ие уверяют, что число жертв надо считать в 1500–2000 чел. Трупы до сих пор отыскивают и находят то там, то здесь. Полагают, что много трупов сгорело во время пожаров, происшедших от поджогов погромщиков. Трупный запах около некоторых пожарищ, действительно, до сих пор чувствуется».
Документ «Окраины города Киева» описывает в основном ограбления и вымогательства, учиненные солдатами местных гарнизонов в отношении евреев, но завершается рассказом об убийстве более десятка евреев «казаками-чеченцами», составлявшими отдельный отряд Добровольческой армии, на Казачьем дворе по Деловой улице[288]. В документе «Дополнительных сведений о погроме в Белой Церкви» говорится также о грабежах и вымогательствах: «Солдаты стараются сравняться со своими товарищами (погромщиками Фастова. – А. С.) в смысле собственного обогащения… снимают сапоги, ботинки, брюки и проч. Никто и не думает делать какие-либо заявления властям, считая это совершенно бесполезным»[289]. Наконец, полстранички текста с названием «М<естечко> Дымер» рассказывает, как сюда «вошли солдаты отряда с Струка и напали на еврейские дома, грабя их и поджигая». При этом «евреи беженцы из Иванкова не нашли приюта у местных крестьян и многие из них погибли. Прибывший крестьянин рассказывает, что трупы убитых евреев собраны им в кучу и сложены в каком-то помещении, чтобы спасти от собак. Попытки крестьян защитить евреев встречали решительное противодействие со стороны солдат – они отдали приказ, чтобы крестьяне оставили местечко и не мешали грабежу и насилиям»[290].
Говоря о еврейских погромах на территориях, подконтрольных Деникину, надо подчеркнуть два момента, позволяющих утверждать: погромы эти были не просто насилием, грабежом и мародерством. В них – в их истории и предыстории – отчетливо просматривается картина этнической русско-еврейской войны, охватившей Россию и достигшей своего апогея уже после Гражданской войны.
Одним из этих моментов является создание вооруженных отрядов еврейской самообороны по образцу 1905–1907 годов. Но, несмотря на всю показательность этого военного действия, оно было эффективным только в отдельных незначительных случаях, когда речь шла о противодействии небольшим бандам или попросту группкам мародеров и насильников. А когда в действие вступали сколько-нибудь значительные воинские соединения, еврейская самооборона становилась не только вполне бессильным, но и усугубляющим положение средством.
Вторым моментом является фактическое посильное участие еврейского населения в войне на стороне красных, о чем уже рассказано выше и обоснование чему можно найти в том числе в известной книге З. С. Островского «Еврейские погромы 1918–1921 гг.».[291]
Яркий пример дает в данном плане т. н. деникинский «киевский погром», второй по масштабам после фастовского. Выше приводилось на этот счет свидетельство завмобилизацией полковника Дроздовского. В книге Островского можно найти подтверждающий его текст официальной телеграммы деникинского отдела пропаганды, которая гласит: «Ирпень. Освагу, Фастов – Освагу. Кулеш. Официально. Пресс-Бюро 8 (21) октября [1919], № 17. Выяснении неизбежности очищения части Киева, кроме Печорска, отхода обозов, отъезда гражданских и военных властей двинулась толпа до 60 000 человек. Занятию Богунским красным полком частей Киева содействовало местное еврейское население, открывшее беспорядочную стрельбу по отходившим добровольцам. Особенно активное участие при вступлении большевиков принимали выпущенные последними из тюрьмы свыше 1000 коммунистов, так же боевые организации еврейских партий, стрелявшие из пулеметов, винтовок и бросавшие ручные гранаты, обливавшие добровольцев кипятком. 5 (18) октября наши части выбили последние разрозненные отряды красных. Благодаря массовому участию евреев в наступлении большевиков, также деятельной поддержке красных со стороны части еврейского населения, также зарегистрированным возмутительным случаям стрельбы из засад, разным видам шпионажа – среди христианского населения царит с трудом сдерживаемое властями негодование. Подпись – начальник информационной части Лазаревский. С подлинным верно: за командира государственной стражи: поруч. Земченко».
Белые войска входили в Киев, вполне определенно настроенные в отношении евреев. Мало того, что при подходе к городу ими был разбит «еврейский красный батальон», сформированный на национальной основе из местных жителей. Вступив в Киев, им пришлось свидетельствовать необычайные зверства, которые в рамках красного террора осуществляла киевская «чрезвычайка», вся руководимая евреями, да и состоящая в большинстве своем из них же. Население Киева радостно встречало освободителей и делилось с ними своими мыслями и чувствами. Некто Л-ая, очевидец этих событий, оставила такие воспоминания об этих днях: «А в толпе уже один только разговор, одна общая для всех тема: «жид». Ненависть к ним объединила всех, и какая ненависть: «жиды, жидовка, комиссар, комиссарши». «Бить, резать, грабить»… все, без исключения, отождествляют евреев с большевиками, и все, без исключения, требуют для них наказания»[292]. Такие настроения господствовали в освобожденном от красных Киеве.
После занятия Киева белогвардейцами долгие списки конкретных домов, из которых евреи обстреливали добровольцев, печатались аж в трех выпусках киевской газеты «Вечерние огни» 18, 19 и 20 октября. В правительственном официозе «Киевлянин» также публиковались подобные подробности. В этой же газете была размещена страшная и пронзительно откровенная статья Василия Шульгина «Пытка страхом», где с потрясающей силой раскрывается психологическая атмосфера предпогромных дней, вся внутренняя подоплека событий:
«По ночам на улицах Киева наступает средневековая жизнь. Среди мертвой тишины и безлюдья вдруг начинается душу раздирающий вопль. Это кричат жиды. Кричат от страха… В темноте улицы где-нибудь появится кучка пробирающихся вооруженных людей со штыками, и, увидев их, огромные пятиэтажные и шестиэтажные дома начинают выть сверху донизу…
Целые улицы, охваченные смертельным страхом, кричат нечеловеческими голосами, дрожа за жизнь… Это подлинный непритворный ужас, настоящая пытка, которой подвержено все еврейское население.
Русское население, прислушиваясь к ужасным воплям, вырывающимся из тысячи сердец под влиянием этой «пытки страхом», думает вот о чем: научатся ли евреи чему-нибудь в эти ужасные ночи? Поймут ли они, что значит разрушать государства, которые они не создавали? Поймут ли они, что значит, по рецепту «Великого учителя Карла Маркса», натравливать один класс против другого? Поймут ли они, что значит осуществить в России принципы «народоправства»? Поймут ли они, что такое социализм, из лона которого вышли большевики? Поймут ли они, что им теперь следует делать? Проклянут ли они теперь во всех синагогах и молельнях перед лицом всего народа тех своих соплеменников, которые содействовали смуте?
Покается ли еврейство, бия себя в грудь и посыпав главу пеплом, покается ли оно в том, что такой-то и такой-то грех свершили сыны Израиля в большевистском безумии? Пред евреями стоят два пути: один путь – покаяния, другой – отрицания, обвинения всех, кроме самих себя. И от того, каким путем они пойдут, зависит их судьба.
Неужели же эта «Пытка страхом» не укажет им истинного пути?…»
Разумеется, все эти вопросы остались без ответа и до наших дней. Это в теории. На практике же, как совершенно верно пишет Островский, «еврейские трудящиеся массы ответили на это провокационное выступление массовым переходом на сторону Советской власти. «Пытка страхом» и погромный террор только усилили тягу еврейского пролетариата к коммунизму, и вместо всенародного покаяния, которого Шульгин требовал, еврейские массы, в особенности их рабочий авангард, усилили свою борьбу против кровавого режима – буржуазно-помещичьей клики».
Чрезвычайно характерной представляется в данной связи метаморфоза, произошедшая с кадетской партией, которая на всех белых фронтах России превратилась в главную антибольшевистскую политическую партию, в главного непримиримого противника большевиков[293]. Мы помним, что от создания и по крайней мере до Октября 1917 года кадеты к своим главным задачам причисляли борьбу за равноправие евреев, были главными защитниками их интересов и пользовались поддержкой еврейства, в том числе финансовой. Свой партийный официоз «Речь» сами же кадеты именовали «еврейской» газетой, по свидетельству Ариадны Тырковой. Какую же невообразимо радикальную эволюцию надо было проделать кадетам, чтобы, как пишет Островский, на своей конференции, состоявшейся в Харькове 19 ноября 1919 года, «т. е. в самый разгар погромной вакханалии», взять Добровольческую армию «под свою защиту и в то же время довольно недвусмысленно пригрозить еврейскому населению ужасными последствиями, если оно не удержит свои революционно-настроенные элементы от активной поддержки большевистского движения. «Российское еврейство должно понять, что если оно не станет определенно за полную и безусловную поддержку национальной диктатуры и «Добровольческой» армии, которые восстановляют русскую государственную жизнь, то для него нет спасения». Таков подлинный текст принятой резолюции».
Но и шульгинский призыв, и кадетская декларация так и остались гласом вопиющего в пустыне и не возымели желаемого действия. Отношение евреев в целом к Белой армии, к белогвардейцам в условиях русско-еврейской войны оставалось неизменным, зеркально отражая отношение контрреволюционеров к евреям. Бывали, конечно, исключения: мы порой встречаем еврейские фамилии не только среди офицеров Доброармии, но даже среди героев Гражданской войны с белой стороны. Любопытным свидетельством является редчайшее литографированное издание «Трехцветный флаг. Победная песнь Добровольческой армии» (Ростов-на-Дону, 1919), где слова князя Ф. Касаткина-Ростовского положены на музыку, сочиненную Мироном Якобсоном для голоса и рояля