Эта смерть уже не могла остановить тотальное падение авторитета царской власти. Но само событие безмерно огорчило и оскорбило царя и царицу и подтолкнуло их к трагическому разминовению со своим народом, поставило крест на взаимоотношениях двора и черносотенцев…
Не понеся формально наказания, Пуришкевич был отправлен со своим санитарным поездом на фронт. В опалу попал великий князь, за границей укрылся Юсупов, женатый на племяннице Николая. В 1929 году, будучи на Корсике, он, никогда ранее не бравший в руки карандаша и кисти, вдруг создает серию выразительных образов, измучивших его душу. Вырвавшись из недр подсознания, рисунки запечатлели самых настоящих бесов Достоевского – революционных бесов… Тех самых, от которых СРН пытался спасти царя, Россию и русский народ.
Увы, царь отвернулся от своих самых верных, искренних слуг и союзников. Ослабленные и обиженные, растерявшись перед лицом несправедливости и неблагодарности, они, в свою очередь, не смогли оказать царю и стране такую же поддержку, как во время первой революции. Не смогли повторить свой подвиг 1905 года.
В результате провалились все и провалили всё.
Скоро в двери Зимнего дворца постучалась Февральская революция 1917 года. Но отвести эту угрозу, как в 1905 году, уже было некому.
Во-вторых, разгром революции 1905–1907 годов лишил СРН ближайшей и непосредственной цели, создав ситуацию своего рода застоя. Русские дружины, сформированные монархистами-контрреволюционерами, имели лишь охранительный характер, и большинство из них было расформировано после стабилизации обстановки в стране. Враг русской государственности остался недобитым. А объединявшая всех участников антиреволюционная практическая деятельность сменилась внутренними трениями.
С началом Первой мировой войны положение России вновь стало критическим, чем немедленно воспользовались революционеры. Несмотря на то что наиболее значительные главари сидели либо по эмигрантским гнездам, либо в царских тюрьмах и ссылках, это не помешало им развернуть агитацию уже не только в городе и деревне, но и – что самое главное – на фронте, среди миллионов крестьян, одетых в солдатские шинели и вооруженных. Такие газетки, как «Окопная правда», издававшаяся Семеном Диманштейном[196], делали свое дело. Произошло самое страшное: еврейская революция и русская крестьянская война, не затухавшие с начала века, начали свое слияние, воплотившееся вскоре в наиболее полном виде в Октябрьской революции и Гражданской войне.
О том, какую тревогу вызвало развитие событий у патриотов, можно видеть из окружного послания Союза Русского Народа к русским людям (октябрь 1915 года):
«Молим вас, русские люди!
Подавайте, пока не поздно, голос земли Русской!..
Жидо-масоны подняли такой гвалт, что правительство, не слыша голоса подлинного народа русского, не видя себе нравственной поддержки от русских людей, стало колебаться и может уступить наглым вожделениям врагов».
Но как было русскому народу поднять свой голос, когда уже к 1912 году влияние правых изданий, лишенных правительственных субсидий, резко падает, сходит почти на нет, в то время как вся русская провинция заполнена левой прессой. Накануне Октября только у большевиков выходило около ста наименований газет и журналов. Еще в 1907 году IV Всероссийский съезд всех правых партий и организаций России постановил: «Озаботиться правительству созданием национальной и патриотической печати». Но это пожелание не было исполнено.
Вот одна из брошюр, выпущенных в Харькове еще в 1906 году: «Все мы знаем, что повсюду в России издаются многочисленные газеты, именующие себя «либеральными», «конституционно-демократическими», «социал-демократическими», и что вся русская земля и весь русский народ засыпан миллионами брошюр и листков этих партий… Они внушают русским людям сословный разлад, взаимную ненависть и междоусобицу, они возбуждают русскую темноту к братоубийству, грабежам, восстанию против Царя, властей, Церкви; они разрушают веру, семью, брак, они издеваются над долгом службы, долгом присяги, воинской честью, любовью к родине, над русской народностью. Их литература не просто ненужный русским людям и России неважный хлам, но сильнейший яд, сильнейшая духовная отрава, растлевающая ум, сердце, волю, нравственность и характер русского человека, а следовательно, разрушающая все русское общество, весь организм русского государства».
Василий Розанов, великолепно знавший российскую газетно-журнальную кухню, ибо весь его творческий путь пролегал именно по страницам газет и журналов, свидетельствовал в 1914 году: «Слава Богу, Россия теперь – не рабыня… Россия теперь «сама», и эта «сама Россия» справится с евреем и с еврейством, которые слишком торопливо решили, что если они накинули петлю на шею ее газет и журналов, то задушили и всячески голос России, страдание России, боль России, унижение России… то уже никто и не услышит этого голоса, ее жалобы, ее страдания, ее боли, ее унижения. Но русский народ имеет ум помимо газет и журналов. Он сумеет осмотреться в окружающей его действительности без печатной указки. Сумеет оценить «печатную демократию», распластанно лежащую перед «гонимыми банкирами», «утесненными держателями ссудных лавок», «обездоленными» скупщиками русского добра и заправилами русского труда»[197].
Розанов обольщался, можем мы уверенно сказать сегодня, его надежды были пустыми. В отличие от опасений более трезвомыслящих людей. Например, перед самой Февральской революцией, в январе 1917 года, в правительство поступила такая «Записка православных кругов Киева»: «Беспокоит русских людей на местах и то состояние ежедневной прессы, какое наблюдается в настоящее время во всей России. Вся она, за весьма незначительным исключением, поддерживает свое существование на еврейские и, более того, на интернациональные капиталы, принадлежащие не русским банкам. Не удивительно, что эта пресса с каждым днем усиливает свой злостный, антинациональный, противоправительственный и противоцерковный характер… Для них не существует в России ни святынь, ни исторических прав, ни национальных устоев. Ненавидя все русское, все национально-православное, уходящее корнями в глубину веков, они упорно внушают читателям свою заветную мечту добиться республиканского трафарета».
И далее – до боли знакомое, волнующее и сегодня: «Разве возможно русскому говорить о русской партии, о русской народности, о русском государстве? Ведь это «ретроградство», это «угнетение иноверцев», это «квасной патриотизм», это «черносотенство»».
Все отлично понимали, все видели правильно русские патриоты. Но сделать уже ничего не могли. Победив в свое время на баррикадах, оружием, они не сумели взять верх в борьбе за массовое общественное сознание, здесь их позиции оказались слабее еврейских. В этом одна из важных причин того, что идеи, приведшие к Февралю 1917 года, оказались практически без достойного противовеса.
Как будет показано ниже, у Февральской революции были совсем иные движущие силы, цели и задачи, чем у Октябрьской, но и она не обошлась без решающего еврейского влияния, что немедленно после ее победы сказалось на всем политическом раскладе.
В первые же дни Февральской революции были запрещены все монархические организации, и в числе первых – Союз Русского Народа, печатные органы СРН были закрыты. Временное правительство начало против Союза и его лидеров судебное преследование, многие видные деятели Союза были арестованы или допрашивались в качестве свидетелей Чрезвычайной следственной комиссией. Монархическая деятельность в стране была почти полностью парализована. Председатель СРН Н. Е. Марков, вынужденный первое время скрываться, признавал: «Мы фактически разгромлены, отделы наши сожжены».
Последовавшая затем Октябрьская революция и красный террор привели к гибели большинства лидеров Союза Русского Народа. Лишь некоторым из них удалось бежать из России, монархическую деятельность они продолжили в эмиграции. Судьба многих руководителей СРН достоверно не известна.
Судьба охранителей «старого режима» при советской власти сложилась трагически: все, кто не уехал, были по спискам разысканы и расстреляны, замучены (о. А. С. Вераксин, гр. А. И. Коновницын, С. А. Володимеров, И. В. Ревенко, Л. Н. Бобров и др.). Самым первым политическим заключенным нового, большевистского строя показательно стал… Владимир Пуришкевич. На открытом процессе в декабре 1917 года он заявил о своем непризнании советской власти и своем нравственном долге бороться с большевиками. И был приговорен 3 января 1918 года к четырем годам тюрьмы.
Пуришкевичу повезло: ему удалось покинуть тюрьму и бежать на Юг, чтобы умереть там от тифа. Многие бывшие «союзники» приняли участие в Белом движении. Другим участникам СРН повезло куда меньше. С начала красного террора (благо списки сохранились и были известны большевикам) их целенаправленно и планомерно отлавливали одного за другим и убивали, как эсэсовцев после Второй мировой войны, пока в конце концов не убили всех.
Впрочем, уничтожение русского политического авангарда – лишь эпизод в ходе русско-еврейской войны, выросшей до размеров Гражданской, а потом и переросшей ее. О ней мы поговорим немного позже.
А сейчас надо сказать несколько слов о такой неразгаданной странице истории этой войны, как Февральская революция.
Евреи в Феврале
Внимательный анализ событий, предшествовавших Гражданской войне, показывает, что Февральскую революцию полюбили и приветствовали практически все сословия в России, кроме полиции и жандармерии (впрочем, большинство полицейских службу не оставило), включая даже ряд особ царствующего дома. Она породила множество надежд на лучшую, разумную и правильную жизнь.
Церковь немедленно высказалась в том смысле, что у нее нет причин скорбеть о том, что телега романовской империи опрокинулась. После чего сразу же радостно восстановила отмененное Петром Первым патриаршество. Чиновничество, служившее царю верой-правдой, точно так же продолжало служить обоим кабинетам Львова (как чисто буржуазному, так и коалиционному), а потом с тем же усердием – перехватившему власть Керенскому; оно не саботировало, не бастовало. Даже армия поначалу с энтузиазмом шла в новые бои за теперь уже свободную от царя Россию. И все с энтузиазмом ждали Учредительного собрания и готовились к выборам в него.