После прибытия в Петроград (5 мая 1917 г.) из канадского концентрационного лагеря, где я вел проповедь идей Либкнех-та и Люксембург среди пленных немецких матросов, я принимал близкое участие в подготовке и организации Октябрьской революции, особенно в течение тех четырех решающих месяцев, когда Ленин вынужден был скрываться в Финляндии. В 1918 году Сталин в статье, имевшей задачей ограничить мою роль в Октябрьской революции, вынужден был, однако, писать: "Вся работа по практической организации восстания происходила под непосредственным руководством председателя Петроградского Совета Троцкого. Можно с уверенностью сказать, что быстрым переходом гарнизона на сторону Совета и умелой постановкой работы Военно-революционного комитета партия обязана прежде всего и главным образом т. Троцкому" ("Правда" No 241, 6 ноября 1918 г.). Это не помешало Сталину писать шесть лет спустя: "Никакой особой роли ни в партии, ни в октябрьском восстании не играл и не мог играть т. Троцкий, человек сравнительно новый для нашей партии в период Октября" (И. Сталин. Троцкизм или ленинизм. 1924, с. 68--69).
В настоящее время школа Сталина при помощи свойственных ей научных методов, на которых воспитались и суд, и прокуратура, считает доказанным, что я не руководил Октябрьской революцией, а противодействовал ей. Однако эти
исторические подлоги относятся не к моей биографии, а к биографии Сталина.
После октябрьского переворота я стоял у власти в течение около девяти лет, принимал близкое участие в строительстве советского государства, революционной дипломатии, Красной армии, хозяйственных организаций и Коммунистического Интернационала. В течение трех лет я непосредственно руководил гражданской войной. В этой суровой работе мне приходилось прибегать к решительным мерам. Я несу за это полную ответственность перед мировым рабочим классом и историей. Оправдание суровых мер покоилось в их исторической необхо-димости и прогрессивности, в их соответствии с основными интересами рабочего класса. Всякую меру репрессии, продиктованную условиями гражданской войны, я называл ее настоящим именем и давал о ней открытый отчет перед трудящимися массами. Мне нечего было скрывать перед народом, как сейчас мне нечего скрывать перед Комиссией.
Когда в известных частях партии, не без закулисного участия Сталина, возникла оппозиция против моих методов руководства гражданской войной, Ленин в июле 1919 г. по собственной инициативе и совершенно неожиданно для меня вручил мне белый лист бумаги, внизу которого было написано: "Товарищи, зная строгий характер распоряжений тов. Троцкого, я настолько убежден, в абсолютной степени убежден, в правильности, целесообразности и необходимости для пользы дела даваемого тов. Троцким распоряжения, что поддерживаю это распоряжение всецело. В. Ульянов (Ленин)".
Даты на бумаге не было. Дату в случае нужды должен был поставить я сам. Осторожность Ленина во всем, что касалось его отношения к трудящимся, известна. Тем не менее он считал возможным заранее подписаться под всяким моим распоряжением, хотя от этих распоряжений зависела нередко судьба многих людей. Ленин не боялся злоупотребления властью с моей стороны. Прибавлю, что я ни разу не делал употребления из выданного мне Лениным карт-бланша. Но документ остается свидетельством исключительного доверия со стороны человека, которого я считаю самым высоким образцом революционной морали.
Я принимал непосредственное участие в выработке программных документов и тактических тезисов Третьего Интернационала. Основные доклады о мировом положении на конгрессах делились между Лениным и мною. Программные манифесты первых пяти Конгрессов написаны мною. Я предоставляю прокурорам Сталина разъяснять, какое место занимала эта деятельность на моем пути в сторону фашизма. Что касается меня, то я стою и сегодня незыблемо на почве тех принципов, которые я рука об руку с Лениным залагал в основу Коммунистического Интернационала.
Я разошелся с правящей бюрократией с того времени, как она в силу исторических причин, о которых здесь не место говорить, сложилась в привилегированную консервативную касту. Причины расхождения, запечатленные на всех его этапах в официальных документах, статьях и книгах, доступны общей проверке.
Я отстаивал советскую демократию -- против бюрократического абсолютизма; повышение жизненного уровня масс--против чрезмерных привилегий верхов; систематическую индустриализацию и коллективизацию в интересах трудящихся; наконец -- международную политику в духе революционного интернационализма против национального консерватизма. В свое" последней книге "Преданная революция" я сделал попытку теоретически объяснить, почему изолированное советское государство, на отсталой экономической базе, выделило из себя? чудовищную пирамиду бюрократии, которая почти автоматически увенчалась бесконтрольным и "непогрешимым" вождем.
Задушив партию при помощи полицейского аппарата и разгромив оппозицию, правящая клика выслала меня в начале 1928 г. в Центральную Азию. За отказ прекратить политическую деятельность в ссылке она изгнала меня в начале 1929 г. в Турцию. Здесь я приступил к изданию "Бюллетеня оппозиции" на основе той же программы, которую отстаивал в России, и вступил в связь со своими, тогда еще очень немногочисленными, единомышленниками во всех частях света.
20 февраля 1932 г. советская бюрократия лишила меня и находившихся за границей членов моей семьи советского" гражданства. Дочь моя Зинаида146, временно находившаяся заграницей для лечения, лишилась таким образом возможности вернуться в СССР к мужу и детям. Она покончила с собой 5 января 1933 г.
Я прилагаю при сем список книг и более крупных брошюр, которые полностью или отчасти написаны мною во время моей последней ссылки и последней эмиграции147. По подсчету моих молодых сотрудников, которые во всей моей работе оказывали и оказывают мне самоотверженную и незаменимую помощь, я написал за границей около 5000 печатных страниц, не считая статей и писем, которые вместе должны составить еще несколько тысяч страниц. Позволю себе прибавить, что я пишу нелегко, с многочисленными проверками и исправлениями. Моя литературная работа и переписка составляли, таким образом, главное содержание моей жизни за последние девять лет. Политическое направление моих книг, статей и писем говорит само за себя. Цитаты, какие приводит Вышинский из моих работ, представляют, как я покажу, грубые фальсификации, т. е. необходимый элемент всего судебного подлога.
В течение 1923--33 годов я по отношению к советскому государству, его правящей партии и Коминтерну стоял на точке.
зрения, которая лапидарно выражалась словами: реформа, а не революция. Эта позиция питалась надеждой на то, что при благоприятном развитии в Европе левая оппозиция сможет мирными путями возродить большевистскую партию, демократически преобразовать советское государство и вернуть Коминтерн на путь марксизма. Только победа Гитлера, подготовленная гибельной политикой Кремля, и полная неспособность Коминтерна извлечь уроки из трагического опыта Германии убедили меня и моих единомышленников в том, что старая большевистская партия и Третий Интернационал окончательна погибли для дела социализма. Тем самым исчезал единственный легальный рычаг, при помощи которого можно было надеяться на мирную демократическую реформу советского государства. Со второй половины 1933 года я все решительнее прихожу к тому убеждению, что для освобождения трудящихся масс СССР и заложенных Октябрьской революцией социальных основ от новой паразитической касты исторически неизбежна политическая революция. Совершенно естественно, если проблема такой огромной важности вызвала страстную идейную борьбу в международном масштабе.
Политическое вырождение Коминтерна, полностью закрепощенного советской бюрократией, привело к необходимости выдвинуть лозунг Четвертого Интернационала и выработать основы его программы. Относящиеся сюда книги, статьи, дискуссионные бюллетени и пр. имеются в распоряжении Комиссии и являются лучшим доказательством того, что дело шло не о "маскировке", а о напряженной и страстной идейной борьбе на основе традиций первых конгрессов Коммунистического Интернационала.
Я находился все время в переписке с десятками старых и сотнями молодых друзей во всех частях света и могу с уверенностью и гордостью сказать, что именно из этой молодежи выйдут наиболее надежные и твердые пролетарские борцы открывающейся новой эпохи.
Отказ от надежды на мирную реформу советского государства не означал, однако, отказа от защиты советского государства. Как показывает, в частности, только что вышедший в Нью-Йорке сборник выдержек из моих статей за последние десять лет148, я неизменно и непримиримо боролся против всяких колебаний в вопросе о защите СССР. На этом вопросе я рвал не раз со своими друзьями. В своей книге "Преданная революция" я теоретически обосновываю ту мысль, что война поставит под удар не только советскую бюрократию, но и новые социальные основы СССР, представляющие грандиозный шаг вперед в развитии человечества. Отсюда для каждого революционера вытекает безусловный долг защиты СССР против империализма, несмотря на советскую бюрократию.
Мои работы за тот же период дают безошибочную картину моего отношения к фашизму. С первого периода своей эмиграции я бил тревогу по поводу нарастающей фашистской волны в Германии. Коминтерн обвинял меня в "переоценке" фашизма и в "панике" перед ним. Я требовал единого фронта всех рабочих организаций. Коминтерн противопоставлял этому нелепую теорию "социал-фашизма". Я требовал систематической организации рабочей милиции. Коминтерн противопоставлял этому хвастовство будущими победами. Я показывал, что СССР окажется под величайшей угрозой в случае победы Гитлера. Известный писатель Осецкий149 с большим сочувствием печатал и комментировал мои статьи в своем журнале. Ничто не помогало. Советская бюрократия узурпировала авторитет Октябрьской революции только для того, чтоб превратить его в препятствие для победы революции в других странах. Без политики Сталина не было бы победы Гитлера! Сами московские процессы возникли в значительной мере из потребности Кремля заставить мир забыть об его преступной политике в Германии. Если доказать, что Троцкий -- агент фашизма,