 УК, состоит не в ложном сообщении о совершении преступления, а в создании видимости последнего[536]. Следовательно, провокация пересекается с ложным доносом лишь тогда, когда провоцируемый либо не знал о совершенных провокационных действиях, либо знал о них, но отказался получить взятку, а провокатор утверждает, будто тот ее принял, и обращается с заявлением в соответствующие органы власти.
Н. Егорова рассмотрела несколько вариантов решения вопроса о соотношении между провокацией взятки и ложным доносом. Если доказан умысел на заведомо ложное сообщение о совершенном преступлении, но действия, указанные в ст. 306 УК, не имели места по не зависящим от виновного обстоятельствам, содеянное следует квалифицировать по совокупности ст. 304 УК, ст. 30 ст. 306 УК (как приготовление к заведомо ложному доносу). Если же оба преступления (и провокация, и донос) доведены до конца и совершены одним и тем же субъектом, ответственность должна наступать только по ст. 306 УК. Далее, если провокация была совершена одним лицом, а донос другим, и эти лица действуют по предварительному сговору, содеянное первым субъектом нужно квалифицировать по совокупности ст. 304 УК и ст. 33 и ст. 306 УК, а вторым — только по ст. 306 УК. Наконец, если второй субъект выполнял функцию организатора, подстрекателя или пособника (но не был исполнителем) преступления, предусмотренного ст. 304 УК, содеянное им должно квалифицироваться по совокупности ст. 33 и ст. 304 УК и ст. 306 УК[537].
Таким образом, по мнению Н. Егоровой, в большинстве случаев сочетания провокации и ложного доноса содеянное квалифицируется по совокупности обеих норм с той лишь разницей, что при участии нескольких лиц с учетом их ролей некоторые из них отвечают либо как исполнители, либо как иные соучастники. Провокация же, совершенная одним лицом и доведенная им до логического конца, т. е. закончившаяся ложным доносом, полностью охватывается ст. 306 УК, и дополнительно применять ст. 304 УК не следует.
Последнее положение вызывает сомнения. Все же виновный совершает два отдельных действия (провокация и ее реализация в виде доноса), что отличается от ситуации, когда совершено лишь одно из них. Непонятно также, почему в случае, когда донос фактически не был сделан по причинам, не зависящим от виновного, требуется, помимо приготовления к доносу, квалификация еще и по ст. 304 УК, а при оконченном доносе она уже не нужна. Следовательно, провокацию, за которой последовал заведомо ложный донос о взятке, необходимо квалифицировать по совокупности обоих преступлений Исключения составляют только случаи, когда, во-первых, должностное лицо фактически приняло взятку, в связи с чем сообщение об этом факте не является ложным, и, во-вторых, когда провокация преследовала цель шантажа и не была связана с сообщением в правоохранительные органы, поэтому квалификация содеянного ограничивается ст. 304 УК.
2.4. Заведомо ложные показание, заключение эксперта, специалиста или неправильный перевод (ст. 307 УК)
Без свидетелей практически не обходится ни один судебный процесс. В этой роли может оказаться любой гражданин — и очевидец преступления, и тот, чье сообщение об обстоятельствах, казалось бы, второстепенных, на самом деле обладает большой информационной ценностью. Поэтому правосудие заинтересовано в том, чтобы свидетели, как предусмотрено в тексте свидетельской присяги некоторых стран, говорили всю правду, только правду, ничего, кроме правды.
С древнейших времен искажение свидетелями истины считается тяжким проступком. Одно из основных правил поведения, изложенных в десяти христианских заповедях, гласит: «Не лжесвидетельствуй!». Ложные показания вводят следственные органы и суд в заблуждение, могут привести к осуждению невиновного или оправданию виновного, к неправильному решению по гражданскому делу и тем самым причинить большой вред правам и интересам граждан. Поэтому процессуальное законодательство обязывает всех граждан, которые вызваны в органы дознания, следствия или в суд как свидетели или потерпевшие, явиться и рассказать все, что им известно по делу, причем только правду, а уголовный закон предусматривает ответственность за отказ от дачи показаний (ст. 308 УК) и за дачу заведомо ложных показаний (ст. 307 УК).
Объектом ложных показаний являются общественные отношения, исключающие получение органом дознания, следствия и судом недоброкачественной доказательственной информации[538]. В некоторых случаях, когда в результате ложных показаний принимаются неверные правоприменительные решения, могут пострадать также интересы граждан.
Лжесвидетельство особенно опасно по делам с ограниченной доказательственной базой, где единственными доказательствами являются показания немногочисленных свидетелей (иногда даже одного), в связи с чем резко повышается вероятность вынесения неверного решения.
Необходимо отметить также, что результаты борьбы с этим деянием неудовлетворительны. Органы следствия, прокуратура и суды недооценивают опасность лжесвидетельства, редко возбуждают дела и привлекают виновных к ответственности[539]. Ранее одной из причин подобного поведения было то, что действовавшее уголовно-процессуальное законодательство затрудняло возбуждение уголовных дел. В соответствии с ч. 3 ст. 256 УПК РСФСР дела о ложных показаниях возбуждались судом одновременно с постановлением приговора по делу, по которому давались эти показания. Тем самым органы расследования и прокуратура были лишены возможности самостоятельно возбуждать дела, даже если факт ложных показаний был установлен в период расследования. В настоящее время это правило уже не действует — постановлением Конституционного Суда РФ от 14 января 2000 г. № 1-П установлено, что суды вообще не должны возбуждать уголовные дела, в связи с чем ч. 3 ст. 256 УПК РСФСР признана противоречащей Конституции РФ. В новом УПК РФ отсутствует норма, ограничивающая возможность возбуждения таких дел на стадии расследования. Но недооценка опасности лжесвидетельства осталась.
Объективная сторона преступления, предусмотренного ст. 307 УК, заключается в:
— заведомо ложном показании свидетеля;
— заведомо ложном показании потерпевшего;
— заведомо ложном заключении или показании эксперта;
— заведомо ложном показании специалиста;
— заведомо неправильном переводе.
Каждый из этих видов требует отдельного рассмотрения. Однако прежде необходимо определить сферу действия ст. 307 УК в зависимости от вида судопроизводства и содержания рассматриваемых дел. В соответствии с ч. 2 ст. 118 Конституции РФ судебная власть осуществляется посредством конституционного, гражданского, административного и уголовного судопроизводства. Однако это не Значит, что уголовная ответственность наступает за ложную информацию, сообщаемую при осуществлении всех этих видов судопроизводства. Безусловно, ст. 307 УК должна быть применена, когда ложная информация дается при расследовании и судебном рассмотрении уголовных и гражданских дел в судах общей юрисдикции (федеральных и мировых) и арбитражных судах.
Спорным оказался вопрос о распространении действия ст. 307 УК на конституционное судопроизводство. Т. В. Кондрашова полагает, что Конституционный Суд РФ хотя и относится к органам судебной власти, но не разрешает уголовные, гражданские и административные дела по существу, а является органом конституционного контроля[540]. Из этого можно сделать вывод, что Конституционный Суд РФ не является частью правосудия и, следовательно, действия, нарушающие его нормальную работу, не могут считаться преступлениями против правосудия. По этой логике ложные заключения экспертов и показания свидетелей, данные в Конституционном Суде РФ, не могут квалифицироваться по ст. 307 УК.
Однако с этим мнением согласиться нельзя. Конституционный Суд РФ действительно осуществляет конституционный контроль, т. е. проверяет конституционность законов и других актов. Но в процессе этого контроля он в соответствии со ст. 96-100 Федерального конституционного закона «О Конституционном Суде Российской Федерации» рассматривает дела о конституционности законов по жалобам на нарушение прав и свобод граждан. Практически это жалобы граждан на судебные решения, основанные на законах, примененных по данному делу, и если Конституционный Суд РФ признает эти законы противоречащими Конституции РФ, то следует предписание о пересмотре дела компетентным органом. Имеется много примеров, когда Конституционный Суд РФ давал такие предписания Верховному Суду РФ, в результате пересматривались решения по уголовным и гражданским делам. Следовательно, Конституционный Суд РФ оказывает существенное влияние на разрешение конкретных дел и в этом отношении является органом правосудия.
Еще одно соображение в пользу такого вывода привел Ю. И. Кулешов: в соответствии со ст. 63-64 указанного Федерального конституционного закона эксперты и свидетели, выступающие в Конституционном Суде РФ, приводятся к присяге и предупреждаются об ответственности за дачу соответственно заведомо ложных заключений или показаний[541]. Поэтому за дачу ложных заключений (показаний) они подлежат ответственности по ст. 307 УК, иначе предупреждение потеряло бы всякий смысл и юридическое значение.
Однако пробелом в этом Федеральном конституционном законе является то, что в нем ничего не говорится о переводчиках, поэтому следует считать, что уголовная ответственность за заведомо неправильный перевод при рассмотрении дела в Конституционном Суде РФ не предусмотрена.
В ряде субъектов Федерации созданы и продолжают создаваться суды для проверки соответствия нормативных актов, издаваемых органами власти субъектов, их основным законам (Конституциям, Уставам и т. д.). Эти суды, в зависимости от наименования основного закона субъекта, называются соответственно конституционными или уставными и в соответствии с Федеральным законом от 31 декабря 1996 г. «О судебной системе Российской Федерации» являются частью судебной системы Российской Федерации. По содержанию своей деятельности они аналогичны Конституционному Суду РФ, т. е. осуществляют конституционное (уставное) судопроизводство, но на территории не всей страны, а только определенного субъекта Федерации. В законах некоторых субъектов Федерации об уставных судах (например, в г. Санкт-Петербурге, Красноярском крае) указано, что по аналогии с Конституционным Судом РФ в эти суды могут вызываться эксперты и свидетели, причем они также приводятся к присяге и предупреждаются об ответственности за дачу заведомо ложных заключений или показаний. Из этого вытекает, что ст. 307 УК включает ответственность за дачу ложных заключений и показаний в конституционных и уставных судах субъектов Федерации.
Видом правосудия является административное судопроизводство, во время которого также может предоставляться ложная информация. По характеру нарушений и правовым последствиям административные проступки существенно отличаются от преступлений и гражданско-правовых деликтов. Поэтому за заведомо ложные показания свидетеля, заключение эксперта или заведомо неправильный перевод при рассмотрении дел об административно-правовых нарушениях предусмотрена не уголовная, а административная ответственность (ст. 17.9 КоАП), что исключает применение ст. 307 УК. Она не может также применяться за ложную информацию, предоставляемую в суды, которые не являются частью судебной системы (третейские суды, суды чести, товарищеские суды и др.).
Теперь необходимо изложить непосредственно признаки объективной стороны преступления, предусмотренного ст. 307 УК, начав с первого вида деяния — заведомо ложных показаний.
В соответствии со ст. 56 УПК свидетелем по уголовному делу является лицо, которому могут быть известны какие-либо обстоятельства, имеющие значение для расследования и разрешения уголовного дела, и которое вызвано для дачи показаний, а потерпевший согласно ст. 42 УПК — это физическое лицо, которому преступлением причинен физический, имущественный, моральный вред.
Как указано в ст. 78-79 УПК, показания — это сведения, сообщенные потерпевшим или свидетелем в ходе досудебного производства (во время дознания или предварительного следствия) или в суде. Эти сведения сообщаются не только при допросе в узком смысле этого слова, но также и при производстве других процессуальных действий, когда свидетели или потерпевшие сообщают об известных им данных: на очной ставке, при опознании, проверке показаний на месте, следственном эксперименте (ст. 181, 192-194 УПК).
Не является показаниями в смысле ст. 307 УК информация, передаваемая при общении с органами дознания или следствия, но не в процессе расследования или судебного рассмотрения дел. В ст. 144 УПК предусмотрено, что органы дознания, следствия и прокурор могут, не возбуждая уголовных дел, проводить проверки сообщений о преступлениях. Во время проверок у граждан можно брать письменные объяснения. В соответствии с Законом об оперативно-розыскной деятельности оперативные сотрудники милиции могут проводить беседы. Темой объяснений и бесед нередко являются факты, касающиеся преступлений, участниками выступают лица, которые фактически выполняют роль свидетелей или потерпевших, однако объяснения и беседы не являются показаниями в процессуальном смысле и поэтому сообщение ложной информации в объяснениях и при беседах не образует признаков преступления, предусмотренного ст. 307 УК.
Свидетели и потерпевшие могут быть допрошены о любых обстоятельствах, подлежащих доказыванию по уголовному или гражданскому делу.
В соответствии с ч. 1 ст. 73 УПК предметом доказывания по уголовному делу являются:
1) событие преступления (время, место, способ и другие обстоятельства совершения преступления);
2) виновность лица в совершении преступления, форма его вины и мотивы;
3) обстоятельства, характеризующие личность обвиняемого;
4) характер и размер вреда, причиненного преступлением;
5) обстоятельства, исключающие преступность и наказуемость деяния;
6) обстоятельства, смягчающие и отягчающие наказание;
7) обстоятельства, которые могут повлечь за собой освобождение от уголовной ответственности и наказания.
В ст, 78-79 УПК уточняется, что потерпевшие могут быть допрошены о любых относящихся к уголовному делу обстоятельствах, в том числе о своих взаимоотношениях с подозреваемым, обвиняемым, а свидетели — о тех же обстоятельствах и дополнительно о личности обвиняемого, потерпевшего и своих взаимоотношениях с ними и другими свидетелями. Следовательно, сведения об указанных личностях и взаимоотношениях с ними также относятся к предмету доказывания.
Ложными являются показания, не соответствующие действительности и искажающие подлинные факты, которые воспринимались свидетелем или потерпевшим. Анализируемый состав имеется независимо от того, какие ложные сведения содержались в показаниях — оправдывающие обвиняемого, смягчающие его вину или же, наоборот, усугубляющие его положение.
Однако не любая ложь, сообщенная на допросе, влечет ответственность по ст. 307 УК. Критериями ответственности считаются относимость показаний, их допустимость[542] и существенное значение для дела.
Установить конкретное содержание этих критериев для всех случаев жизни практически невозможно, так как любое событие обладает индивидуальными особенностями. Можно лишь выделить некие общие признаки.
Допустимость определяется с учетом требований ст. 75 УПК. К недопустимым относятся доказательства, полученные с нарушением требований УПК и не имеющие юридической силы — в частности, показания потерпевшего, свидетеля, основанные на догадке, предположении, слухе, а также показания свидетеля, который не может указать источник своей осведомленности. Такие показания не могут использоваться как доказательства, поэтому их ложность не может влечь ответственность по ст. 307 УК.
Более сложным является вопрос об относимости и связанной с ней существенности показаний для разрешения дела. Относимость показаний как доказательств определяется тем, входят ли они в предмет доказывания, а существенность — их значением, т. е. тем, насколько показания могут повлиять на вынесение решения органами расследования или судом. Отношение к существенности показаний как признаку состава ст. 307 УК породило вопрос о том, возможна ли «юридически безвредная ложь». М. X. Хабибуллин присоединяется к авторам, которые считают, что вообще нельзя говорить о безвредности лжи при рассмотрении дела в суде[543]. Иную позицию занимает Л. В. Лобанова: сообщаемые сведения должны касаться таких обстоятельств, которые имеют существенное значение для дела[544]. Оригинальную позицию высказал Ю. И. Кулешов: любая ложь, заявленная при расследовании или судебном разбирательстве, формально содержит признаки ст. 307 УК, однако в соответствии с ч. 2 ст. 14 УК сознательное искажение обстоятельств, не влияющих на принятие судом решения по делу, в силу малозначительности может быть признано не представляющим общественной опасности, а следовательно, непреступным, поскольку оно не затрагивает интересы правосудия[545].
По нашему мнению, в ст. 307 УК имеется в виду все же не любая ложь, а только такая, которая препятствует правильному разрешению дела. Если очевидец автоаварии правильно рассказывает о том, как все происходило, но сообщает неверные сведения о том, откуда он шел или куда направлялся, то эта информация безразлична для рассмотрения дела об автоаварии и поэтому не может расцениваться как дача заведомо ложных показаний в смысле ст. 307 УК. Причем в подобных случаях отсутствует не только общественная опасность, но и формальная противоправность, ибо вообще нет посягательства на интересы правосудия. О применении ч. 2 ст. 14 УК можно говорить в другой ситуации — когда свидетель дал в основном правдивые показания об основных обстоятельствах происшествия, но сказал неправду по поводу его деталей, которые не оказали существенное влияние на выводы по делу.
Ложные показания потерпевшего обладают теми же объективными признаками, что и показания свидетеля. Однако потерпевший, помимо обязанности давать правдивые показания, в силу ст. 42 УПК наделен определенными правами (заявлять ходатайства, приносить жалобы, поддерживать обвинение и т. д.). Соображения, выводы и предложения, изложенные при этом потерпевшим, даже заведомо неправильные, не являются показаниями, поэтому за их высказывание ответственность по ст. 307 наступать не может. Кроме того, ответственность потерпевшего обладает некоторыми особенностями в связи с его заинтересованностью в исходе дела. Решение этого вопроса тесно связано с признаками субъекта и будет изложено при анализе этого признака.
Весьма спорным является вопрос о том, обязательно ли ложные показания представляют собой действие или же могут быть осуществлены также путем бездействия, т. е. когда свидетель или потерпевший умалчивают об известных им существенных обстоятельствах дела. Поскольку умолчание может быть способом отказа от дачи показаний (ст. 308 УК), то данный вопрос целесообразно рассмотреть дальше, при изложении признаков отказа и его отграничения от дачи ложных показаний.
По гражданским делам доказыванию подлежат любые фактические данные, на основе которых суд устанавливает наличие или отсутствие обстоятельств, обосновывающих требования и возражения сторон, и иные обстоятельства, имеющие значение для правильного разрешения дела.
В ст. 307 УК, помимо ответственности свидетелей и потерпевших за ложные показания, предусмотрена также ответственность эксперта за дачу заведомо ложного заключения или показания, специалиста за дачу ложного показания и переводчика за заведомо неправильный перевод.
В ст. 57 УПК эксперт определяется как лицо, обладающее специальными знаниями и назначенное в порядке, установленном УПК, для производства судебной экспертизы и дачи заключения. В соответствии со ст. 80 УПК доказательствами являются заключение эксперта, т. е. изложенные в письменном виде содержание исследования и выводы по вопросам, поставленным перед экспертом, и показания эксперта — сведения, сообщенные им на допросе, проведенном после получения его заключения, в целях уточнения или разъяснения данного заключения.
Заведомо ложное заключение эксперта отличается от ложных показаний свидетеля или потерпевшего предметом информации, методами ее получения и предъявления. Эксперт получает исходные данные из материалов дела, проводит исследование на основе своих специальных познаний и предоставляет выводы в виде заключения, в котором отвечает на поставленные вопросы. Ложное заключение эксперта может выражаться в неправильном изложении фактов, явившихся исходным материалом для исследования, применении неверных методов исследования либо в ложных выводах. Показания эксперт в соответствии со ст. 205 и 282 УПК дает во время допроса с целью разъяснения или дополнения данного им заключения.
Специалистом в соответствии со ст. 58 УПК является лицо, обладающее специальными знаниями, привлекаемое к участию в процессуальных действиях для содействия в обнаружении, закреплении и изъятии предметов и документов, применении технических средств в исследовании материалов уголовного дела, для постановки вопросов эксперту, а также для разъяснения сторонам и суду вопросов, входящих в его профессиональную компетенцию. Следовательно, специалист дает не только показания, но также и разъяснения, которые также могут быть ложными. В этом смысле разъяснения приравниваются к показаниям, а отсутствие указаний на разъяснения в диспозиции ст. 307 УК можно объяснить лишь некоторыми техническими расхождениями между терминологией УК и УПК.
Наконец, в ст. 307 УК предусмотрена ответственность за заведомо неправильный перевод. Согласно ст. 59 УПК переводчик — лицо, привлекаемое к участию в уголовном судопроизводстве, свободно владеющее языком, знание которого необходимо для перевода. Участие переводчика необходимо, когда кто-либо из участников процесса не владеет либо недостаточно владеет языком, на котором ведется судопроизводство. Кроме того, переводчик привлекается для того, чтобы перевести знаки немого или глухого. Перевод не является самостоятельным доказательством, но он делает информацию понятной для тех, кто не владеет языком (знаками) источника показаний. При неправильном переводе искажается смысл переводимых с одного языка на другой письменных документов либо устных показаний.
В соответствии с правилами процедуры (ст. 164, 278 УПК) свидетель и потерпевший перед допросом предупреждаются об ответственности за дачу ложных показаний, о чем дают подписку. Будет ли наступать уголовная ответственность по ст. 307 УК при отсутствии такого предупреждения? В литературе на этот вопрос даны противоположные ответы: некоторые авторы считают, что ответственность не исключается, поскольку показания не теряют своей доказательственной силы[546]; другие — что в подобных случаях ответственность не может наступать[547].
Более правильной представляется первая точка зрения. Предупреждение об ответственности имеет важное информационное и профилактическое значение, но не более — опасность ложных показаний очевидна и общеизвестна независимо от того, было ли сделано предупреждение. Да и в диспозиции ст. 307 УК нет прямого указания на предупреждение как на условие уголовной ответственности. Предложения такого рода вносились[548], но пока они в законодательстве не реализованы.
В ряде стран для обеспечения истинности показаний свидетелей их приводят к присяге. Присяга существовала в дореволюционной России (ст. 263 Устава уголовного судопроизводства), обсуждаются предложения о введении присяги (клятвы) и в настоящее время[549]. Они не лишены оснований, но пока действующим законодательством присяга предусмотрена только при производстве в Конституционном Суде РФ.
Дискуссии развернулись вокруг момента окончания дачи ложных показаний. Все авторы считают, что этот состав формальный, т. е. преступление окончено в момент дачи показаний независимо от дальнейших последствий (вынесения неправильного решения по делу). Споры же касаются того, когда саму дачу показаний следует считать оконченной, причем вопрос рассматривается отдельно относительно показаний во время расследования и при рассмотрении дела в суде. От правильного его решения зависят выводы о возможности добровольного отказа либо деятельного раскаяния.
Относительно стадии расследования разногласий нет — преступление считается оконченным, когда показания свидетеля или потерпевшего занесены в протокол и удостоверены его подписью[550]. Этот в целом правильный вывод необходимо все же уточнить с учетом реальной ситуации, в которой происходят допросы. Допрос — это процесс, иногда весьма длительная беседа, которая ведется в устном виде, начинается с рассказа допрашиваемого, а затем допрашивающий задает вопросы. При этом допрашиваемый может изменять показания (ложные на истинные или наоборот, либо одни ложные на другие, тоже ложные) по личной инициативе или под влиянием допрашивающего, в том числе в результате предъявленных ему доказательств, что характерно, например, для проведения очной ставки. Показания могут записываться с использованием аудиотехники. Но изменение показаний в процессе допроса, пока протокол не подписан, даже если признать, что они формально содержат признаки оконченного преступления, все же не могут служить основанием для возбуждения уголовного дела о лжесвидетельстве — для этого необходимо, чтобы ложные сведения были занесены в протокол[551]. Строго говоря, фактическую дачу ложных показаний до занесения их в протокол можно было бы считать покушением, но вряд ли эту идею можно реализовать, ибо изменение ложных показаний на правдивые в процессе допроса практически влечет освобождение от уголовной ответственности на основании примечания к ст. 307 УК.
Ложное заключение эксперта, данное во время расследования, считается оконченным преступлением в момент представления письменного заключения, подписанного экспертом.
Момент окончания ложных показаний, заключения или перевода, данных в судебном заседании, в литературе определяется по-разному: это либо сам факт дачи ложных показаний[552], а также передачи в судебном заседании к рассмотрению подписанных документов (показаний, заключений, текста перевода)[553], либо окончание допроса[554], либо окончание судебного следствия[555], либо занесение показаний в протокол судебного заседания[556].
По нашему мнению, дачу ложных показаний в судебном заседании следует считать оконченной, когда эти показания фактически изложены перед судом, восприняты судьями как доказательства и подлежат оценке наряду с другими доказательствами. Подтверждением такого вывода может служить правовая оценка последующего заявления свидетеля о том, что данные им ранее показания были ложными, т. е. является ли это заявление добровольным отказом, который происходит до окончания преступления и всегда на основании ст. 31 УК служит основанием освобождения от ответственности, или же деятельным раскаянием, которое, по общему правилу, является смягчающим обстоятельством и только при наличии специального указания в законе освобождает от уголовной ответственности. Такое указание содержится в примечании к ст. 307 УК, в соответствии с которым свидетель, потерпевший, эксперт, специалист или переводчик освобождаются от уголовной ответственности, если они добровольно до вынесения приговора или решения суда заявили о ложности данных ими показаний, заключения или переводе. Подробный анализ этого примечания приводится ниже, однако очевидно, что в нем речь идет не о добровольном отказе, а о деятельном раскаянии, которое может иметь место только после окончания преступления, и, следовательно, само преступление должно считаться оконченным в момент дачи в суде ложных показаний, заключения или перевода.
В литературе внесено несколько предложений по совершенствованию ст. 307 УК. Н. С. Косякова считает, что, во-первых, дачу заведомо ложного заключения и заведомо неправильный перевод необходимо выделить из ст. 307 УК в отдельную норму, так как они имеют разную степень общественной опасности по сравнению с дачей ложных показаний свидетелями или потерпевшими и их значимость для разрешения уголовных дел по существу различна; во-вторых, нельзя уравнивать ответственность за дачу ложных показаний при рассмотрении гражданских и уголовных дел, когда на основе ложных показаний человека могут лишить свободы и даже жизни, поэтому целесообразнее было бы установить за ложные показания по гражданским делам административную ответственность (немедленную и решительную, с огромным штрафом)[557].
С первым из приведенных предложений можно согласиться, но второе вряд ли верно. Рассмотрение гражданских дел — вид правосудия, особенно важным оно становится в условиях рыночной экономики, когда предметом спора становятся многомиллионные суммы, от решения суда нередко зависит судьба крупных организаций и отсюда многих граждан. Поэтому лжесвидетельство по гражданским делам не следует декриминализировать, а более высокая степень опасности лжесвидетельства по уголовным делам нашла отражение в том, что ложные показания, соединенные с обвинением лица в совершении тяжкого или особо тяжкого преступления, признаны в ч. 2 ст. 307 УК квалифицирующим обстоятельством.
Значительный интерес представляют признаки субъекта преступления. Исчерпывающий перечень субъектов изложен в диспозиции ст. 307 УК — это свидетель, потерпевший, эксперт, специалист, переводчик. Процессуальный статус каждого из них рассмотрен выше, при анализе объективной стороны.
Однако ложные показания могут давать и другие участники уголовного и гражданского процесса — подозреваемые (обвиняемые, подсудимые), гражданские истцы, ответчики, третьи лица, которые не подлежат ответственности по ст. 307 УК. Трудности возникают, в частности, в связи с тем, что одно и то же лицо в одном процессе может выполнять разные роли — например, по уголовному делу может быть одновременно и потерпевшим, и гражданским истцом либо вначале свидетелем, затем обвиняемым, а по делам частного обвинения — одновременно потерпевшим и подсудимым.
Для правильного понимания признаков субъекта преступления необходимо исходить из ст. 51 Конституции РФ: никто не обязан свидетельствовать против себя самого, своего супруга и близких родственников, круг которых определяется федеральным законом. Первая часть этого положения (никто не обязан свидетельствовать против себя самого) получила наименование привилегии от самообвинения, вторая (никто не обязан свидетельствовать против своего супруга и близких родственников) называется свидетельским иммунитетом. Поскольку свидетельский иммунитет распространяется только на решение вопроса об ответственности за отказ от дачи показаний, его содержание и круг лиц, на которых он распространяется, рассматриваются дальше, при анализе ст. 308 УК. В данной же части работы следует рассмотреть содержание привилегии от самообвинения.
Обратим внимание на то, что термин «свидетельствовать» в ст. 51 Конституции РФ следует понимать не только как дачу свидетельских показаний, но и в более широком смысле как дачу показаний вообще в роли любого участника процесса. Более того, в первую очередь имеются в виду не свидетели как лица, непричастные к совершению преступления, а именно те, кто его совершил либо, как минимум, подозреваются или обвиняются в этом. Таких лиц принято обозначать как «свидетелей по собственному делу», хотя это название весьма неточное, ибо предметом расследования или судебного рассмотрения является их собственное неправомерное поведение (действительное или предполагаемое), в связи с чем их, строго говоря, не следует называть свидетелями.
Привилегия от самообвинения основана на важных социально-этических ценностях и практических соображениях, но отношение к ним различное, так как они в той или иной мере противоречат задачам борьбы с преступностью. Борьба с преступностью, бесспорно, важная социальная задача, однако в демократическом государстве, которое провозгласило человека высшей ценностью (ст. 2 Конституции РФ), в этой борьбе применимы не любые методы, а только те, которые соответствуют закону и нравственным началам и к тому же могут привести к положительным результатам. Этим постулатам не соответствовало бы положение, при котором преступники принуждались бы говорить правду и признаваться в совершении преступлений под страхом уголовной ответственности за ложь. Подобная практика в конце концов может привести к оправданию пыток как средства получения признаний и вернуть общество в средневековье. Целью же такой практики фактически было бы не только (а может быть, и не столько) усиление борьбы с преступностью, сколько облегчение работы правоохранительных органов по раскрытию преступлений, необходимое в силу их неумения организовать оперативно-розыскную деятельность. Подробнее об этом говорится дальше, при анализе состава принуждения к даче показаний (ст. 302 УК).
Возложение на обвиняемого обязанности оказывать помощь правосудию по изобличению себя самого выглядело бы противоестественно, не соответствовало бы элементарным основам построения отношений между государством и его гражданами. Кроме того, вряд ли это было бы эффективным и полезным, так как по делам о тяжких и особо тяжких преступлениях угроза получить дополнительно наказание за ложные показания оказалась бы минимальной по сравнению с грозящим наказанием за основное преступление.
Привилегия от самообвинения распространяется в первую очередь на подозреваемых (обвиняемых, подсудимых) в уголовном процессе, они не являются субъектами ложных показаний и не подлежат ответственности по ст. 307 УК. При этом не имеет значения, были ли они фактически причастны к преступлению, по делу о котором давали ложные показания, либо оказались в роли подозреваемых и т. д. в результате следственной ошибки.
К., который был задержан по подозрению в убийстве П. и содержался в изоляции, дал ложные показания о том, будто убийство совершил Ю., хотя на самом деле его совершил Ш, о чем К. знал. При этом за день до задержания и после него К. допрашивался как свидетель.
Суд, рассматривавший дело Ш. об убийстве П., одновременно с приговором вынес определение о возбуждении уголовного дела в отношении К. по признакам дачи заведомо ложных показаний, так как он, будучи предупрежден об ответственности за ложные показания, на предварительном следствии оговорил Ю.
Судебная коллегия по уголовным делам Верховного Суда РСФСР отменила это определение, так как К. давал ложные показания, будучи фактически подозреваемым, а уголовную ответственность за ложные показания несут только свидетели, потерпевшие[558].
Те же правила действуют и тогда, когда на каком-то этапе следствия, пока преступление еще не раскрыто, лицо, фактически совершившее его, допрашивается как свидетель и предупреждается от ответственности за ложные показания. В подобных случаях это предупреждение носит чисто формальный характер (УПК требует предупреждать каждого свидетеля!), но не имеет юридического значения и не влечет правовых последствий, предусмотренных ст. 307 УК. Иной взгляд привел бы к тому, что преступник, допрашиваемый как свидетель, оказался бы перед странным выбором: либо признать себя виновным в преступлении и понести за него ответственность, либо не признать себя виновным, но тогда, в случае раскрытия преступления, отвечать не только за него, но еще и за ложные показания. Иначе говоря, преступник был бы вынужден признавать себя виновным под страхом уголовной ответственности по ст. 307 УК, что прямо противоречит ст. 51 Конституции РФ (никто не обязан свидетельствовать против себя самого).
Однако сфера действия ст. 51 Конституции РФ еще шире, предусмотренная ею привилегия от самообвинения распространяется на показания не только против себя самого, своего супруга и близких родственников, но также против других лиц, когда предметом показаний были одновременно собственные преступные действия допрашиваемого. Речь идет о случаях, когда допрашиваемый так или иначе причастен (в уголовно-правовом смысле) к преступлению, совершенному кем-то другим, например, был его соучастником или лицом, прикосновенным к преступлению (при заранее не обещанном укрывательстве).
С. во время ссоры совершил убийство Р. На месте преступления присутствовала К., знакомая С., затем она спрятала нож, которым было совершено убийство. На допросе во время следствия, несмотря на предупреждение об уголовной ответственности, К. дала ложные показания об обстоятельствах убийства, отрицая, что его совершил С.
К. была осуждена за дачу заведомо ложных показаний и заранее не обещанное укрывательство. Судебная коллегия по уголовным делам Верховного Суда РСФСР приговор в части осуждения за ложные показания отменила и дело прекратила, указав, что К., не уличая С. в совершении убийства, одновременно скрывала свои преступные действия, тесно связанные с убийством. Поэтому дача ею ложных показаний явилась средством собственной защиты от обвинения[559].
Привилегия от самообвинения действует независимо от того, грозит ли допрашиваемому привлечение к ответственности за это преступление или нет (например, ввиду истечения срока давности), был ли он уже осужден за него либо даже отбыл наказание.
С. во время следствия при неоднократных допросах в качестве свидетеля давал показания о том, что передал взятку Г., однако на судебном заседании С. показал, что взятку не давал. Суд признал эти показания ложными, в связи с чем впоследствии С. был осужден за дачу ложных показаний.
Судебная коллегия по уголовным делам Верховного Суда Украинской ССР приговор в отношении С. отменила и дело прекратила из-за отсутствия состава преступления. При этом суд указал, что к уголовной ответственности за дачу взятки С. не привлекался, дело было прекращено по мотивам нецелесообразности. Ответственность за ложные показания несут свидетели и потерпевшие, которые обязаны давать правдивые показания о преступлениях, совершенных другими лицами, к которым он лично не причастен, а данном случае С. давал показания о своих преступных действиях — даче взятки. При таких обстоятельствах независимо от того, что дело С. было прекращено, он не может рассматриваться как свидетель и нести ответственность за заведомо ложные показания[560].
Еще более наглядно эта идея проведена при рассмотрении дела Б. и Г. Им, а также Т. было предъявлено обвинение в совместном совершении краж. В связи с временным расстройством душевной деятельности Т. дело в отношении него было выделено в отдельное производство с направлением на принудительное лечение, а в отношении Б. и Г. суд вынес обвинительный приговор.
Впоследствии, рассматривая дело в отношении Т. после его выздоровления, суд допросил Б. и Г. как свидетелей. Они, будучи предупреждены об ответственности за дачу заведомо ложных показаний, дали в судебном заседании заведомо ложные показания, в которых отрицали, что Т. вместе с ними совершал кражи. В связи с этим суд вынес определение о возбуждении уголовного дела в отношении Б. и Г. за дачу ложных показаний.
Судебная коллегия по уголовным делам Верховного Суда РСФСР, оценивая это определение, указала, что сообщаемые свидетелем сведения касаются других лиц и обстоятельств, непосредственно не связанных с его (свидетеля) личностью. В связи с этим органы следствия и суд вправе требовать от свидетеля правдивых показаний и применять принудительные меры за дачу заведомо ложных показаний.
Но иным является процессуальное положение лица, ранее осужденного, когда это лицо допрашивается по делу соучастника преступления, выделенному в отдельное производство. Хотя такое лицо и допрашивается судом по правилам допроса свидетеля, однако таковым не является. Сообщаемые им сведения касаются не только лица, дело которого рассматривается, но определенным образом затрагивают его личные интересы.
Подсудимые и осужденные занимают в уголовном процессе такое же положение, как и обвиняемый, который не несет уголовной ответственности за дачу ложных показаний. Поэтому коллегия признала определение о возбуждении уголовного дела по признакам ложных показаний в отношении Б. и Г. неправильным и отменила его[561].
Процессуальный смысл приведенного определения Верховного Суда РСФСР оставляет двойственное впечатление: с одной стороны, Б. и Г. правильно допрошены как свидетели, а с другой, они все же осужденные, т. е. как бы не совсем свидетели. Возникает неразрешимое противоречие — УПК требует предупреждать всех свидетелей об ответственности за заведомо ложные показания, но в отношении подобных лиц такое предупреждение не имеет смысла, так как они все равно не подлежат ответственности по ст. 307 УК. На эту проблему обратил внимание А. Гольдман, который предложил считать показания осужденных по выделенным делам их соучастников самостоятельным источником доказательств, что исключит необходимость их предупреждения об ответственности за ложные показания[562]. Сюда можно добавить и других лиц, находящихся в таком же положении (например, тех, кто не был осужден ввиду амнистии, истечения срока давности либо по иным причинам, которые не касаются привлеченных к ответственности других соучастников). Однако и новый УПК не содержит каких-либо указаний на этот счет.
Что же касается уголовно-правовой стороны вопроса, то позиция Верховного Суда РСФСР совершенно правильная: предметом показаний Б. и Г. были не только преступления, совершенные Т., но и их собственные, совершенные вместе с ним преступления, поэтому, в какой бы роли их не допрашивали, они не подлежат ответственности по ст. 307 УК. Важно отметить, что по данному делу этот принцип распространен на лиц, уже осужденных. Значит, его следует применять также тогда, когда осужденные уже отбыли наказание и повторное осуждение им не грозит. И при этих условиях они не должны отвечать за заведомо ложные показания.
Исходя из сказанного, можно сделать общий вывод: никакое лицо не подлежит ответственности за ложные показания, если их предметом было не только его собственное преступление, но одновременно преступное поведение других лиц, в том числе и в тех случаях, когда правдивые показания о «чужом» преступлении привели бы к изобличению допрашиваемым себя самого в своем собственном преступном деянии.
С этих позиций необходимо решить вопрос об ответственности потерпевшего, который указан в ст. 307 УК как один из субъектов состава. Нередко потерпевший фактически также совершал неправомерные действия в отношении обвиняемого (первым начал драку, оскорбил обвиняемого и т. д.) и не желает рассказывать об этом. В силу привилегии от самообвинения он не может отвечать за ложные показания о совершенных им лично противоправных действиях, что не исключает его ответственность за показания по другим вопросам.
Таким образом, субъекты ложных показаний — лица, поведение которых не является и не может быть предметом разбирательства как в данном, так и в другом уголовном процессе по обвинению иных лиц, если это обвинение связано с совершенными ими преступлениями. Поэтому не подлежат ответственности по ст. 307 УК участники преступления, которые первоначально допрашивались в качестве свидетелей; лица, которые были осуждены или оправданы и вызываются в качестве свидетеля по делу о ложных показаниях, которые ранее были даны другим лицом по их делу; соучастники, допрашиваемые в качестве свидетелей по делу, по которому они не могут быть осуждены ввиду истечения сроков давности, амнистии, отмены уголовного закона или на иных, предусмотренных законом, основаниях[563]. К таким основаниям следует отнести, например, прекращение дела в отношении одного из соучастников в связи с его личным добровольным отказом (ст. 31 УК), деятельным раскаянием, примирением с потерпевшим (ст. 75-76 УК), на основании многочисленных примечаний к нормам Особенной части об освобождении от ответственности в связи с последующим после преступления положительным поведением. Это в равной мере касается также лиц, которые до их допроса уже были осуждены и отбывают или полностью отбыли наказание.
И. В. Дворянсков считает эти выводы спорными. Во-первых, предупреждение об ответственности по ст. 307, 308 УК не может расцениваться как средство принуждения к даче показаний, поскольку является законной превентивной мерой, вытекающей из сути позитивной ответственности. Во-вторых, ст. 51 Конституции РФ закрепляет право свидетельского иммунитета, а не обязанность не свидетельствовать против себя, своего супруга и близких родственников, поэтому в случае ложности показаний лицо подлежит ответственности за это. В-третьих, процессуальный статус допрашиваемого лица должен быть официально определен на момент дачи показаний, а не определяться на будущую перспективу. Поэтому, если лицо официально, в соответствии с законом, признано свидетелем, если ему разъяснены его права и обязанности, то даже его фактическая причастность к преступлению не может служить основанием освобождения от ответственности за дачу ложного показания, поскольку процессуальным законодательством не установлено какого-либо исключения по этому поводу[564].
Приведенные аргументы представляются неубедительными. Предупреждение об ответственности является одновременно и превентивной мерой, и средством принуждения в отношении тех, кто не желает добровольно давать показания — одно не исключает другого. Далее, не следует смешивать привилегию от самообвинения со свидетельским иммунитетом: дача ложных показаний в отношении собственных преступлений — это привилегия от самообвинения, которая исключает ответственность по ст. 307 УК, а свидетельский иммунитет позволяет супругам и близким родственникам лишь отказаться от дачи показаний, в связи с чем они не являются субъектами ст. 308 УК, но что не исключает их ответственности за ложные показания по ст. 307 УК.
Последнее же (и основное) соображение И. В. Дворянскова вызывает принципиальные возражения. Действительно, в процессуальном законодательстве прямо не написано, что не наступает ответственность за ложные показания лиц, которые фактически причастны к преступлению, но допрашивались как свидетели и предупреждались об ответственности за лжесвидетельство. Но подобная процессуальная норма хотя и желательна, но вовсе не обязательна. Общий принцип изложен в ч. 1 ст. 51 Конституции РФ, которая является нормой прямого действия, а из нее однозначно вытекает, что никто не может быть привлечен к ответственности за то, что он не свидетельствовал против себя самого, причем не только путем отказа от дачи показаний, но и посредством дачи ложных показаний (например, не признавал себя виновным). Если же исходить из критикуемой позиции, то получится, что ответственность за ложные показания о собственном преступлении зависит от того, как следователь определил процессуальный статус допрашиваемого — если вначале он был допрошен в качестве свидетеля и не признался в совершении преступления, а впоследствии его вина была доказана, то он будет отвечать и за совершенное преступление, и за ложные показания. Тем самым на виновного возлагается обязанность признаваться в преступлении под страхом дополнительной уголовной ответственности по ст. 308 УК. Такой вывод по существу разрушит закрепленную в Конституции РФ привилегию от самообвинения, которая является абсолютной, так как из нее не может быть исключений.
Субъектами ст. 307 УК являются свидетели, эксперты, переводчики, выступающие не только в уголовном, но и в гражданском процессе (на это прямо указано в ч. 2 ст. 70 ГПК, ч. 5 ст. 55, ч. 4 ст. 56 и ч. 6 ст. 57 АПК), однако не подлежат ответственности за ложные показания иные его участники, лично заинтересованные в исходе дела, т. е. истцы, ответчики, третьи лица. Поэтому важно правильно установить процессуальный статус допрашиваемого лица.
Приведем пример из практики. Шофер, проезжая по улице деревни, задавил поросенка и уехал. Было установлено, что автомобиль принадлежит организации, к которой к как владельцу источника повышенной опасности собственник поросенка предъявил иск о возмещении ущерба. Шофер был вызван в суд в качестве свидетеля и дал ложные показания, отрицая факт наезда. Суд, однако, признал этот факт доказанным, удовлетворил иск и вынес определение о привлечении шофера к уголовной ответственности за ложные показания. Ошибка суда заключалась в том, что он неверно определил процессуальное положение шофера, который в данном процессе должен был выступать не как свидетель, а как третье лицо на стороне ответчика, поскольку в случае удовлетворения требований истца владелец автомобиля мог предъявить шоферу регрессный иск. А уголовная ответственность третьих лиц за ложные показания в ст. 307 УК не предусмотрена, да и не может быть предусмотрена в силу привилегии от самообвинения.
В связи с этим интерес представляет вопрос о пределах действия указанной привилегии в отношении различных видов правонарушений и ответственности. Распространяется ли эта привилегия на свидетеля, допрашиваемого по уголовному делу, если в случае дачи правдивых показаний ему грозит другой вид ответственности — гражданская, административная, дисциплинарная?
Безусловно, привилегия действует, если правдивые показания лица в любом виде процесса могут повлечь его привлечение к уголовной ответственности. Представляется также, что не подлежат ответственности по ст. 307 УК свидетели, давшие ложные показания по гражданскому делу, если правдивые показания могли повлечь для них отрицательные гражданско-правовые последствия[565]. А как быть, если ложные показания давались по уголовному делу, причем правдивые показания могли повлечь отрицательные последствия в других видах ответственности? Например, очевидец преступления утверждает, что его якобы не было на месте преступления, а мотивом ложных показаний послужило то, что он в это время отсутствовал на работе без уважительных причин и поэтому опасается привлечения к дисциплинарной ответственности за прогул.
Возможны два варианта ответа. Первый основан на соотношении ценностей, охраняемых нормами различных отраслей права. Поскольку уголовное право предусматривает ответственность за наиболее опасные посягательства, то соображения свидетеля о возможных неблагоприятных последствиях, которые в случае дачи им правдивых показаний о собственном поступке могут наступить для него по нормам других отраслей права, не должны считаться достаточным основанием для освобождения от ответственности за дачу ложных показаний по уголовному делу. Второе, противоположное решение исходит из абсолютного характера привилегии от самообвинения, которую следует понимать как гарантию не только от уголовной, но и от любых других видов ответственности. Буквальное толкование ч. 1 ст. 51 Конституции РФ приводит именно к этому выводу — «никто не обязан свидетельствовать против себя самого» означает, что никто не обязан давать правдивые показания, если они могут повлечь для него какие бы то ни было отрицательные правовые последствия. Но только правовые, данный принцип нельзя распространять на сферу морали, поэтому возможность отрицательных моральных последствий не должна приниматься в расчет.
Не все согласны с тем, что обвиняемый (подсудимый) не должен отвечать за дачу ложных показаний. Одним из аргументов является ссылка на законодательство зарубежных стран (например, США), где подсудимые могут быть привлечены к ответственности за ложные показания в суде, когда они выступают свидетелями по собственному делу. Этот довод приводят, в частности, старший помощник прокурора Кировоградской области А. Туменко и прокурор Ульяновской области Ю. Золотов[566].
Воспринимать этот опыт автоматически все же не следует. Ссылки на законодательство и практику зарубежных стран не совсем корректны, необходимо учитывать реальность осуществления права на защиту. В этих странах подсудимые, как правило, используют свое право отказаться от дачи показаний, а защиту осуществляют опытные адвокаты, в том числе и тогда, когда подсудимый не имеет личных средств для оплаты их труда. Россия еще не вышла на такой уровень массового обеспечения квалифицированной защитой, часто подсудимому приходится в одиночку бороться с обвинением и даже с судьей, исповедующим обвинительный уклон. Поэтому установление уголовной ответственности за дачу ложных показаний уничтожило бы остатки презумпции невиновности и во многих случаях лишило бы подсудимого реального права на защиту, тем более, что ложные показания могут быть способом не только уклониться от ответственности за действительно совершенное преступление, но и спастись от ложного обвинения в преступлении, совершенном другим лицом, что в жизни встречается не так уж редко.
Прямое отношение к понятию субъекта и определению пределов действия привилегии от самообвинения имеет вопрос об ответственности за самооговор (ложную информацию о том, что ее автор якобы совершил преступление). В литературе высказаны различные взгляды на уголовно-правовую оценку самооговора: его предлагают квалифицировать либо как ложный донос (ст. 306 УК), либо как дачу ложных показаний (ст. 307 УК), либо как укрывательство (ст. 316 УК), либо при определенных обстоятельствах как действия, не содержащие признаков какого-либо преступления (иногда с предложением криминализировать его путем принятия специальной нормы).
В реальной жизни самооговор встречается сравнительно редко, но постоянно, причем его мотивы многообразны. Одним из них может быть стремление оказаться в местах лишения свободы, «затеряться» там, чтобы отвлечь подозрения в совершенном более тяжком преступлении. Типичным мотивом является желание взять на себя вину в совершении «чужого» преступления, чтобы спасти от ответственности подлинного преступника. Это может быть результатом добровольного волеизъявления автора самооговора либо просьбы или давления со стороны действительного преступника, его родственников, причем часто используется расчет на то, что автора самооговора строго не накажут, особенно если это несовершеннолетний, престарелый либо многодетная женщина. Например, когда в период действия УК РСФСР преступлением считалось изготовление крепких спиртных напитков домашней выработки (самогоноварение), то при обнаружении в доме самогонного аппарата вину охотно брали на себя пожилые бабушки; в настоящее время аналогичным образом иногда поступают многодетные матери, если в квартире найдены наркотические средства. В результате может быть осужден невиновный человек, а подлинные преступники останутся безнаказанными.
Сразу же отделим случаи самооговора в преступлении, которое вообще никем не было совершено. Известен случай, когда молодой человек явился с повинной в совершении изнасилования, а когда выяснилось, что преступления не было вообще, он объяснил свое поведение тем, что не пользовался успехом у девушек и решил продемонстрировать, на что способен и что, во всяком случае, не является импотентом. Такое поведение нарушает интересы правосудия, так как отвлекает его внимание на бесполезные расследования. Однако степень опасности подобного поведения не столь велика, чтобы считать его преступлением, да и встречаются такие факты крайне редко. Поэтому достаточной реакцией может быть взыскание материального ущерба, причиненного правоохранительным органам.
Опасность самооговора существенно повышается, когда он причиняет вред еще и другим интересам, например, общественной безопасности, что наблюдается при распространившихся в последнее время случаях заведомо ложного сообщения об акте терроризма, якобы совершенном заявителем. Эти действия представляют собой самостоятельное преступление, предусмотренное ст. 207 УК.
Исходя из изложенного, сосредоточим внимание на ситуациях, когда самооговор совершен с целью освободить от ответственности лицо, фактически совершившее преступление. В этом случае нарушаются интересы правосудия, заключающиеся в том, чтобы каждый виновный в преступлении понес наказание, но ни один невиновный не был осужден.
М. X. Хабибуллин считает, что самооговор следует квалифицировать либо как ложный донос (если ложное самообвинение в совершении преступления совершается путем явки «с повинной» или подачи заявления в следственные органы), либо как дачу заведомо ложных показаний (если лицо делает самооговор в процессе его допроса на предварительном или судебном следствии). Однако самооговор не всегда может быть признан преступлением: субъектом дачи ложных показаний может быть только лицо, непричастное к совершению преступления, а если самооговор сделан с целью принятия на себя вины других соучастников, то такие действия нельзя квалифицировать как дачу заведомо ложных показаний, ибо субъектом данного состава не может быть подозреваемый, обвиняемый, подсудимый[567].
С критикой такого решения выступила С. С. Кузьмина, которая считает, что уголовно наказуемый ложный донос возможен только в отношении действий другого лица, поэтому самооговор не может квалифицироваться как ложный донос. Аналогично должен решаться вопрос и о самооговоре в процессе дачи ложных показаний свидетелем, поскольку последний сообщает сведения о преступном поведении других лиц, а не о собственных уголовно наказуемых действиях. Наконец, самооговор подозреваемого или обвиняемого также не может влечь ответственность за дачу ложных показаний, ибо эти лица не являются субъектами данного состава[568]. На невозможность квалификации самооговора как лжесвидетельства указывают также В. А. Блинников и В. С. Устинов, которые в подтверждение своего вывода отмечают, что на этот случай распространяется конституционное положение о свидетельском иммунитете[569].
Л. В. Лобанова полагает, что в настоящее время нет никаких препятствий для преследования за самооговор, причем как лиц, ложно заявляющих на себя (по ст. 306 УК), так и лиц, допрашиваемых в качестве свидетеля или потерпевшего и при этом оговоривших себя (по ст. 307 УК). Свидетельский иммунитет не является препятствием для такого решения, так как в содержание иммунитета может входить лишь освобождение от обязанности изобличать себя, своего супруга или близких родственников, т. е. освобождение от ответственности может быть объяснено интересами защиты от обвинения или отвращения подозрения в совершении преступления. Но конституционная норма о свидетельском иммунитете не распространяется на самооговор, совершенный по иным причинам. Исключение составляют лишь случаи самооговора, совершенного лицом, допрашиваемым в качестве обвиняемого (подозреваемого), так как он не является субъектом дачи ложных показаний. Далее Л. В. Лобанова предлагает установить в УК ответственность обвиняемого за самооговор как разновидность оговора невиновного лица[570].
Таким образом, в приведенных высказываниях даны разные толкования конституционной нормы о свидетельском иммунитете. Однако, по нашему мнению, в данном случае речь должна идти вовсе не о нем, а о другом положении, зафиксированном в ст. 51 Конституции РФ, а именно — о привилегии от самообвинения (никто не должен свидетельствовать против себя самого), при которой содержанием показаний является ложная информация о неправомерных действиях, якобы совершенных лицом, предоставляющим эти сведения. Поскольку самооговор заключается в заявлениях или показаниях о собственных действиях (пусть даже фактически не совершенных данным лицом), то в силу привилегии от самообвинения автор этих заявлений не может нести ответственность ни за ложный донос (ст. 306 УК), ни за дачу ложных показаний (ст. 307 УК)
Конечно, заслуживает внимания возражение, заключающееся в том, что при самооговоре речь идет о преступлении, которое автор самоотвода фактически не совершал. Но это соображение вряд ли является весьма существенным, так как привилегия от самообвинения, закрепленная в Конституции РФ, является абсолютной, из нее не может быть никаких исключений. Другое возражение — что самооговор причиняет вред интересам правосудия — также имеет под собой реальную основу, но такой же вред причиняет любая ложь, однако не любая ложь является преступлением (например, ложные показания обвиняемого, не признающего себя виновным в совершенном им преступлении).
Обсуждались также предложения квалифицировать самооговор с целью освободить от ответственности лицо, фактически совершившее преступление, как укрывательство. М. X. Хабибуллин выступил против такого решения, мотивируя это тем, что самооговор не является физическим действием по сокрытию преступления[571]. Эта позиция основана на том, что ее автор вообще отрицает возможность совершения укрывательства интеллектуальными способами[572]. Однако С. С. Кузьмина полагает, что самооговор следует квалифицировать именно как укрывательство[573]. К этому мнению присоединяется Н. С. Косякова, которая одновременно предлагает сделать дачу ложных показаний квалифицированным видом в составе укрывательства[574].
Возможность интеллектуального укрывательства была обоснована выше, при изложении объективной стороны этого состава. Другие авторы, как было показано выше, при обзоре разных позиций по поводу оценки самооговора, вносят предложения о применении норм о ложном доносе или ложных показаниях, но не приводят каких-либо аргументов против квалификации самооговора как укрывательства. В то же время самооговор содержит как объективные (препятствует установлению подлинного виновника), так и субъективные (когда совершается именно с этой целью) признаки укрывательства и тем самым причиняет правосудию вред, типичный для данного преступления. Поэтому такого рода самооговоры должны влечь ответственность по ст. 316 УК.
Субъективная сторона заведомо ложных показаний заключается в прямом умысле. Заведомость относится к ложности сообщения, т. е. виновный осознает, что излагаемые им сведения не соответствуют действительности, и желает, чтобы они стали известны следствию или суду. Сообщение не соответствующих действительности фактов ввиду ошибки восприятия, запамятования и т. д. не образует состава преступления.
Мотивы и цели заведомо ложных показаний могут быть различными: месть обвиняемому или, наоборот, жалость к нему, стремление оказать услугу истцу или ответчику и др. Как показывает практика, чаще всего ложные показания даются в пользу обвиняемого, а их мотивами выступают традиционные для российского менталитета сострадание, желание сохранить отношения со знакомыми, а нередко незаконное воздействие обвиняемого, его родственников и соучастников и вызванное им опасение мести. По данным И. В. Дворянскова в пользу обвиняемых (подсудимых) дается 88,1% ложных показаний, из них из-за боязни расправы 34,6%[575].
В ч. 2 ст. 307 УК содержится одно квалифицирующее обстоятельство — обвинение в совершении тяжкого или особо тяжкого преступления. По содержанию это обстоятельство аналогично тому, которое указано в ч. 2 ст. 306 УК. В. Сверчков правильно отмечает, что для наличия данного обстоятельства не является обязательным предъявление потерпевшему от ложных показаний обвинения в совершении тяжкого или особо тяжкого преступления — достаточно, чтобы представленные сведения способствовали привлечению к ответственности в совершении такого преступления[576].
Ряд авторов обоснованно предлагает расширить перечень квалифицирующих обстоятельств и включить в него наступление тяжких последствий (осуждение невиновного, длительное содержание под стражей, вред здоровью) и совершение преступления группой лиц[577]. Следовало бы «вернуть» в ст. 307 УК и создание искусственных доказательств обвинения, которое было в аналогичном составе ст. 182 УК РСФСР 1960 г. и сейчас существует в родственном составе заведомо ложного доноса (ч. 3 ст. 306 УК).
В соответствии с примечанием к ст. 307 УК свидетель, потерпевший, эксперт, специалист или переводчик освобождаются от уголовной ответственности, если они добровольно в ходе дознания, предварительного следствия или судебного разбирательства до вынесения приговора или решения суда заявили о ложности данных ими показаний, заключения или о заведомо неправильном переводе.
Споры возникли по поводу того, является ли это основание освобождения деятельным раскаянием, о котором в общем виде говорится в ч. 2 ст. 75 УК, и, следовательно, должны ли соблюдаться все условия, указанные в этой норме, либо достаточно установить обстоятельства, предусмотренные в примечании к ст. 307 УК. Подробно проанализировав этот вопрос и сформулированные по нему позиции разных авторов, Л. В. Лобанова приходит к обоснованному выводу, что примечание к ст. 307 УК (как и ко многим другим нормам Особенной части УК) является самостоятельным основанием освобождения от ответственности, которое не совпадает полностью с условиями деятельного раскаяния, описанными в ч. 2 ст. 75 УК[578]. Косвенным подтверждением этого вывода служит то, что в ч. 1 ст. 28 УПК отдельно предусмотрено прекращение уголовного преследования на основании ч. 1 ст. 75 УК и отдельно, в ч. 2 ст. 28 УПК, в случаях, специально предусмотренных соответствующими статьями Особенной части УК, при этом отсутствует ссылка на ч. 2 ст. 75 УК, на что правильно обратил внимание Ю. И. Кулешов[579].
Смысл освобождения в том, чтобы стимулировать изменение поведения и тем самым способствовать установлению истины. Указание на добровольность означает, что у свидетеля был выбор других вариантов поведения, он имел возможность не заявлять о ложности показаний, при этом мотивы заявления значения не имеют. Однако важно правильно истолковать понятие добровольности.
Ю. Щадин писал, что понятие добровольности не следует толковать расширительно. Отсутствия физического насилия либо иного незаконного воздействия в данном случае недостаточно, весьма сомнительна добровольность заявления после проведения очных ставок и ознакомления с другими доказательствами, с очевидностью уличающими во лжи, когда заявления о ложности прежних показаний являются вынужденными, обусловленными стремлением избежать уголовной ответственности[580].
Это утверждение заслуживает внимания особенно в связи с тем, что Федеральным законом от 8 декабря 2003 г. в новых редакциях примечаний к ст. 222 и 228 УК существенно ограничены понятия добровольности при сдаче оружия и наркотических средств. До принятия указанных изменений возникали трудности в оценке ситуаций, когда сотрудники милиции перед производством обыска или при задержании предлагали добровольно выдать оружие или наркотические средства. В большинстве случаев такая выдача считалась добровольной. Однако примечания к ст. 222 и 228 УК в новой редакции дополнены указаниями на то, что не может считаться добровольной сдачей предметов их изъятие при задержании лица, а также при производстве следственных действий по их обнаружению или изъятию.
Общий смысл этих изменений заключается в том, что нельзя говорить о добровольности тогда, когда очевидно, что разоблачение виновного поведения стало неизбежным, ибо при задержании или обыске предметы преступлений будут обязательно обнаружены. Конечно, между незаконным оборотом оружия или наркотических средств и ложными показаниями имеются отличия, но сам принцип определения добровольности может быть одним и тем же, поэтому следует согласиться с приведенным выше предложением не признавать заявление о ложности предыдущих показаний добровольным, если фактически оно было вынужденным (например, сделанным под давлением неопровержимых улик).
В формулировке примечания к ст. 307 УК имеется существенный недостаток. По его буквальному смыслу достаточно, чтобы свидетель (потерпевший, эксперт, переводчик) заявил о ложности данных ранее показаний (заключения, перевода). Это, конечно, существенно, но еще не достаточно для оказания реальной помощи следствию или суду в установлении истины. Поэтому представляется обоснованным предложение дополнить примечание указанием на то, что для освобождения от ответственности необходимо, кроме признания ложности ранее данных показаний, еще дать правдивые показания (эксперт — правильное заключение, переводчик — верный перевод)[581].
Лжесвидетельство имеет общие черты с ложным доносом (ст. 306 УК). Они посягают в основном на один и тот же непосредственный объект и заключаются в сообщении заведомо ложных сведений; оба преступления совершаются заведомо, т. е. умышленно. В то же время между ними имеются весьма существенные отличия. Подробно и в основном правильно этот вопрос изложили В. А. Блинников и В. С. Устинов. Они отмечают, что в ст. 306 УК говорится о ложном доносе о совершении преступления, следовательно, ложный донос возможен только в уголовном процессе, а ложные показания могут быть по любому делу, как уголовному, так и гражданскому.
Далее, ложный донос содержит сведения только обвинительного характера, а ложные показания могут быть как обвинительными, так и оправдательными.
Важное значение для разграничения имеют процессуальные условия. Показания даются только после возбуждения уголовного дела, а донос, как правило, до возбуждения (и нередко служит основанием для него). Возможен донос и после возбуждения дела, но тогда встает вопрос о том, явилось ли лицо в правоохранительные органы по собственной инициативе или же было вызвано на допрос. В первом случае ложная информация квалифицируется по ст. 306 УК, во втором — как ложные показания по ст. 307 УК. Исключением из этого правила будет случай, когда лицо явилось по собственной инициативе для сообщения сведений оправдательного характера — поскольку такие сведения не могут считаться доносом, ответственность наступает за лжесвидетельство.
Значение имеет также содержание сведений. При ложном доносе это обязательно сведения, относящиеся к элементам состава преступления (основного или квалифицированного), т. е. имеющие значение для квалификации содеянного, а ложные показания могут касаться других фактов, влияющих на индивидуализацию ответственности и наказания (например, данные, характеризующие личность обвиняемого, его семейное положение и т. д.).
Если исходить из того, что ложный донос может подаваться не только в правоохранительные органы, то появляется еще одно отличие, так как ложными показаниями могут считаться только сведения, сообщаемые при проведении следственных действий и в суде[582].
Можно отметить еще одно отличие между указанными составами: субъект ложного доноса шире — им может быть любое лицо (в том числе и обвиняемый), тогда как в ст. 307 УК специальный субъект — свидетель, потерпевший, эксперт, переводчик.
Нередко лжедоносчик, по заявлению которого было возбуждено уголовное дело, при допросе в качестве свидетеля дает ложные показания в подтверждение своего доноса. Формально в этом поведении содержатся признаки двух составов — и ст. 306 УК, и ст. 307 УК. Однако по практически единодушному мнению всех авторов, квалификация по совокупности обоих преступлений недопустима, все содеянное охватывается ст. 306 УК. Доводом в пользу такого решения является то, что ложные показания, даваемые лжедоносчиком, являются продолжением доноса, и ответственность за них не может наступать, так как правдивые показания привели бы к изобличению себя самого в доносе, что противоречит привилегии от самообвинения.
2.5. Отказ свидетеля или потерпевшего отдачи показаний (ст. 308 УК)
Отказ от дачи показаний имеет некоторые общие черты с дачей ложных показаний, но опасность отказа несколько меньше, так как при лжесвидетельстве виновный препятствует установлению истины, направляя следствие по неверному пути, а при отказе не содействует ее установлению, хотя по закону обязан это делать. Поэтому объектом отказа от дачи показаний являются общественные отношения, обеспечивающие получение компетентными органами доказательственной информации в форме показаний свидетеля и потерпевшего[583].
С объективной стороны отказ выражается в бездействии и может быть прямым или завуалированным.
Прямой отказ — это открытое заявление лица о том, что оно не будет давать показания. При завуалированном отказе допрашиваемый не дает показания, ссылаясь на какие-то вымышленные обстоятельства (не видел, не помнит и т. д.). Отказ делается в устной или письменной форме, причем устный отказ должен быть зафиксирован в протоколе. Преступление считается оконченным в момент отказа.
Дискуссионным оказался вопрос о том, можно ли считать отказом от дачи показаний, подпадающим под действие ст. 308 УК, уклонение от дачи показаний. Одна из причин спора в том, что в ст. 182 УК РСФСР 1960 г. предусматривалась ответственность как за отказ, так и за уклонение от дачи показаний, причем его видом считалось уклонение от явки, т. е. неприбытие по вызову в судебно-следственные органы[584]. В отличие от этого в ст. 308 УК говорится только об отказе. Однако высказано мнение, что и по УК РФ замаскированной формой отказа может быть уклонение от явки в судебное заседание или к следователю по неуважительным причинам либо несмотря на неоднократные вызовы[585]; другие же авторы полагают, что уклонение от явки в суд не является отказом от дачи показании и не влечет уголовную ответственность[586].
Для решения вопроса необходимо прибегнуть к историческому и сравнительному толкованию, причем с учетом норм не только уголовного, но и административного права. Поскольку в ст. 308 УК РФ, в отличие от ранее действовавшей ст. 182 УК РСФСР, отсутствует указание на уклонение, то, следовательно, этот поступок декриминализирован. К такому же выводу приводит и сопоставление старого и нового Кодексов об административных правонарушениях — в ст. 1651 КоАП РСФСР 1984 г. одной из форм неуважения к суду признавалось злостное уклонение от явки в суд, а в КоАП РФ 2002 г. аналогичной нормы нет. Поэтому уклонение от дачи показаний, в том числе и в виде уклонения от явки, не является ни преступлением, ни административным проступком. К свидетелю или потерпевшему, уклоняющимся без уважительных причин от явки по вызову для допроса по уголовному делу, могут быть применены меры процессуального принуждения, предусмотренные ч. 2 ст. 111 УПК: обязательство о явке (ст. 112 УПК), привод (ст. 113 УПК), денежное взыскание в размере до двадцати пяти минимальных размеров оплаты труда (ст. 117 УПК).
Спорным является вопрос о том, чем отличаются между собой отказ от дачи показаний (ст. 308 УК) и дача ложных показаний путем бездействия, умолчания об известных свидетелю обстоятельствах (ст. 307 УК). Ответ на него зависит от того, следует ли признать возможность дачи ложных показаний путем бездействия.
Например, если очевидец преступления заявляет, будто он ничего не знает, т. е. фактически говорит неправду, то такое поведение предлагается квалифицировать как дачу ложных показаний[587]. Однако более правильно считать содеянное отказом от дачи показаний[588], ибо в данном случае свидетель не оказывает активного противодействия установлению истины. Но нельзя согласиться с утверждением, что умолчание никогда не может считаться лжесвидетельством[589]. Решающим критерием является то, как влияет поведение виновного на установление истины: если оно препятствует ее выяснению, то налицо дача ложных показаний, если же лишь не содействует, то речь идет об отказе от дачи показаний.
С этих позиций рассмотрим ситуацию, когда свидетель частично дает правдивые показания, но умалчивает о других важных обстоятельствах. Например, очевидец убийства верно описывает действия виновного, но ничего не говорит о том, что потерпевший первым начал ссору, наносил виновному удары и т. д. В результате суд может оценить содеянное виновным как простое убийство (ч. 1 ст. 105 УК) или даже убийство при квалифицирующих обстоятельствах — например, из хулиганских побуждений (п. «и» ч. 2 ст. 105 УК), хотя фактически оно было совершено при смягчающих обстоятельствах, например, в состоянии аффекта (ст. 107 УК) или при превышении пределов необходимой обороны (ч. 1 ст. 108 УК) либо вообще не было преступным ввиду состояния необходимой обороны (ст. 37 УК). В подобных случаях допрашиваемый не просто не содействует, но прямо препятствует установлению истины, поэтому он должен отвечать не за отказ от дачи, а за дачу ложных показаний путем бездействия — сокрытия обстоятельств, о которых следовало сообщить на допросе.
В ст. 182 УК РСФСР 1960 г., наряду с отказом или уклонением от дачи показаний, предусматривалась также ответственность за воспрепятствование явке свидетеля или потерпевшего или даче ими показаний. В УК РФ такой нормы нет. Воспрепятствование путем принуждения к уклонению от дачи показаний предусмотрено в ч. 2 ст. 309 УК, однако оно наказуемо тогда, когда совершается способами, перечисленными в этой норме (шантаж, угроза убийством, причинением вреда здоровью, уничтожением или повреждением имущества) либо путем фактического применения насилия (ч. 3 или 4 ст. 309 УК). В других случаях воспрепятствование явке может влечь уголовную ответственность только за способы, если они предусмотрены как самостоятельные преступления, например, похищение человека (ст. 126 УК) или незаконное лишение свободы (ст. 127 УК). Иные виды воспрепятствования, когда свидетелю, например, не сообщают о вызове либо обманывают в отношении сроков явки или ее места, не содержат признаков какого-либо состава.
Субъекты отказа от дачи показаний прямо указаны в ст. 308 УК — свидетель или потерпевший. Поэтому за данное деяние не могут нести ответственность другие участники уголовного и гражданского процесса (обвиняемые, истцы, ответчики, третьи лица). Но потерпевшие и свидетели тоже далеко не всегда обязаны давать показания. Ряд норм конституционного, уголовного, уголовно-процессуального, гражданского процессуального, международного права предусматривает, что определенные лица имеют право отказаться от дачи показаний.
Основой решения вопроса является ст. 51 Конституции РФ, в ч. 1 которой указано, что никто не обязан свидетельствовать против себя самого, своего супруга и близких родственников, круг которых определяется федеральным законом, а в ч. 2 — что федеральным законом могут устанавливаться иные случаи освобождения от обязанности давать свидетельские показания.
В п. 40 ст. 5 УПК право лица не давать показания против себя и своих близких родственников определено как свидетельский иммунитет. В этом отношении требуются некоторые уточнения. Во-первых, как указывалось при анализе ст. 307 УК, положение о том, что «никто не обязан свидетельствовать против себя самого» точнее следовало бы назвать привилегией от самообвинения, которая распространяется на показания лиц, совершивших неправомерные действия либо подозреваемых (обвиняемых) в этом. В данном смысле привилегия включает в себя свидетельский иммунитет, освобождающий от ответственности за отказ от дачи показаний, но им не исчерпывается, ибо означает также освобождение от ответственности и за дачу ложных показаний. Во-вторых, свидетельский иммунитет включает не только право не свидетельствовать против своих близких родственников, но также и многие другие основания освобождения от обязанности давать показания и отвечать за отказ от их дачи по ст. 307 УК, основанные на законах, о которых в общем виде говорится в ч. 2 ст. 51 Конституции РФ.
Хотя ч. 1 ст. 51 Конституции РФ является нормой прямого действия, ее положения продублированы в примечании к ст. 308 УК (лицо не подлежит ответственности За отказ от дачи показаний против себя самого, своего супруга или своих близких родственников) и в п. 1 ч. 4 ст. 56 УПК, которая закрепляет право свидетеля отказаться от дачи показаний против своего супруга (своей супруги) и других близких родственников, круг которых определен п. 4 ст. 5 УПК. Аналогичные положения содержатся в п. 1-3 ч. 4 ст. 69 ГПК и в ч. 6 ст. 56 АПК.
Спорным является вопрос о свидетельском иммунитете потерпевшего. Н. Кипнис полагает, что поскольку допрос потерпевшего производится по тем же правилам, что и допрос свидетеля, то иммунитет, установленный ст. 51 Конституции РФ, распространяется и на показания потерпевшего[590]. Соглашаясь с этим, все же подчеркнем, что это правило не является абсолютным, решение зависит от содержания показаний потерпевшего. Как указывалось выше, при анализе состава дачи ложных показаний (ст. 307 УК), нередко потерпевший фактически также совершал неправомерные действия в отношении обвиняемого (первым начал драку, оскорбил обвиняемого и т. д.) и не желает рассказывать об этом. В подобных случаях он не должен отвечать за отказ от дачи показаний по ст. 308 УК, что, однако, не исключает его ответственность за отказ от показаний по другим вопросам, которые не связаны с его собственным неправомерным поведением.
Бесспорный интерес представляет также вопрос об ответственности по ст. 308 УК лиц, которые с процессуальной точки зрения не являются подозреваемыми (обвиняемыми), т. е. в отношении них не вынесено постановление о возбуждении уголовного дела, они не задержаны, им не предъявлено обвинение, поэтому они допрашиваются как свидетели, однако предметом показаний является их собственное неправомерное поведение. Как указывалось при анализе ст. 307 УК (дача ложных показаний), такие лица лишь формально называются свидетелями, на самом же деле на них распространяются привилегия от самообвинения и, как ее часть, свидетельский иммунитет, т. е. они не подлежат ответственности за отказ от дачи показаний.
Однако применение этого правила иногда связано со значительными трудностями. Представим, что лицо вызвано на допрос по делу о преступлении, в совершении которого подозревается кто-то другой, или же на данном этапе следствия преступление вообще еще не раскрыто. Если данное лицо причастно к совершению преступления (было соисполнителем, другим соучастником или укрывателем) либо по каким-то иным личным причинам заинтересовано в том, чтобы его поведение не стало предметом расследования, то оно фактически обладает свидетельским иммунитетом (как видом привилегии от самообвинения) и может отказаться от дачи показаний. Однако следствие пока не располагает сведениями о такой причастности, поэтому отказ от дачи показаний внешне выглядит необоснованным, что может повлечь привлечение к ответственности по ст. 308 УК. Складывается парадоксальная ситуация: чтобы доказать свой иммунитет (право на отказ от дачи показаний), лицо должно сообщить о своей причастности к преступлению, но в силу того же иммунитета оно не обязано делать этого! Можно посоветовать таким лицам заявить в самом общем виде о своей причастности к преступлению, но вряд ли кто-нибудь воспримет этот неразумный совет, навлекающий подозрения на допрашиваемого. С другой стороны, такое заявление может сделать и тот, кто не имеет никакого отношения к преступлению, но по каким-то причинам не желает давать показания и отвечать за отказ от них. Решающим критерием должна быть фактическая причастность к преступлению, совершение которого является предметом допроса, но в предложенной ситуации возникают труднопреодолимые препятствия для установления этого факта, в результате такой свидетель может оказаться необоснованно осужденным по ст. 308 УК.
Близкими родственниками в соответствии с п. 4 ст. 5 УПК являются, кроме супругов, также родители, дети, усыновители, усыновленные, родные братья и родные сестры, дедушка, бабушка, внуки.
В литературе высказано мнение, что лица, проживающие в незарегистрированном (гражданском) браке, признаются супругами, поэтому на них также распространяется свидетельский иммунитет[591]. В пользу такого вывода можно привести вполне обоснованные соображения о социальной ценности гражданского брака и порождаемых им отношений. Против уравнивания гражданского и юридически оформленного брака высказался Ю. И. Кулешов, который, ссылаясь на ст. 1 Семейного кодекса РФ, приходит к выводу, что в уголовном законе под супругом понимается только лицо, состоящее в зарегистрированном органами ЗАГСа браке, а церковный брак или так называемый гражданский брак подобных отношений не порождают[592]. По существу Ю. И. Кулешов прав — хотя социальная ценность фактических брачных отношений несомненна, однако все же нужно высказаться за правовую определенность решения столь важного вопроса как свидетельский иммунитет, ибо в реальной жизни далеко не всегда можно точно установить характер отношений между людьми (а ведь возможны также и фактические однополые сожительства, которые их участники считают формой брака).
К федеральным законам, о которых говорится в ч. 2 ст. 51 Конституции РФ, относится ч. 3 ст. 56 УПК, в соответствии с которой не подлежат допросу в качестве свидетелей:
1) судья, присяжный заседатель — об обстоятельствах уголовного дела, которые стали им известны в связи с участием в производстве по данному уголовному делу;
2) защитник подозреваемого, обвиняемого — об обстоятельствах, которые стали ему известны в связи с участием в производстве по уголовному делу;
3) адвокат — об обстоятельствах, которые стали ему известны в связи с оказанием юридической помощи;
4) священнослужитель — об обстоятельствах, ставших ему известными из исповеди;
5) член Совета Федерации, депутат Государственной Думы без их согласия — об обстоятельствах, которые стали им известны в связи с осуществлением ими своих полномочий.
Сюда относится также ст. 24 Федерального конституционного закона от 25 декабря 1996 г. «Об Уполномоченном по правам человека в Российской Федерации», в которой указано, что Уполномоченный вправе отказаться от дачи свидетельских показаний по гражданскому или уголовному делу об обстоятельствах, ставших ему известными в связи с выполнением его обязанностей. Этот иммунитет продублирован в ч. 5 ст. 69 ГПК.
Положение относительно свидетельского иммунитета судей конкретизировано в гражданском процессуальном законодательстве. В п. 2 ч. 3 ст. 69 ГПК указано, что не подлежат допросу в качестве свидетелей не только судьи и присяжные, но также арбитражные заседатели; кроме того содержится уточнение: судьи и заседатели не могут быть допрошены по вопросам, которые возникли в связи с обсуждением обстоятельств дела при вынесении решения суда. А в ч. 5 ст. 56 АПК круг субъектов свидетельского иммунитета определен шире: его обладателями названы и иные лица, участвующие в осуществлении правосудия, и это правильно.
В литературе предприняты попытки еще более расширить круг лиц, обладающих свидетельским иммунитетом в связи с их участием в уголовном процессе. В. Будников предложил распространить иммунитет на следователей, дознавателей и прокуроров, поскольку они создают надлежащие процессуальные условия для осуществления правосудия и, так же как судьи и заседатели, сведения об обстоятельствах дела узнают в связи с производством по делу[593]. Это предложение подверглось справедливой критике. А. Петуховский обоснованно возражает, что допрос в суде лица, производившего расследование, может иметь существенное значение для выяснения обстоятельств производства следственных действий, в частности, когда подсудимый заявляет о применении к нему незаконных методов допроса. Возможность допроса следователей прямо вытекает из ч. 8 ст. 234 УПК, в соответствии с которой в качестве свидетелей могут быть допрошены любые лица, которым что-либо известно об обстоятельствах производства следственных действий или изъятия и приобщения к делу документов, за исключением лиц, обладающих свидетельским иммунитетом[594]. Очевидно, что здесь имеется в виду возможность допроса понятых, следователей, дознавателей. Кроме того, иногда допросы этих лиц оказываются крайне необходимы: например, если расследование велось группой следователей и кто-либо из них подозревается в совершении служебного преступления (утрате документов, фальсификации доказательств, незаконном освобождении от уголовной ответственности), то практически нельзя обойтись без допроса других участников следственной группы.
Необходимо обратить внимание на различия между иммунитетом, которым обладает защитник и иммунитетом, которым обладает адвокат. Эти различия вытекают из их положения в процессе, как оно сформулировано в ст. 49 УПК, и из сопоставления п. 2 и п. 3 ч. 3 ст. 56 УПК.
Из смысла ч. 1 и 2 ст. 49 УПК следует, что понятие «защитник» шире, чем «адвокат», так как функции защитника могут выполнять не только адвокаты, но также иные лица, осуществляющие защиту прав и интересов подозреваемых и обвиняемых и оказывающие им юридическую помощь при производстве по уголовному делу. Кроме того, иные лица участвуют в процессе, когда они допущены по постановлению или определению суда, а адвокату в соответствии с ч. 4 ст. 49 УПК достаточно предъявить удостоверение адвоката и ордер.
Указанные различия означают, что для адвокатов и иных лиц, выполняющих роль защитников, разным является объем сведений, составляющих тайну. Адвокаты выполняют свои функции профессионально и постоянно, они дают юридические консультации обратившимся к ним гражданам независимо от наличия уголовного дела, участия в нем и процессуального положения клиента (возбуждено ли против него уголовное дело, привлечен ли он к ответственности и т. д.), поэтому любые беседы адвокатов с их клиентами представляют собой адвокатскую тайну и содержание полученных сведений не может быть предметом допроса адвокатов. Такой вывод прямо вытекает из формулировки п. 3 ч. 2 ст. 56 УПК, в котором говорится об обстоятельствах, ставших известными адвокату в связи с оказанием юридической помощи. Защитники, не являющиеся адвокатами, осуществляют свои функции только по конкретному уголовному делу после их допуска к участию, поэтому в п. 2 ч. 3 ст. 56 УПК говорится только об обстоятельствах, которые стали известны защитнику в связи с участием в производстве по делу. Следовательно, сведения, полученные от гражданина лицом, которое не допущено к участию в процессе в качестве защитника и не является адвокатом, не составляют адвокатской тайны и могут быть предметом допроса такого лица. Однако если впоследствии это лицо получило статус защитника, то те же сведения уже станут адвокатской тайной.
В соответствии с п. 1 ч. 3 ст. 69 ГПК не обязаны давать показания представители по гражданскому делу или защитники по уголовному делу, делу об административном правонарушении об обстоятельствах, которые им стали известны в связи с исполнением обязанностей представителя или защитника. В ч. 5 ст. 56 АПК указаны вообще представители по гражданскому и иному делу.
Речь идет о представителях истца, ответчика и других лиц, чьи функции (представителей) аналогичны тем, которые выполняют защитники и адвокаты при оказании юридической помощи на основе конфиденциальности, поэтому их также нельзя допрашивать как свидетелей и привлекать к ответственности за отказ от дачи показаний, ибо возложение на них обязанности давать показания нарушит принцип доверия в отношениях между ними и представляемыми ими лицами. С этих позиций следует признать, что свидетельским иммунитетом обладают также те, кто в силу ст. 45 и 55 УПК признаны участниками уголовного процесса: законный представитель и представитель потерпевшего, гражданского истца и частного обвинителя, а также гражданского ответчика. Такое же правило распространяется на представителей сторон в конституционном судопроизводстве (ч. 2 ст. 53 Федерального конституционного закона «О Конституционном Суде Российской Федерации») и представителей потерпевшего по делу об административном правонарушении, участие которых предусмотрено ч. 1 ст. 25.5 КоАП.
В отличие от п. 4 ч. 3 ст. 65 УПК, который по буквальному своему смыслу запрещает допрашивать в уголовном процессе любого священнослужителя об обстоятельствах, ставших ему известными из исповеди, в ч. 3 ст. 69 ГПК есть ограничение — запрет распространяется только на священнослужителей религиозных организаций, прошедших государственную регистрацию. Дополнение весьма существенное и вполне обоснованное, не позволяющее использовать надуманные основания для иммунитета; поэтому желательно внести соответствующие изменения и в УПК.
При определении пределов депутатского иммунитета следует учитывать его толкование, данное в постановлении Конституционного Суда РФ от 20 февраля 1996 г. № 5-П. Проблема возникла в связи с тем, что в п. «б» ч. 2 ст. 19 Федерального закона от 8 мая 1994 г. «О статусе члена Совета Федерации и статусе депутата Государственной Думы Федерального Собрания Российской Федерации» указано, что эти лица не могут быть подвергнуты допросу. Конституционный Суд РФ признал указанную норму соответствующей Конституции РФ, но не допускающей расширительного толкования и отказа от дачи свидетельских показаний об обстоятельствах, не связанных с осуществлением депутатской деятельности, однако значимых для интересов правосудия.
В гражданском процессуальном законодательстве депутатский иммунитет описан шире, чем в уголовно-процессуальном: он распространяется не только на членов Совета Федерации и депутатов Государственной Думы (п. 5 ч. 3 ст. 56 УПК), но также и на депутатов иных законодательных органов (ч. 4 ст. 69 ГПК), т. е. органов представительной власти субъектов федерации. По нашему мнению, свидетельский иммунитет следовало бы распространить и на других лиц, избранных населением для осуществления властных полномочий на всех уровнях — губернаторов (глав) субъектов федерации, мэров (глав администраций) населенных пунктов, членов представительных органов местного самоуправления и т. д. Это объясняется необходимостью сохранения доверительных отношений между избирателями и избранными ими лицами.
Как указывалось выше, свидетельским иммунитетом обладает Уполномоченный по правам человека в Российской Федерации. Однако в последние годы во многих субъектах федерации учреждены должности региональных Уполномоченных по правам человека. Они не обладают свидетельским иммунитетом, так как их должности предусмотрены законами субъектов федерации, а не федеральным законом, который единственно может устанавливать исключения из правил об уголовной ответственности. Это своего рода пробел, который следует восполнить путем внесения соответствующих дополнений в законодательство.
В законах нет указаний на свидетельский иммунитет сотрудников аппаратов (помощников) депутатов и Уполномоченного по правам человека. На них также следует распространить иммунитет, так как практически они принимают граждан и изучают их жалобы, поэтому необходимо создать обстановку доверия и конфиденциальности в их отношениях с гражданами, аналогичную адвокатской тайне.
Вопрос о свидетельском иммунитете решается также в международных договорах, которые в соответствии с ч. 4 ст. 15 Конституции РФ являются составной частью правовой системы РФ. Правом отказаться от дачи показаний пользуются лица, обладающие дипломатическим иммунитетом. Это право в отношении дипломатических агентов закреплено в п. 2 ст. 31 Венской конвенции о дипломатических сношениях 1961 г., а в отношении должностных лиц консульских учреждений — в ст. 44 Венской конвенции о консульских сношениях 1963 г. В соответствии с этими актами в ч. 2 ст. 3 УПК предусмотрено, что процессуальные действия в отношении лиц, обладающих правом дипломатической неприкосновенности, производятся лишь по просьбе указанных лиц или с их согласия, которое испрашивается через Министерство иностранных дел РФ.
Кроме того, в соответствии с ч. 1 ст. 456 УПК свидетель, потерпевший и некоторые другие участники процесса, находящиеся за пределами территории РФ, могут быть с их согласия вызваны для проведения процессуальных действий на территории РФ. Следовательно, их допрос возможен лишь тогда, когда они добровольно прибыли на территорию РФ. В этом случае они обязаны давать показания, а за отказ подлежат ответственности по ст. 308 УК на общих основаниях. Ответственности, однако, не будет, если указанные лица были доставлены на территорию РФ вопреки их согласию.
Из буквального текста приведенных норм можно сделать вывод, что члены Совета Федерации, депутаты Государственной Думы, Уполномоченный по правам человека в РФ, дипломатические представители могут быть допрошены с их согласия, а судей, заседателей, защитников, адвокатов, представителей сторон, священнослужителей вообще нельзя допрашивать ни при каких обстоятельствах. Однако это не так.
Конституционный Суд РФ в определении от 6 марта 2003 г. № 108-0 указал, что норма, содержащаяся в ч. 3 ст. 56 УПК, направлена на защиту конфиденциальности сведений, доверенных подзащитным адвокату при выполнении им профессиональных функций. Каких-либо других целей законодатель в данном случае не преследовал. Поэтому ч. 3 ст. 56 УПК, освобождая адвоката от обязанности свидетельствовать, вместе с тем не исключает его право давать показания в случаях, когда сам адвокат и его подзащитный заинтересованы в оглашении тех или иных сведений.
Это же правило следует распространить и на других обладателей иммунитета, поэтому точнее было бы говорить не о категорическом запрете их допроса, а об их праве отказаться от дачи показаний[595].
Следует подчеркнуть, что свидетельский иммунитет указанных лиц распространяется только на сведения, которые им стали известны в связи с их участием в рассмотрении дела (судьи, заседатели, защитники, адвокаты, представители сторон) или из их бесед с обратившимися к ним гражданами (священнослужители, депутаты, Уполномоченный по правам человека в РФ). В иных случаях перечисленные лица должны выполнять свои обязанности, как и другие граждане. Поэтому если адвокат, депутат и т. д. стали обладателями важной для разрешения дела информации каким-либо образом, не связанным с исполнением их функций (например, оказались очевидцами преступления), то они должны давать показания на общих основаниях, а за отказ от дачи показаний — отвечать по ст. 308 УК.
В прежнем законодательстве (п. 2 ч. 2 ст. 72 УПК РСФСР) содержался запрет допрашивать в качестве свидетеля также лицо, которое в силу своих физических и психических недостатков не способно правильно воспринимать обстоятельства, имеющие значение для дела, и давать о них правильные показания. В УПК РФ прямого запрета нет, но ч. 4 ст. 196 УПК предусматривает возможность проведения судебной экспертизы в отношении потерпевшего, когда возникает сомнение в его способности правильно воспринимать обстоятельства, имеющие значение для уголовного дела, и давать показания, а в соответствии с ч. 4 ст. 195 УПК экспертиза может проводиться и в отношении свидетеля. Это значит, что потерпевшие и свидетели не вправе отказаться от дачи показаний по указанным мотивам, а вопрос о целесообразности их допроса и оценке показаний решается следователем и судом с учетом заключения экспертизы и конкретных обстоятельств дела.
Вопрос о свидетельском иммунитете возникает также тогда, когда лицо допрашивается о сведениях, составляющих охраняемую законом тайну, которую они не вправе разглашать. Бесспорно, иммунитет распространяется на виды тайны, которые можно назвать абсолютными, т. е. обладателями которых являются лица, вообще не обязанные давать показания (адвокатская или депутатская тайна, тайна исповеди). Однако множество законодательных актов предусматривает необходимость соблюдения и иных видов тайны (государственной, врачебной, нотариальной, коммерческой, банковской, усыновления, переписки и др.), причем за разглашение некоторых из них предусмотрена уголовная ответственность — тайн личной или семейной (ст. 137 УК), переписки, телефонных переговоров, почтовых, телеграфных или иных сообщений (ст. 138 УК), голосования (ст. 142 УК), усыновления (ст. 153 УК), коммерческой, налоговой или банковской (ст. 183 УК), государственной (ст. 283 УК), предварительного расследования (ст. 310 УК). По существу налицо коллизия между нормами об ответственности за разглашение сведений и за отказ от дачи показаний, содержанием которых являются эти сведения.
При разрешении проблемы нужно исходить из принципиальных положений, лежащих в основе перечня лиц, которые освобождаются от обязанности давать показания. Главным основанием являются социальные ценности: установление доверия в отношениях, требующих конфиденциальности (соблюдение тайн адвокатской, депутатской, исповеди), сохранение семейных и родственных отношений, дипломатическая неприкосновенность. Особенность данных ценностей не только в их значимости, но и в том, что разглашение подобных сведений неизбежно причинит вред, который невозможно загладить. Но, с другой стороны, отказ от дачи показаний ввиду обязанности хранить тайну может привести к неполноте расследования или судебного рассмотрения дел, если тайна входит в предмет доказывания, в связи с чем установление истины окажется невозможным, т. е. пострадают интересы правосудия.
Между двумя указанными группами ценностей возникает коллизия, их одновременное сохранение невозможно, поэтому в основе решения должен лежать баланс интересов. В приведенных примерах, где тайна является абсолютной, предпочтение отдается первой группе интересов (ценностей), ибо нетрудно представить, что будет с правом обвиняемого на защиту, если обязать адвокатов сообщать следователям и судьям сведения, которые им стали известны из конфиденциальных бесед с подзащитным, под страхом в противном случае привлечь к уголовной ответственности за отказ от дачи показаний. Другим примером может служить разрушение семейных и других родственных отношений, а также моральная составляющая поведения лиц, которые сообщают сведения о преступлениях своих родных (это явление можно назвать «синдромом Павлика Морозова»).
Другие виды тайны не являются абсолютными, так как интересы правосудия важнее необходимости соблюдать тайну. Например, в ст. 61 Основ законодательства об охране здоровья граждан содержится специальная оговорка, что сведения, составляющие врачебную тайну, должны быть предоставлены по запросу органов дознания и следствия, прокурора и суда в связи с проведением расследования или судебным разбирательством; аналогичное положение, касающееся тайны усыновления, имеется в ст. 12 Федерального закона от 15 ноября 1997 г. «Об актах гражданского состояния» и т. д.
Однако споры возникли вокруг проблемы разглашения государственной тайны как причины отказа от дачи показаний. Л. В. Лобанова предлагает внести изменения в ст. 283 УК: во-первых, дополнить ее примечанием, исключающим из круга субъектов данного преступления лиц, предавших огласке сведения, составляющие государственную тайну, путем дачи показаний на следствии и в суде, и, во-вторых, дополнить круг субъектов разглашения лицами, которым указанные сведения стали известны в связи с расследованием или рассмотрением в суде уголовных дел[596].
И. В. Дворянсков не согласен с первым из приведенных предложений и считает, что нужно исходить из сопоставления значимости объектов, а поскольку сохранение государственной тайны важнее, чем обязанность давать показания, то следует исключить из круга субъектов ст. 308 УК лиц, хранящих государственную тайну[597], т. е. практически признать ссылку на необходимость соблюдать эту тайну уважительной причиной отказа от дачи показаний.
Обе позиции представляются ошибочными. Безусловно, государственная тайна важнее многих других видов тайны, но все же признать ее абсолютной нельзя хотя бы потому, что ее разглашение становится неизбежным при рассмотрении уголовных дел о государственной измене в виде шпионажа и выдачи государственной тайны (ст. 275 УК), шпионаже (ст. 276 УК), разглашении государственной тайны (ст. 283 УК), утрате документов, содержащих государственную тайну (ст. 284 УК). Данные, включенные в Перечень сведений, отнесенных к государственной тайне, могут стать предметом расследования и судебного рассмотрения также по делам о других преступлениях — например, о хищениях материалов, имеющих стратегическое значение, сведения о производстве которых представляют государственную тайну, и по многим другим. Поэтому ссылка на необходимость сохранения тайны по таким делам не может служить основанием для отказа от дачи показаний.
Но суть проблемы значительно шире, необходимость разгласить сведения, составляющие государственную тайну, может возникнуть и при рассмотрении дел, по которым тайна не является основным предметом исследования. По нашему мнению, интересы правосудия важнее, чем сохранность любой тайны, в том числе государственной (кроме абсолютных видов тайны — адвокатской, депутатской, исповеди), поэтому ссылка на необходимость ее соблюдения не освобождает от ответственности за отказ от дачи показаний. Следует лишь соблюдать предусмотренный законом порядок предоставления таких сведений и использовать правовые механизмы, которые исключат или по крайней мере минимизируют вредные последствия разглашения. Дела, связанные с разглашением государственной (да и другой) тайны должны иметь гриф «секретно» и рассматриваться в закрытом судебном заседании (как это предусмотрено в п. 1 ч. 2 ст. 241 УПК), а участники процесса должны давать подписку о неразглашении тайны (как это предусмотрено, например, в отношении тайны следствия). Конечно, подписка не гарантирует полную сохранность тайны, но таких гарантий нет и в иных случаях, не связанных с судебными процессами (примерами могут служить известные факты выдачи государственной тайны зарубежным странам со стороны особо доверенных лиц — сотрудников КГБ, ФСБ и других спецслужб).
Для применения нормы об отказе от дачи показаний не имеет значения категория преступления, о котором должны быть даны показания. Вряд ли такое решение является правильным. И. В. Дворянсков предложил ограничить ответственность и дополнить диспозицию ст. 308 УК указанием на отказ от дачи показаний только по уголовным делам о тяжком или особо тяжком преступлении[598]. Предложение представляется вполне разумным. Достаточно сравнить ст. 308 УК со ст. 316 УК, которая предусматривает ответственность за заранее не обещанное укрывательство только особо тяжких преступлений. Укрывательство более опасно, чем отказ от дачи показаний, — в первом случае лицо создает помехи раскрытию преступлений, во втором лишь не содействует установлению преступника. Следовательно, пределы ответственности за отказ не должны распространяться на более широкий круг преступлений, чем при укрывательстве. Кроме того, законодательство последнего времени ориентировано на ограничение обязанностей граждан оказывать содействие в раскрытии преступлений под страхом уголовной ответственности за неисполнение таких обязанностей, о чем свидетельствует декриминализация недонесения в УК РФ по сравнению с УК РСФСР 1960 г. Поэтому правомерным было бы исключение ответственности за отказ от дачи показаний по делам о преступлениях небольшой и средней тяжести, а возможно, и о тяжких преступлениях, оставив в ст. 308 УК указание только на особо тяжкие преступления.
Л. В. Лобанова внесла еще более радикальное предложение — вообще декриминализировать отказ от дачи показаний. Аргументами в пользу такого решения являются, во-первых, то, что данный вид бездействия, как правило, не причиняет существенного вреда интересам правосудия; во-вторых, то, что государство еще не создало систему мер, обеспечивающих безопасность свидетелей и других субъектов процесса; в-третьих, то, что норма об отказе от дачи показаний на практике почти не применяется; наконец, то, что ответственность за это деяние не предусмотрена в законодательстве ряда стран — Австрии, Италии, Швейцарии[599].
Приведенные аргументы имеют под собой определенные основания, однако недостаточны для того, чтобы отменить уголовную ответственность за отказ от дачи показаний. Если принять предложение И. А. Дворянскова и ограничить пределы действия нормы только тяжкими (или особо тяжкими) преступлениями, то возможность причинения существенного вреда интересам правосудия становится вполне вероятной. Редкое применение нормы — вообще не довод, подобных норм довольно много, в том числе и среди касающихся преступлений против правосудия. Опыт других стран не всегда можно перенести на российскую почву, следует учитывать менталитет населения, значительная часть которого еще не осознала важность сотрудничества с органами власти в борьбе с преступностью, да и авторитет правоохранительных органов пока довольно низок.
Наиболее убедительным представляется соображение о том, что еще не создана система обеспечения безопасности свидетелей, а если государство не в состоянии этого сделать, то оно не должно обязывать граждан давать показания.
Однако и в настоящее время этот недостаток можно ликвидировать или, по крайней мере, смягчить, обратившись к общепринятому положению о том, что ответственность за отказ от дачи показаний не наступает, если имелись уважительные причины отказа. Такими причинами иногда называют обстоятельства, исключающие или оправдывающие неявку для дачи показаний, например, болезнь, отсутствие транспортного сообщения и иные случаи фактической невозможности явиться по вызову. Но, во-первых, в приведенных примерах нет всех признаков деяния, так как общим условием ответственности за бездействие является возможность совершить требуемое действие, которая в подобных ситуациях отсутствует. Во-вторых, строго говоря, налицо не отказ, а уклонение от дачи показаний, ответственность за которое, как выше указывалось, в УК РФ, в отличие от УК РСФСР 1960 г., не предусмотрена.
Поэтому обратимся к отказу от дачи показаний ввиду угроз и вызванной ими боязни мести со стороны преступника или других лиц. В подобных случаях вопрос об ответственности или освобождении от нее необходимо решать на основе общих правил о наличии обстоятельств, исключающих преступность деяния. Схожим является случай психического принуждения, о котором говорится в ч. 2 ст. 40 УК с отсылкой к норме о крайней необходимости (ст. 39 УК). На это уже было обращено внимание в литературе[600]. В подобных ситуациях имеются основания для применения ст. 39 УК, которая освобождает от ответственности за вред, причиненный охраняемым уголовным законом интересам, если он был причинен для устранения опасности, непосредственно угрожающей личности и правам данного лица, если эта опасность не могла быть устранена другими средствами и если при этом не было допущено превышения пределов крайней необходимости, что подразумевает причинение вреда равного или более значительного, чем предотвращенный. Все эти признаки можно наблюдать в анализируемой ситуации: вред правосудию в результате отказа от дачи показаний причиняется для устранения опасности, угрожающей жизни и здоровью свидетеля, подвергшегося угрозам; эту опасность нельзя устранить другими средствами (здесь решающее значение будет иметь отсутствие системы безопасности и эффективной защиты свидетелей со стороны государства), а сам вред правосудию меньше, чем потенциальный вред жизни и здоровью, которые представляют собой более важные ценности.
Выше говорилось, что ст. 51 Конституции РФ объединяет привилегию от самообвинения («никто не обязан свидетельствовать против себя самого») и свидетельский иммунитет («никто не обязан свидетельствовать против своего супруга и своих близких родственников»). Несмотря на определенное сходство (освобождение от обязанности свидетельствовать), между привилегией и иммунитетом имеются существенные различия по содержанию, кругу лиц, на которых они распространяются, и правовым последствиям.
Привилегия распространяется на показания в уголовном процессе о собственных неправомерных действиях, а в гражданском процессе обладателями привилегии являются те, кто лично заинтересован в исходе дела (истцы, ответчики, третьи лица). Заключается же привилегия в том, что указанные лица не подлежат ответственности ни за ложные показания (ст. 307 УК), ни за отказ от дачи показаний (ст. 308 УК). Свидетельский иммунитет, в отличие от привилегии, касается только тех, кто сам не совершал неправомерных действий либо не является лично заинтересованной стороной (в гражданском процессе). Иммунитет предоставляет право только отказаться от дачи показаний, но не освобождает от ответственности за дачу ложных показаний. Поэтому если супруг или близкий родственник соглашается давать показания, но говорит неправду, то он может быть привлечен к ответственности за лжесвидетельство по ст. 307 УК на общих основаниях. Аналогичным образом могут отвечать за дачу ложных показаний и лица, указанные выше (депутаты, адвокаты и др.), если они согласились дать показания в качестве свидетелей или потерпевших.
Субъективная сторона заключается в прямом умысле: виновный сознает, что отказывается от дачи показаний, и желает этого. Мотивы могут быть любыми и не имеют значения для квалификации содеянного.
Отказ от дачи показаний имеет сходство с дачей ложных показаний (ст. 307 УК), так как они посягают на один и тот же объект. В то же время между ними имеются существенные различия. Основное из них в том, что отказ выражается только в бездействии, а ложные показания, как правило, заключаются в действии, но могут быть даны и путем бездействия, о чем было сказано выше, при анализе объективной стороны отказа.
2.6. Подкуп или принуждение к даче показаний или уклонению отдачи показаний либо к неправильному переводу (ст. 309 УК)
В ст. 309 УК предусмотрена ответственность за различные способы незаконного воздействия (в ч. 1 — подкуп, в ч. 2 — принуждение) на свидетелей, потерпевших, экспертов, специалистов, переводчиков с целью добиться дачи ими ложных показаний (ложного заключения или неправильного перевода) либо уклонения от дачи показаний.
Опасность этих деяний в том, что результатом подкупа или принуждения может стать получение соответствующими органами ложной информации, о которой говорилось при анализе состава заведомо ложных показаний, заключений и неправильного перевода. Поэтому объект данного преступления похож на объект ложных показаний — общественные отношения, исключающие получение органом дознания, следствия и судом недоброкачественной доказательственной информации. Однако механизмы причинения вреда данным отношениям в том и другом случае несколько различаются: свидетель, дающий ложные показания, оказывает воздействие на правосудие непосредственно, а лица, подкупающие или принуждающие свидетеля — опосредованно, через поведение последнего. Поэтому нельзя согласиться с тем, что подкуп, предусмотренный ч. 1 ст. 309 УК, не причиняет никакого вреда отношениям, поставленным под охрану гл. 31 УК «Преступления против правосудия», и с вытекающим отсюда предложением исключить этот состав из ст. 309 УК[601].
Опасность принуждения как способа воздействия еще больше, чем подкупа, так как при этом причиняется вред также и интересам личности, подвергшейся принуждению.
В ст. 183 УК РСФСР 1960 г. способы незаконного воздействия на свидетелей, потерпевших, экспертов, переводчиков (понуждение и подкуп) были изложены в одной норме как альтернативные признаки состава. В УК РФ они разведены: об ответственности за подкуп говорится в ч. 1, а за принуждение — в ч. 2-4 ст. 309 УК со значительно более строгой санкцией. В принципе это верно, ибо названные методы воздействия существенно различаются между собой по характеру опасности: при подкупе свидетель (потерпевший и т. д.) обладает свободой выбора варианта поведения, а при принуждении этот выбор существенно ограничен опасениями за свою жизнь, телесную неприкосновенность, честь, достоинство, сохранность имущества.
Способом совершения преступления в ч. 1 ст. 309 УК указан подкуп свидетеля, потерпевшего в целях дачи ими ложных показаний либо эксперта, специалиста в целях дачи им ложного заключения или ложных показаний, а также переводчика с целью осуществления им неправильного перевода.
Для характеристики предмета и объективной стороны подкупа следует обратиться к похожим составам взяточничества (ст. 290-291 УК) и коммерческого подкупа (ст. 204 УК). В ст. 204 УК подкуп определяется как получение (передача) денег, ценных бумаг, иного имущества, а равно незаконное оказание услуг имущественного характера. Конкретизируя эту формулировку, Пленум Верховного Суда РФ в п. 9 постановления от 10 февраля 2000 г. «О судебной практике по делам о взяточничестве и коммерческом подкупе» разъяснил, что предметом подкупа наряду с деньгами, ценными бумагами и другим имуществом могут быть выгоды или услуги имущественного характера, оказываемые безвозмездно, но подлежащие оплате (предоставление туристических путевок, ремонт квартиры, строительство дачи и т. п.). Под выгодами имущественного характера следует понимать, в частности, занижение стоимости передаваемого имущества, приватизируемых объектов, уменьшение арендных платежей, процентных ставок за пользование банковскими ссудами.
Разумеется, в постановлении Пленума приводится примерный перечень предметов подкупа, ибо исчерпывающий дать вообще невозможно. Например, подкуп будет и при освобождении должника от материальных обязательств (возвращения долга и т. д.). Однако очевидно, что имеются в виду выгоды и услуги только имущественного характера. Оказание же других, неимущественных, услуг (хвалебная статья, награждение Почетной грамотой и т. д.) не является взяткой или коммерческим подкупом.
В литературе почти все авторы единодушно подчеркивают имущественный (материальный) характер подкупа[602]. Так, А. С. Михлин считает, что не может быть предметом подкупа предложение интимной связи, а также предоставление иных благ и выгод неимущественного характера (устройство на работу, предоставление жилой площади)[603].
Однако высказывается и другая точка зрения, предполагающая значительное расширение понятия предмета подкупа. А. Ю. Бунев и И. Ю. Бунева, которые исследовали подкуп как возможное средство воздействия на допрашиваемых лиц при их принуждении к даче показаний по ст. 302 УК, указывали, что вариант ограничительного толкования подкупа характерен исключительно для коммерческого подкупа (ст. 204 УК), чем законодатель подчеркнул имущественный характер предоставляемых выгод, так как коммерция в широком смысле означает деятельность, направленную на получение прибыли. Применительно же к иным незаконным действиям по принуждению к даче показаний, о которых говорится в ст. 302 УК, подкуп должен иметь распространительное толкование, включающее не только предложение имущества или услуг имущественного характера, но и обещание различных выгод неимущественного характера, таких, например, как прекращение уголовного преследования, изменение меры пресечения, предоставление дополнительных свиданий и т. д.[604]
Приведенные примеры неимущественных выгод относятся исключительно к сфере действий представителей власти и могут обсуждаться только в плане применения ст. 302 УК (принуждение к даче показаний). Однако идея расширительного толкования понятия подкупа представляется интересной, так как она может быть использована и при толковании того же понятия в составе, предусмотренном ч. 1 ст. 309 УК. Обещание или оказание свидетелю, потерпевшему услуг неимущественного характера является эффективным средством воздействия на них с целью дачи ими ложных показаний, поэтому предложение о таком широком понимании предмета подкупа представляется вполне обоснованным. Подкупом следует считать не только приведенные примеры устройства на работу или предоставления служебной жилой площади, но и оказание других неимущественных услуг, таких, как необоснованное зачисление в учебное заведение, выставление незаслуженных оценок на экзаменах, выдача дипломов о получении образования, документов о присвоении ученых степеней и званий и т. д.
Содержание объективной стороны подкупа вызвало также споры, касающиеся того, входит ли в нее только фактическое предоставление выгоды или также обещание сделать это. Многие авторы полагают, что объективная сторона подкупа заключается в обещании[605], такая же позиция была высказана и в прежних работах автора данной главы[606]. Однако не все с этим согласны. Л. В. Лобанова, критикуя приведенную точку зрения, подчеркивает, что подкуп — лишь фактическое предоставление выгоды имущественного характера, так как в ряде статей нового УК РФ (например, ст. 204, 184 УК) понятие подкупа связывается с незаконной передачей денег и других предметов, а многозначности терминов в УК быть не должно[607].
Отметим, что дискуссия касается не криминализации тех или иных действий (которая не вызывает сомнений), а лишь момента окончания преступления, т. е. следует ли обещание либо предложение вознаграждения считать оконченным подкупом или же покушением на него. Однако решение этого вопроса важно само по себе, ибо влияет на возможность добровольного отказа (ст. 31 УК), а также на размер наказания за содеянное (ч. 3 ст. 66 УК).
Поскольку между подкупом свидетелей и другими видами незаконного вознаграждения имеется много общего, обратимся вновь к упомянутому постановлению Пленума Верховного Суда РФ от 10 февраля 2000 г., в п. 11 которого указано, что дача и получение взятки и коммерческого подкупа считаются оконченными с момента принятия получателем хотя бы части передаваемых ценностей. В случаях отказа получателя принять предмет подкупа либо когда обусловленная передача не состоялась по обстоятельствам, не зависящим от воли лиц, пытавшихся передать или получить предмет подкупа, содеянное следует квалифицировать как покушение на подкуп.
С этих позиций обещание или предложение вознаграждения за ложные показания следует квалифицировать как покушение на подкуп по ч. 3 ст. 30 и ст. 309 УК. Такое решение представляется правильным еще и потому, что фактическое оказание услуги воздействует на получателя более эффективно, чем обещание сделать это в будущем (тем более, что такое обещание может быть и не выполнено).
Но и в работах последнего времени встречаются доводы в пользу признания подкупа оконченным в момент обещания. М. В. Рудов считает, что, поскольку подкуп в контексте указанной нормы представляет собой частный случай подстрекательства к даче ложных показаний, он должен трактоваться так же, как он трактуется в рамках подстрекательства, поэтому подкуп надлежит полагать оконченным с момента обещания осуществить передачу материальных ценностей, оказать услугу и т. д.[608] Однако ссылка на сходство между подкупом и подстрекательством, сама по себе правильная, приводит к противоположному выводу, ибо в соответствии с ч. 4 ст. 33 УК подстрекателем признается лицо, склонившее (а не склонявшее!) другое лицо к совершению преступления, т. е. имеется в виду результат в виде фактического возбуждения решимости совершить преступление, а не сам процесс склонения. Далее, если рассматривать обещание как подстрекательство, то при неудавшемся подстрекательстве, когда лицу не удалось склонить других (свидетеля и т. д.) к даче ложных показаний, содеянное в силу ч. 5 ст. 34 УК следует рассматривать как приготовление к преступлению — даче ложных показаний, которое в соответствии с ч. 2 ст. 30 УК в отношении ч. 1 ст. 307 УК вообще не наказуемо, ибо это деяние, исходя из санкции за него, относится к преступлениям небольшой тяжести (ч. 2 ст. 15 УК).
На момент окончания преступления не влияют дальнейшие последствия, а именно были ли фактически даны ложные показания и как они повлияли на разрешение дела.
В ч. 1 ст. 309 УК очерчен круг лиц, подкуп которых наказуем (свидетель, потерпевший, эксперт, специалист, переводчик). Ответственность за аналогичные действия в отношении иных участников уголовного процесса (подозреваемого, обвиняемого, подсудимого) не предусмотрена ни в этой, ни в каких-либо других нормах, что, по-видимому, является пробелом в законодательстве[609].
Ответственность самих свидетелей или потерпевших за получение вознаграждения за дачу ложных показаний законом не предусмотрена, они отвечают только за фактически данные ложные показания. Получение вознаграждения за заведомо ложное обещание дать ложные показания, впоследствии не выполненное, содержит признаки мошенничества (ст. 159 УК). Так же должен решаться вопрос об ответственности эксперта, специалиста или переводчика в отношении соответственно заведомо ложного заключения, показания или заведомо неправильного перевода (они не могут отвечать за получение взятки, так как не являются должностными лицами). Однако если они сами потребовали или попросили плату за дачу ложных показаний (заключения, перевода), то их действия содержат признаки подстрекательства к подкупу (ч. 4 ст. 33 и ч. 1 ст. 309 УК).
Заслуживает внимания предложение установить запрет на получение незаконного вознаграждения свидетелем, потерпевшим, экспертом и переводчиком путем введения в УК специальной нормы[610]. В этой норме речь должна идти об ответственности за получение вознаграждения только за дачу ложных показаний. Подкуп с целью добиться дачи правдивых показаний не содержит признаков ч. 1 ст. 309 УК, ибо не посягает на нормальную деятельность правосудия, и вообще не является преступлением, поэтому не может считаться преступным и получение вознаграждения. Наоборот, в ряде стран, а в последнее время и в России, распространена практика обещания и выплаты вознаграждения за оказание помощи в раскрытии преступлений, в том числе и путем дачи свидетельских показаний.
В ч. 2 ст. 309 УК предусмотрена ответственность за принуждение свидетеля, потерпевшего к даче ложных показаний, эксперта, специалиста к даче ложного заключения или переводчика к осуществлению неправильного перевода, а равно за принуждение указанных лиц к уклонению от дачи показаний, соединенное с шантажом, угрозой убийством, причинением вреда здоровью, уничтожением или повреждением имущества этих лиц или их близких.
Если провести сравнение со ст. 183 УК РСФСР, то обращает на себя внимание различие в терминологии: в ст. 183 УК РСФСР говорилось о понуждении, а в ч. 2 ст. 309 УК РФ — о принуждении. Понуждение и принуждение — понятия, весьма похожие, хотя первое из них представляется несколько более широким, чем второе. Однако это не значит, что новое законодательство ограничило сферу ответственности, ибо и прежний, и новый законы не только называют виды воздействия, но также расшифровывают их путем перечисления конкретных способов. И в данном отношении новый закон шире старого — в ч. 2 ст. 309 УК РФ включен такой способ как шантаж, которого не было в ст. 183 УК РСФСР. Кроме того, вместо истребления имущества указано на его уничтожение или повреждение. Наконец, в ч. 2 ст. 309 УК предусмотрена ответственность за принуждение к уклонению от дачи показаний, чего вообще не было в ст. 183 УК РСФСР.
Анализ диспозиции ч. 2 ст. 309 УК показывает, что речь идет о принуждении к двум различным видам поведения: во-первых, к даче ложных показаний или заключения либо к неправильному переводу и, во-вторых, к уклонению от дачи показаний. Необходимо отметить несколько неудачную редакцию нормы: при буквальном прочтении получается, что способы воздействия (шантаж, угрозы и т. д.) касаются только второго вида (принуждения к уклонению), так как слово «соединенное» стоит в единственном числе. Однако несомненно, что оно относится и к первому виду (принуждению к даче показаний), поэтому данное слово следовало бы поставить во множественном числе («соединенные»).
В ч. 2 ст. 309 УК перечислены способы принуждения: шантаж, угроза убийством, причинением вреда здоровью, уничтожением или повреждением имущества этих лиц или их близких.
Первым из этих способов указан шантаж. Под ним понимается угроза распространить определенные сведения, но по поводу их содержания имеются некоторые расхождения: даже в одном и том же комментарии к УК при анализе ст. 309 УК шантаж определяется как угроза оглашения каких-либо сведений, которые потерпевший хочет сохранить в тайне, причем не имеет значения характер этих сведений, порочат ли они потерпевшего[611], а при объяснении того же понятия применительно к ст. 302 УК приведено понимание шантажа как угрозы оглашения только позорящих сведении[612].
По существу о шантаже (но без употребления данного термина) речь идет в составах вымогательства (ст. 163 УК) и принуждения к совершению сделки или к отказу от ее совершения (ст. 179 УК). И здесь заметно расширение понятия шантажа по сравнению с ранее действовавшим законодательством: если в ст. 148 УК РСФСР (вымогательство) говорилось об угрозе распространения только позорящих сведений, то в ст. 163 УК РФ указано на распространение сведений, позорящих потерпевшего или его близких, либо иных сведений, которые могут причинить существенный вред правам или законным интересам потерпевшего или его близких, а диспозиция ст. 179 УК вообще не разделяет сведения на позорящие и другие, которые могут причинить существенный вред потерпевшему или его близким.
Следовательно, в современном понимании шантаж — это угроза разгласить любые сведения, которые шантажируемое лицо желает сохранить в тайне. При этом не имеет значения, являются ли данные сведения порочащими или нейтральными с точки зрения права и морали, ложными или правдивыми. В частности, шантажом в смысле ст. 302 УК может считаться угроза разглашения сведений, составляющих личную или семейную тайну, так как право на ее неприкосновенность провозглашено в ч. 1 ст. 23 Конституции РФ и подкреплено установлением уголовной ответственности за нарушение этой тайны (ст. 137 УК). Аналогичным образом следует решать вопрос об угрозах разгласить другие виды тайны (коммерческую, банковскую и т. д.).
Угроза — это психическое насилие, которое заключается в запугивании лица обещаниями совершить какие-либо действия, противоречащие интересам допрашиваемого. В ч. 2 ст. 309 УК содержится исчерпывающий перечень видов угроз — убийством, причинением вреда здоровью, уничтожением или повреждением имущества.
В ч. 2 ст. 309 УК говорится об угрозах не только потерпевшему, свидетелю и т. д., но и их близким. Круг близких родственников указан в п. 4 ст. 5 УПК (он аналогичен соответствующему понятию в примечании к ст. 308 УК). Но понятие близких лиц шире, чем близких родственников, к ним в соответствии с п. 3 ст. 5 УПК относятся «иные, за исключением близких родственников и родственников, лица, состоящие в свойстве с потерпевшим, свидетелем, а также лица, жизнь, здоровье и благополучие которых дороги потерпевшему, свидетелю в силу сложившихся личных отношений». Свойственниками считаются родственники супругов, а иные лица — это, например, жених, невеста, лица, состоящие в церковном или так называемом гражданском браке, поддерживающие фактические брачные отношения, близкие друзья.
Указанный в ч. 2 ст. 309 УК перечень способов принуждения является исчерпывающим в том смысле, что только при их применении содеянное можно квалифицировать по этой норме. Таким же он был и в период действия ст. 183 УК РСФСР, причем судебная практика того времени вообще не признавала преступными другие методы воздействия на свидетелей.
К. и С. около танцплощадки нанесли побои потерпевшему и были привлечены к уголовной ответственности за хулиганство. С. виновным себя не признал и предложил свидетелю Ж. дать ложные показания, за что был осужден, в частности, по ч. 2 ст. 183 УК РСФСР (ч. 2 ст. 309 УК РФ).
Судебная коллегия по уголовным делам Верховного Суда РСФСР приговор в этой части отменила и дело прекратила, указав, что закон содержит исчерпывающий перечень способов понуждения (по УК РФ — принуждения) в виде различных угроз или подкупа.
С., предложив Ж. дать заведомо ложные показания, не угрожал ей, поэтому в его действиях нет состава данного преступления[613].
Аналогичное решение было вынесено по делу С. и К.[614]
Оба решения являются правильными с той точки зрения, что в содеянном отсутствуют все признаки ст. 183 УК РСФСР (ч. 2 ст. 309 УК РФ), ибо применение других методов воздействия (просьб, уговоров, обещаний оказать услуги нематериального характера) не образует объективную сторону анализируемого состава. Однако означает ли это, что ответственность за другие способы воздействия вообще не предусмотрена законом?
С. Кузьмина предложила отличать подстрекательство к даче ложных показаний от понуждения к их даче по объективной стороне и, прежде всего — по приемам воздействия с целью добиться ложных показаний. При подстрекательстве это уговоры, просьбы и т. д., т. е., в отличие от понуждения путем психического насилия или подкупа, используются способы, не указанные в ст.183 УК РСФСР (ныне ч. 2 ст. 309 УК)[615]. Из этого вытекает, что при воздействии на свидетелей и т. д. иными способами, не указанными в ст. 309 УК РФ, ответственность должна наступать по правилам соучастия, т. е. по ч. 4 ст. 33 и ст. 309 УК РФ.
Полностью соглашаясь с позицией С. Кузьминой, приведем дополнительные аргументы в ее поддержку. Для этого необходимо обратиться к механизмам конкуренции общих и специальных норм.
В соответствии с ч. 3 ст. 17 УК, если преступление предусмотрено общей и специальной нормой, то уголовная ответственность наступает по специальной норме. Это положение является правильным, но неполным, ибо учитывает только одну сторону взаимодействия общих и специальных норм.
При конкуренции общей и специальной нормы одна норма предусматривает определенный круг деяний, а вторая — частные случаи этого круга[616]. Следовательно, эти нормы соотносятся между собой как род и вид. Специальная норма содержит все признаки общей и дополнительные признаки, которые выделяют ее из общей. Поэтому вторая сторона взаимодействия состоит в том, что при отсутствии всех признаков специальной нормы вместо нее применяется общая (разумеется, при наличии всех ее признаков), так как существование специальной нормы само по себе вовсе не отменяет действие общей нормы[617].
Иной позиции придерживается Н. М. Свидлов. По его мнению, в некоторых случаях при отсутствии в содеянном всех признаков специальной нормы уголовная ответственность вообще не наступает, т. е. принятие специальной нормы может использоваться для декриминализации деяний[618], причем для иллюстрации этого положения автор избрал как раз анализируемый состав понуждения (принуждения) к даче показаний и сделал вывод, что, если воздействие на свидетелей осуществлялось способами, не указанными в ст. 183 УК РСФСР (ч. 2 ст. 309 УК РФ), то состав какого-либо преступления отсутствует[619].
Позиция Н. М. Свидлова представляется принципиально неверной и по обоснованию, и по практическим выводам.
Диспозиции норм Особенной части предназначены для описания поведения исполнителей, а действия других соучастников (организаторов, подстрекателей, пособников) указаны в ст. 33 УК и квалифицируются со ссылкой на нее. Однако в УК имеются своеобразные нормы, в диспозициях которых описаны по существу как исполнительские действия иных соучастников (например, организатора банды в ч. 1 ст. 209 УК). К данной группе относится и ст. 309 УК, так как принуждение к даче ложных показаний является видом подстрекательства к совершению преступления, предусмотренного как самостоятельное в ст. 307 УК.
Выделение конкретных способов действий соучастников в качестве самостоятельного состава в отдельной статье Особенной части не отменяет общие основания их ответственности, закрепленные в ст. 33 УК. Иной взгляд приведет к отрицанию обязательности положений норм Общей части для всех норм Особенной части и тем самым разрушит единство уголовно-правового регулирования[620]. Следовательно, подстрекательство к даче ложных показаний (ч. 4 ст. 33 и ст. 307 УК) и принуждение к даче показаний (ч. 2 ст. 309 УК) находятся в соотношении конкуренции.
Перечень способов подстрекательства в ч. 4 ст. 33 УК изложен как примерный — помимо уговора, подкупа, угрозы указаны еще и другие способы, т. е. квалификация по ч. 4 ст. 33 УК и норме Особенной части выполняет роль общей нормы, а в ч. 2 ст. 309 УК перечислены лишь некоторые из способов склонения к даче ложных показаний и в этом смысле она является специальной нормой. Как указывалось выше, при квалификации приоритет принадлежит специальной норме, если имеются все ее признаки; если же какой-либо ее признак отсутствует, но имеются все признаки общей нормы, то она и применяется.
Следовательно, в приведенных выше примерах решения судов были правильными лишь в той части, что в действиях осужденных не было признаков понуждения (принуждения) к даче ложных показаний, так как они оказывали воздействие способами, не указанными в ст. 183 УК РСФСР (ч. 2 ст. 309 УК РФ). Но нельзя согласиться с выводами об отсутствии состава вообще — иные методы воздействия (уговоры, просьбы и т. д.) давали основания для привлечения виновных за подстрекательство к даче ложных показаний по ст. 17 и ст. 181 УК РСФСР (ныне ч. 4 ст. 33 и ст. 307 УК РФ).
Однако следует иметь в виду, что подобная квалификация возможна только при условии, что подстрекательство повлекло фактическую дачу свидетелем (потерпевшим) ложных показаний, ибо если этого не произошло, то действия, направленные на склонение к даче ложных показаний, представляют собой неудавшееся подстрекательство, которое в силу ч. 5 ст. 34 УК расценивается как приготовление к преступлению, а оно в отношении преступлений небольшой тяжести не влечет уголовную ответственность (ч. 2 ст. 30 УК).
Выше указывалось, что следовало бы установить уголовную ответственность за подкуп не только свидетеля, потерпевшего, эксперта, специалиста, переводчика, но также иных участников процесса (подозреваемых, обвиняемых, подсудимых). Тем более данное предложение необходимо распространить и на ответственность за их принуждение к даче ложных показаний. Более того, целесообразно расширить круг потерпевших от принуждения, признав ими также иных участников гражданского и арбитражного судопроизводства (истцов, ответчиков, третьих лиц). Пока же эти изменения не внесены, ответственность в таких случаях может наступать только за способ воздействия, если он представляет собой самостоятельное преступление против личности — причинение различных видов вреда здоровью, побои или истязание (ст. 111, 112, 115-117 УК), угрозу убийством или причинением тяжкого вреда здоровью (ст. 119 УК), похищение человека или незаконное лишение свободы (ст. 126-127 УК).
Аналогичным образом должен решаться вопрос об ответственности за принуждение к даче правдивых показаний. В подобных случаях ч. 2 ст. 309 УК применяться не может, ибо в ней говорится о принуждении к даче только ложных показаний. Такое решение представляется верным, ибо принуждение к даче правдивых показаний не посягает на правильную работу органов правосудия и может влечь ответственность только тогда, когда был причинен ущерб интересам личности.
Второй вид деяния, предусмотренный в ч. 2 ст. 309 УК, заключается в принуждении указанных в ней лиц к уклонению от дачи показаний теми же способами. В тексте закона говорится об «указанных лицах», т. е. на первый взгляд кажется, что имеются в виду свидетели, потерпевшие, эксперты, специалисты и переводчики. Но, с другой стороны, показания дают только свидетели, потерпевшие, эксперты и специалисты, поэтому по буквальному смыслу закона принуждение эксперта к даче ложного заключения или переводчика к неправильному переводу не подпадает под признаки ч. 2 ст. 309 УК. За угрозу или насилие в отношении эксперта или специалиста при определенных условиях может наступать ответственность по ч. 2-4 ст. 296 УК; об отличиях сферы действия этой нормы от ч. 2 ст. 309 УК будет сказано дальше.
Под уклонением от дачи показаний, к которому принуждается потерпевший, следует понимать не только уклонение его от явки по вызову для дачи показаний, но и его отказ от дачи показаний, когда он явился на допрос, так как опасность принуждения в обоих случаях практически одинакова.
Чем же отличается принуждение к даче показаний от принуждения к уклонению от дачи показаний? В первом случае закон прямо говорит о принуждении к даче именно ложных показаний, а во втором о содержании показаний (ложные или правдивые) в законе ничего не сказано. Очевидно, имеется в виду принуждение к уклонению от дачи только правдивых показаний, ибо принуждение к уклонению от дачи ложных показаний, так же, как принуждение к даче правдивых показаний, не посягает на интересы правосудия. Следовательно, в ч. 1 ст. 309 УК предусмотрена ответственность за подкуп или принуждение к даче ложных показаний, а в ч. 2 — за принуждение к уклонению от дачи правдивых показаний.
Состав принуждения считается оконченным в момент высказывания угроз или причинения вреда здоровью независимо от наступления последствий в виде фактической дачи свидетелем, потерпевшим ложных показаний или их уклонения от дачи показаний правдивых.
В ст. 182 УК РСФСР 1960 г. самостоятельным преступлением признавался еще один вид неправомерного воздействия на свидетелей или потерпевших — воспрепятствование их явке или даче ими показаний. В УК РФ подобной нормы нет. Однако это не значит, что такие действия декриминализированы. Если воспрепятствование осуществлялось посредством подкупа или принуждения, то ответственность наступает по ст. 309 УК РФ, при других же способах воздействия должны применяться нормы о преступлениях против личности — например, когда свидетеля или потерпевшего лишают фактической возможности явиться на допрос, ограничивая его свободу передвижения, то виновный должен отвечать за похищение человека или незаконное лишение свободы (ст. 126-127 УК).
В то же время для устранения споров и сомнений следует поддержать предложение И. В. Дворянскова дополнить диспозицию ч. 2 ст. 309 УК указанием на ответственность за принуждение тех же лиц к отказу от дачи показаний, а также за воспрепятствование теми же способами явке свидетеля или потерпевшего либо даче ими показаний[621].
Субъекты — любые лица, в том числе и такие участники процесса, как обвиняемый, адвокат, истец, ответчик, ибо незаконное воздействие на свидетелей и других лиц нельзя признать правомерным способом защиты своих интересов. При склонении к даче ложных показаний заинтересованные лица могут воздействовать на свидетелей и т. д. не непосредственно, а опосредованно, через других лиц — например, адвокат советует подзащитному добиться того, чтобы свидетели дали ложные показания. В этом случае, как правильно отметила С. Кузьмина, адвокат выполняет роль организатора и должен отвечать по правилам о соучастии[622]. Добавим, что действия адвоката (или другого лица, совершившего такие же действия) следует квалифицировать по ч. 3 ст. 33 и, в зависимости от способа влияния на свидетеля (указан ли он в ст. 309 УК), по ст. 309 или ст. 307 УК.
Если к даче показаний принуждает следователь или лицо, производящее дознание, либо иное лицо с их ведома или согласия, то содеянное следует квалифицировать по ст. 302 УК.
Возник также вопрос о квалификации принуждения к даче показаний со стороны руководителя или служащих частной охранной или детективной службы, когда, например, частные детективы в процессе сбора сведений по гражданским и уголовным делам с помощью психического или физического насилия принуждают свидетелей, потерпевших, экспертов к даче ложных показаний или заключения либо к уклонению от дачи показаний. Указанные лица не являются представителями государственной власти, поэтому их действия не могут квалифицироваться по ст. 302 УК или по другим нормам гл. 30 или 31 УК. Их действия подпадают под признаки ст. 309 УК, однако нужно учесть, что ответственность указанных субъектов за превышение ими полномочий также специально предусмотрена в ст. 203 УК.
По мнению И. В. Шишко, принуждение охватывается ч. 1 ст. 203 УК, если его средством были только угрозы, а когда применялось насилие, то содеянное подлежит квалификации по совокупности ст. 203 и 309 УК, поскольку применение разных видов насилия (ч. 3 или 4 ст. 309 УК) является почти равноопасным с превышением полномочий (ч. 1 или 2 ст. 203 УК) и не может поглотиться ст. 203 УК. В случае же причинения тяжких последствий санкция ч. 4 ст. 309 УК охватила бы превышение полномочий частными детективами, однако квалификация только по ст. 309 УК не отразила бы опасности принуждения специальным субъектом[623].
Субъективная сторона преступления, предусмотренного ст. 309 УК — прямой умысел, т. е. виновный сознает, что определенным способом воздействует на свидетеля и других лиц и преследует специальную цель: при подкупе или принуждении — добиться, чтобы свидетели или потерпевшие дали ложные показания, эксперт — ложное заключение, переводчик — неправильный перевод, а при принуждении к уклонению от дачи показаний — чтобы свидетели или потерпевшие не дали правдивые показания.
В ч. 3 и 4 ст. 309 УК предусмотрены квалифицирующие обстоятельства, причем в ч. 3 это фактическое применение насилия, не опасного для жизни или здоровья, а в ч. 4 — опасного для жизни или здоровья, а также совершение преступления организованной группой.
Сразу же следует отметить крайне неудачную редакцию ч. 4 ст. 309 УК — судя по ее буквальному тексту, она относится и к ч. 1, и к ч. 2 ст. 309 УК. Однако в ч. 1 ст. 309 УК способом воздействия является подкуп, и невозможно представить, чтобы он сопровождался применением какого-либо насилия, ибо тогда это будет уже не подкуп, а принуждение, о котором говорится в ч. 2 ст. 309 УК. Видимо, ч. 4 ст. 309 УК там, где в ней говорится о насилии, относится только к принуждению, а там, где квалифицирующим обстоятельством является совершение деяния организованной группой — и к подкупу, и к принуждению.
Для характеристики видов насилия, указанных в ч. 3 и 4 ст. 309 УК, следует исходить из аналогичной терминологии, используемой при описании признаков насильственного грабежа (п. «г» ч. 2 ст. 161 УК) или разбоя (ч. 1 ст. 162 УК). В соответствии с п. 21 постановления Пленума Верховного Суда РФ от 27 декабря 2002 г. «О судебной практике по делам о краже, грабеже и разбое» под насилием, не опасным для жизни или здоровья, следует понимать побои или совершение иных насильственных действий, связанных с причинением потерпевшему физической боли либо с ограничением его свободы (связывание рук, применение наручников, оставление в закрытом помещении и др.), а под насилием, опасным для жизни или здоровья, следует понимать такое насилие, которое повлекло причинение тяжкого и средней тяжести вреда здоровью, а также причинение легкого вреда здоровью, вызвавшего кратковременное расстройство здоровья или незначительную стойкую утрату трудоспособности.
Если насилие, опасное для жизни или здоровья, заключалось в причинении вреда средней тяжести или легкого, то содеянное охватывается ч. 4 ст. 309 УК и не требует дополнительной квалификации как преступление против здоровья. Если же в результате принуждения был причинен тяжкий вред здоровью, то квалификация должна даваться по совокупности ч. 4 ст. 309 УК и ст. 111 УК, так как Санкция ст. 111 УК строже, чем ч. 4 ст. 309 УК.
В ч. 3 и 4 ст. 309 УК имеется в виду насилие как способ принуждения к даче или уклонению от дачи показаний в будущем. Если же виновный вначале угрожал насилием, требуя дачи ложных показаний либо уклонения от дачи правдивых показаний, а само насилие было применено после дачи показаний, которые не устроили виновного, т. е. на почве мести за них, то налицо реальная совокупность преступлений и квалификация дается по ч. 2 ст. 309 УК и соответствующим нормам о преступлениях против здоровья независимо от характера (степени тяжести) вреда, причиненного здоровью.
Еще одним квалифицирующим обстоятельством, указанным в ч. 4 ст. 309 УК, является совершение преступления организованной группой, характеристика которой дана в ч. 3 ст. 35 УК.
Преступление, предусмотренное в ч. 2-4 ст. 309 УК, имеет общие признаки с деяниями, предусмотренными в ч. 2-4 ст. 296 УК, так как, во-первых, в обеих нормах среди потерпевших указаны эксперт и специалист. Во-вторых, в значительной мере совпадают способы воздействия на них: в ч. 2 ст. 296 УК это угроза убийством, причинением вреда здоровью, уничтожением или повреждением имущества, в ч. 3 — применение насилия, не опасного, а в ч. 4 — опасного для жизни и здоровья; в ч. 2 ст. 309 УК — шантаж, угроза убийством, причинением вреда здоровью, уничтожением или повреждением имущества, а в ч. 3 и 4 ст. 309 УК — признаки, аналогичные указанным в ч. 3 и 4 ст. 296 УК (применение насилия, не опасного или опасного для жизни или здоровья). В-третьих, имеется сходство и в важнейших признаках этих составов, благодаря которым они относятся к преступлениям против правосудия. В ч. 2 ст. 296 УК это связь неправомерного воздействия на потерпевших с производством предварительного расследования, рассмотрением дел или материалов в суде, а ч. 2 ст. 309 УК применяется, если незаконное воздействие на экспертов или специалистов заключалось в их принуждении к даче ложного заключения или к уклонению от дачи показаний, т. е. также было связано с их участием в процессуальной деятельности. Но уже здесь просматривается различие: круг функций эксперта и специалиста, на которые незаконно воздействует виновный, в ст. 296 УК описан значительно шире, чем в ст. 309 УК. С другой стороны, перечень способов воздействия в ст. 296 УК, наоборот, короче, так как не включает шантаж.
Получившееся взаимное проникновение признаков указанных составов вряд ли целесообразно. Следовало бы на основе функций этих участников определить их статус как более похожий на статус представителей прокурорской и следственной власти, а также защитников, судебных приставов и исполнителей. Тогда можно было бы ответственность за все действия против экспертов и специалистов сосредоточить в ст. 296 УК либо приравнять экспертов и специалистов к свидетелям и потерпевшим — и признать их потерпевшими в ст. 309 УК. По нашему мнению, более правильным было бы первое решение, причем в ст. 296 УК воздействие на защитников, экспертов и специалистов следует выделить в отдельную часть, так как они все же существенно отличаются от представителей власти. Однако в настоящее время необходимо решить вопрос о соотношении этих составов в том виде, в каком они сформулированы.
Вряд ли в этом отношении поможет сопоставление максимальных размеров санкций, так как оно разнонаправленное: санкция ч. 2 ст. 296 УК мягче, чем ч. 2 ст. 309 УК (соответственно до двух или до трех лет лишения свободы); санкции ч. 3 этих норм одинаковые (до пяти лет лишения свободы), а санкция ч. 4 ст. 296 строже, чем ч. 4 ст. 309 УК (соответственно от пяти до десяти или от трех до семи лет лишения свободы). Поэтому приходится руководствоваться соотношением признаков диспозиций.
Диспозиция ч. 2 ст. 296 УК, как указывалось выше, в некоторых отношениях более широкая, а в некоторых более узкая по сравнению со ст. 309 УК. Поэтому общей нормой следует считать ст. 296 УК, а ст. 309 УК должна применяться лишь тогда, когда незаконное воздействие носило характер принуждения к даче ложного заключения либо к уклонению от дачи показаний, а также когда способом воздействия был шантаж, ибо данный способ вообще не упомянут в ст. 296 УК.
Принуждение к даче показаний (ч. 2 ст. 309 УК) имеет общие черты с другим видом принуждения к даче показаний, ответственность за которое предусмотрена в ст. 302 УК[624].