Но более всех, думается, радовались и ждали перемен к лучшему именно русская интеллигенция и буржуазия. Это была их революция. Об этом свидетельствует множество источников (подробности в моей статье «Апология интеллигенции»). О том, насколько Февраль соответствовал чаяниям интеллигентов, говорит тот факт, что из русских писателей того времени один только Василий Розанов, кажется, не разделял всеобщих восторгов, все же остальные пребывали в эйфории.
Февральская революция окончательно все и всех расставила по своим местам. Как констатировал VI съезд РСДРП (26 июля – 3 августа 1917 года): «Отлив интеллигенции из рядов пролетарской партии, начавшийся в 1905 году, стал массовым после февральской революции, когда классовое содержание деятельности нашей партии неизбежно определило отношение к ней непролетарских элементов» (из резолюции «О пропаганде»).
Это и так, и не так. Да, интеллигенция окончательно и массово побежала от социалистов кто куда, по большей части в кадеты. Но не потому, что проанализировала «классовое содержание» РСДРП. Дело прежде всего в том, что с точки зрения абсолютного большинства интеллигенции, независимо от ее партийной принадлежности, Февральская революция уже совершила все необходимое. И дальше «бунтовать», по интеллигентским понятиям, стало просто вредно, да и незачем. Повторю: Февраль был ее революцией, ее победой[198]. На этом России следовало остановиться, утвердиться и всякую дальнейшую революционную деятельность прекратить.
Одна из причин того, что русская интеллигенция приняла Февраль, но затем отторгла Октябрь, состоит как раз в том, что в феврале 1917 года и какое-то время после него среди активных российских политиков евреев было немного. Большинства известных и знаменитых впоследствии еврейских революционеров попросту не было в тот момент в Петербурге и Москве, да и вообще в России. Они находились в эмиграции или в ссылке и не могли решающим образом влиять на события, носившие поначалу достаточно мирный и чинный характер. Известный летописец русского еврейства Шимон Дубнов 17 марта наивно-наблюдательно записал в дневнике: «Еврейство в этой революции не выдвигается, не бросается вперед – тактический шаг, урок 1905 года». Он не угадал, что это вовсе не только тактика: просто в тот момент выдвигаться было особо некому.
Историк, писатель и публицист И. М. Бикерман, один из инициаторов знаменитого сборника «Россия и евреи», писал, что-де среди стоявших за Февралем влиятельных политиков и партий «ни среди генералов, ни среди земцев, ни среди деятелей местного самоуправления евреев не было, по строю русской жизни не могло и быть. В Думе было три еврея, малозначительных и еще менее влиятельных; в Государственном Совете был один еврей, ни разу, кажется, не напомнивший о своем существовании; в военно-промышленных комитетах евреи могли быть, но лишь в незначительном числе и на вторых и третьих ролях. Устанавливается алиби в точном смысле слова. Но кого не было тут или в подобных им учреждениях и объединениях, тот в то время и при тех условиях не мог и вообще оказывать воздействия на политическую жизнь страны»[199].
В наши дни О. В. Будницкий, как и большинство историков, тоже совершенно убежден в том, что «как ни удивительно, евреи, принимавшие столь активное участие в борьбе с самодержавием и, во всяком случае, весьма сочувствовавшие этой борьбе, оказались практически непричастными к его свержению… Объясняется этот «странный» факт очень просто: революция в России была русской по преимуществу революцией и случилась… совсем не для того, чтобы разрешить «еврейский вопрос». «Февраль» продемонстрировал это особенно отчетливо»[200]. Будницкий тут ссылается на Дубнова.
На первый взгляд все именно так. Однако не совсем: просто Дубнов, Бикерман, Будницкий и другие не видели, не знали скрытого, тайного – подоплеки Февраля. Мне уже приходилось в главе «Черчилль и евреи» рассказывать подробно о том, что «не всегда видимая простым глазом еврейская составляющая всех русских революций была, на деле, мейнстримом российской политической жизни даже в Феврале». Я поведал читателю о такой малозаметной, но сверхвлиятельной организации, как «Политическое бюро для оказания помощи депутатам-евреям», созданной в 1912 году масоном высокой степени посвящения А. И. Браудо, куда вошли представители всех еврейских политических партий, кроме крайне левых. Ставленником именно этой компании, входившей также в т. н. Еврейскую демократическую группу, изначально был будущий верховный правитель России Александр Керенский.
Не успела рухнуть российская монархия, как еврейская составляющая революции немедленно проявилась вполне открыто. И дело не ограничилось избранием Керенского министром, а затем и главой России. Члены Еврейской демократической группы активно участвовали в политической и общественной жизни. Они прямо не были революционерами, не лезли на авансцену, но оставались, как выразились бы сегодня, модераторами революции, в том числе благодаря масонским связям. И свою дань с Февраля получили сполна.
11 марта 1917 года на собрании в еврейском клубе бундовец Нирнберг недаром призывал, выражая более или менее общее настроение: «Пусть будут евреи сенаторы, офицеры и т. д. Если мы не возьмем всех прав сегодня, то не дадут их завтра»[201].
И так ли уж незаметны были евреи в Февральскую революцию? Сам же Будницкий приводит слова Федора Степуна: «На эстраде в те дни чаще других появлялся громадный, громкий, наглый бородач Стеклов, лютый анархо-марксист» (он же Нахамкес). А Либер и Дан настолько часто выступали в Петроградском Совете, что появился даже особый термин – «либерданить»[202].
И вот 22 марта 1917 года тот же Дубнов отметил с торжеством: «Знаменательный день: сегодня опубликован акт Временного правительства об отмене всех национальных и вероисповедных ограничений, т. е. акт еврейской эмансипации в России. Осуществилась мечта целой жизни, цель страданий и борьбы четырех десятилетий»[203].
Вот так в один день исчезли все ограничения для евреев, столь вдумчиво, тщательно и деликатно отработанные в России за полтораста лет совместного проживания.
Но вряд ли даже Дубнов знал, что в разработке судьбоносного декрета ведущую роль сыграл член еврейского Политбюро по работе с депутатами Л. М. Брамсон (тот самый, который в свое время сделал Керенскому предложение возглавить «трудовиков»). История зачастую творится тайно.
Между тем для революционной еврейской интеллигенции этот декрет прозвучал как стартовый выстрел. Рванувшись из эмиграции в Россию, а из местечек – в столицы после падения монархии, разгрома охранки и упомянутого декрета, она начинает стремительно возрастать в количестве, быстро набирать критическую массу. Возвращались евреи-революционеры и из ссылок, тюрем, чьи двери раскрыло Временное правительство.
Кто позволил им вернуться из-за границы, да еще во время войны? Конечно же – именно свежеиспеченный министр иностранных дел Милюков, который одним из первых же своих распоряжений велел посольствам оказывать помощь возвращению в Россию эмигрантов-революционеров.
Кто распорядился выпустить их на волю, проведя всеобщую амнистию политзаключенных? Конечно же – именно свежеиспеченный министр юстиции Керенский…
Сказанное позволяет утверждать: участие евреев в Феврале было почти незримым, но от того не менее весомым. А уж переход от Февраля к Октябрю роковым образом связан именно с указанными обстоятельствами. В первую очередь, конечно, с фактором реэмиграции и знаменитых «пломбированных вагонов», который историки уже остроумно окрестили прототипом бактериологической войны.
Известный историк революционного движения, осведомленный в его самых закулисных подробностях, В. Л. Бурцев опубликовал 16 октября 1917 года в своей газете «Общее дело» список 159 эмигрантов, пропущенных (точнее бы: запущенных) Германией в Россию в самый разгар войны. Список пассажиров тех вагонов был абсолютно точен; источник – специальный комиссар Временного правительства по ликвидации заграничной охранки С. Г. Сватиков. В этом списке 99 евреев (возможно, больше, т. к. не все расшифрованы), а в самой первой группе из 29 человек, приехавших вместе с В. И. Лениным, их было 17 человек. И среди многих сотен политических эмигрантов, сбежавших еще при Столыпине, но теперь срочно возвращавшихся в Россию, в особенности морем из Америки, евреев было абсолютное большинство.
Вскоре влиятельное еврейское ядро образовалось в руководстве всех левых партий России. Юрий Слезкин указывает, к примеру:
– на I Всероссийском съезде Советов в июне 1917 года по меньшей мере 31 % делегатов-большевиков и 37 % Объединенных социал-демократов были евреями;
– на VI, «большевистском» съезде партии в июле-августе 1917 года, где были широко представлены местные организации из России, на долю евреев пришлось 16 % всех делегатов и 23.7 % членов Центрального комитета;
– на совещании большевистского ЦК 23 октября 1917 года, проголосовавшего за начало вооруженного восстания, евреями были 5 из 12 присутствовавших. Евреями были и трое из семи членов Политбюро, возглавивших Октябрьское восстание (Троцкий, Зиновьев и Григорий Сокольников [Гирш Бриллиант]).
Слезкин делится там же и другой важной информацией: «После Февральской революции все армейские офицеры оказались на подозрении как потенциальные «контрреволюционеры»; новым солдатским комитетам требовались грамотные делегаты; многие грамотные солдаты были евреями. Виктор Шкловский полагал, что в 1917 году евреи составляли около 40 % всех выборных высших должностных лиц в армии. Он и сам был одним из них (комиссаром), а один его знакомый, талантливый еврейский виолончелист, представлял донских казаков. В апреле 1917 года 10 из 24 (41.7 %) членов Бюро Петроградского совета были евреями»