корки Гитлера и призывал Англию готовиться к войне с Германией?! Черчилль сыграл далеко не последнюю роль в том, что Чемберлен изменил своей миссии миротворца.
В своих мемуарах Черчилль задним числом стремился подчеркнуть свою близость к давно покойному Чемберлену, а вовсе не разногласия с ним (так его позиция выглядит более объективной и убедительной). Однако в действительности к 1939 году он возглавлял в английском парламенте самую ярую оппозицию Чемберлену среди консерваторов, в составе примерно 60–70 человек, которая требовала не только подготовки к войне, но и заключения антигитлеровского военного союза с Францией и СССР, а Чемберлена периодически подвергала травле. Эта относительно немногочисленная группа была, однако, настоящей клакой, владевшей в том числе непарламентскими способами выражения своего мнения и обладавшая мощными связями с общественными организациями и средствами массовой информации тогдашней Англии. Это были, выражаясь современным языком, мастера пиара, среди которых на первом месте был сам Черчилль. По мере надобности они включали свои политические механизмы.
К примеру, Черчилль упоминает «картину страстей, которые разгорелись в Англии в связи с Мюнхенским соглашением». Но кто же, как не сами оппозиционеры разожгли эти страсти? Да он и не скрывал этого: «Мы, оказавшиеся в то время в меньшинстве, не обращали внимания ни на насмешки, ни на злобные взгляды сторонников правительства. Кабинет был потрясен до основания…» Застрельщиком выступал сам Черчилль: «Длительные прения не уступали по силе страстям, бушевавшим вокруг проблем, поставленных на карту. Я хорошо помню, что буря, которой были встречены мои слова: «Мы потерпели полное и абсолютное поражение», заставила меня сделать паузу, прежде чем продолжать речь». В то время конъюнктура сложилась для черчиллевцев неблагоприятно, но… «тридцать или сорок несогласных с правительством консерваторов могли только выразить свое неодобрение, воздержавшись от голосования. Так мы и сделали – дружно и официально». Что ж, обструкция – тоже метод.
В своем выступлении Черчилль прибегнул к нешуточным угрозам бывалого демагога: «Народ должен знать правду. Он должен знать, что нашей обороной недопустимо пренебрегали и что она полна недостатков. Он должен знать, что мы без войны потерпели поражение, последствия которого мы будем испытывать очень долго». На самом деле в этих словах была совершенно несносная двойная ложь, и Черчилль отлично сам это знал. Ведь, во-первых, никто не сделал столько для перевооружения Англии, сколько Чемберлен, прилагавший к тому все усилия еще в бытность свою министром финансов в двух (!) предыдущих правительствах. А во-вторых, поражением-то для Англии станет вовсе не декларация мира, заключенная в Мюнхене, а «декларация войны», подписанная с поляками в Лондоне в августе 1939 года. Правда, чтобы понять это, народам понадобятся многие десятки лет, но такие информированные и понимающие люди, как Чемберлен и Черчилль, оценили все с самого начала…
Как уже говорилось, Черчилль привычно взывал к моральным ценностям, как всегда поступают те, кому не хватает реальных аргументов: «Это только начало расплаты. Это только первый глоток, первое предвкушение чаши горечи, которую мы будем пить год за годом, если только мы не встанем, как встарь, на защиту свободы, вновь обретя могучим усилием нравственное здоровье и воинственную энергию». Банальный, но неизбежный ход испытанного демагога, однако эти слова, широко растиражированные ангажированной прессой, воздействовали на сознание многих людей. Подобного рода воздействие Черчилль и его соработники не уставали возобновлять до самого начала войны. И они, как ни странно, преуспели: народ не вышел, как это было в случае с Чехословакией, на улицы с требованием защитить Польшу, но идея о том, что такая защита есть для Англии – дело чести, что надо следовать данным обязательствам, глубоко укоренилась в хорошо промытых мозгах масс. О том, что речь на деле идет о защите не поляков, а польских евреев, они и думать не думали.
Последующие события, неуклонно сдвигавшие мир к катастрофе, столь же неуклонно продвигали самого Черчилля к вершинам власти и могущества. Сам же он продолжал вести искусную политическую игру, выбивая почву из-под ног Чемберлена. Козырным ходом оказалось выдвинутое им в марте 1919 года требование создать «национальное» (т. е. коалиционное) правительство. На это вынужденно соглашались консерваторы, уставшие от груза непосильной ответственности, к этому стремились лейбористы, мечтавшие разделить с консерваторами власть, но для этой цели совершенно не годился Чемберлен. И, конечно же, все понимали, что выполнение этого требования открывало двери в кабинет самому Черчиллю.
Те, кто стоял за спиной интригана, оценили по достоинству данный ловкий ход и дали сигнал к началу кампании. Вот как пишет об этом сам наш герой, разыгрывая политическую невинность и мило лицемеря: «С течением времени почти все газеты по инициативе «Дейли телеграф» (от 3 июля), подхваченной «Манчестер гардиан», отразили такую тенденцию общественного мнения. Я был удивлен, видя, что эта точка зрения находит ежедневное постоянное выражение. В течение недель на лондонских витринах для афиш висели тысячи огромных плакатов: «Верните Черчилля!» Десятки молодых добровольцев, мужчин и женщин, носили плакаты с такими же лозунгами перед палатой общин. Я не имел ничего общего с такими методами агитации, но я, без сомнения, вошел бы в правительство, если бы мне это предложили. Однако удача сопутствовала мне и здесь, и события продолжали развиваться своим логическим, естественным и ужасным путем». Воистину, кому война – а кому мать родна.
Спрашивается, откуда же взялись эти тысячи афиш, эти десятки добровольцев, эта газетная шумиха? Что тут гадать… Одно только участие в кампании газеты «Манчестер Гардиан» о многом говорит[92]. Мы ведь не забыли, сколько самых искренних сторонников было у Черчилля в этом еврейском пригороде Лондона.
Чудес в политике не бывает. Нет сомнений, что «внезапный» взрыв народных симпатий к Черчиллю, приуготовлявший его вознесение на вершину британского политического Олимпа, не был случайным. История гласит, что такого рода массовые действа хорошо готовятся и еще лучше проплачиваются. В этой связи стоит вспомнить, что еще в 1930 году Черчилль «присоединился к неформальному, но влиятельному комитету в парламенте, состоявшему из членов обеих палат, которые поддерживали сионистскую инициативу в Палестине. Среди членов комитета был известный лейборист Джозайа Веджвуд, бывший министр иностранных дел консерватор сэр Остин Чемберлен (1863–1937) и недавно избранный член парламента от либеральной партии еврей сэр Джеймс Ротшильд. Молодой член парламента еврей Барнетт Дженнер, секретарь комитета, впоследствии писал, что его члены «сделали защиту сионизма одной из своих обязанностей в парламенте» (122). Так было положено начало хорошо организованному еврейскому лобби.
История имела свое продолжение и развитие. В 1936 году «Черчилль встретился с бежавшим из Германии евреем Эугеном Шпиром, который, спасаясь от нацистских преследований, получил убежище в Великобритании… Шпир вспоминал, как 19 мая 1936 года он «был свидетелем первого заседания новой группы, позднее названной «Фокус», имевшей целью собрать воедино представителей всех партий и групп, являвшихся противниками нацизма»». В период между маем 1936 года и летом 1939-го Шпир вложил 9600 фунтов (примерно 250 000 фунтов или полмиллиона долларов на нынешние деньги. – А. С.) в организацию деятельности группы «Фокус». Участники этой группы, как пишет Гилберт, «оказали Черчиллю значительную поддержку в его борьбе с нацизмом» (173).
Вот как оно было! Вот в чем был весь «фокус»! Шел еще только 1936 год, а Черчилль уже собирал свою неформальную, но могущественную партию на еврейские деньги. Черчиллю – 52 года, он вполне зрелый политик, он знает, чего хочет, что и, главное, как все нужно делать.
История тем временем продолжала лить воду на мельницу Черчилля и его покровителей. Первого сентября «естественным и ужасным путем» случилось то, что должно было случиться: Германия напала на Польшу. Для Черчилля пробил час славы, свершились его мечты, Рубикон был перейден и жребий брошен. В тот же день Чемберлен пригласил его на Даунинг-стрит. По воспоминаниям Черчилля, это была настоящая капитуляция сломленного премьер-министра: «Он предложил мне войти в состав военного кабинета. Я принял его предложение без возражений». Все шло по плану, ведь Чемберлен «знал, что в случае войны ему придется обратиться ко мне, и правильно предполагал, что я откликнусь на призыв».
На самом деле, как признается Черчилль, в течение всего дня 2 сентября Чемберлен еще предпринимал судорожные попытки уклониться от войны и сохранить мир, но тщетно. За прошедшие десять месяцев черчиллевская клика разрослась и непрерывной пропагандой сумела переломить общественное мнение, а главное – изменить соотношение сил в парламенте, в палате общин. «Не было никакого сомнения, что палата настроена в пользу войны… Вечером группа видных деятелей от всех партий пришла ко мне на квартиру в доме, расположенном напротив Вестминстерского собора, и выразила глубокое беспокойство по поводу того, выполним ли мы свои обязательства перед Польшей. Палата должна была снова собраться завтра в полдень». Перед нами весьма важное свидетельство того, что квартира Черчилля уже всеми рассматривалась как некий штаб «партии войны», а сам он – как признанный глава этой партии. Так оно, несомненно, и было.
Черчилль ковал железо, пока горячо, требуя в ту же ночь письменно от Чемберлена определенности и гарантий, давя на уже смертельно больного (ему оставалось жить чуть более года), лишенного физических и моральных сил человека: «До начала назначенных на полдень дебатов я считаю себя вправе просить Вас сообщить, каковы наши с Вами отношения, как общественные, так и личные». Он, впрочем, мог не беспокоиться, у Чемберлена уже не было возможностей отыграть назад