Все перечисленное не оставляет сомнений в том, на чьей стороне был Черчилль сердцем и умом до поры до времени. Конечно, он поначалу инстинктивно и без колебаний выбрал сторону белых против красных.
Однако в своих мемуарах Черчилль тщательно создает иллюзию своей объективности и собственной незначительной причастности к событиям. (Он скромничает напоказ: «Я не нес ответственности ни за самую идею интервенции, ни за те соглашения и обязательства, какие были с ней связаны. Равным образом и не мне было решать, должна ли была продолжаться интервенция после перемирия или нет».)
Хорошо информированный, как всегда, Черчилль предлагает читателю масштабную картину происходящего на просторах всей России от Севера и Польши до Дальнего Востока, не забывая при этом рассказывать о позиции тех, кто вершил судьбами послевоенного мира, определяя на будущее глобальный политический расклад. Главная задача Черчилля – правдоподобно разъяснить читателю те задачи, которые Великобритания должна была и пыталась решить в России, свершая масштабную интервенцию и оказывая помощь белым правительствам. А потом объяснить так же убедительно, почему она перестала делать то и другое.
Объяснение ведется в трех планах. Про грабительские цели интервентов, ярко проявившиеся в вывозе разнообразных природных ресурсов из Баку или Русского Севера, Черчилль, конечно же, умалчивает. Он приводит совсем другие оправдания. На первом плане у него – проблемы, связанные с «великой войной»; такова вообще была позиция тогдашнего британского официоза. На втором плане – создание буфера – в виде Польши, стран Прибалтики и Финляндии – между опасной красной Россией и Европой. Только на третьем – довольно слабо акцентируемая угроза красной экспансии (книга писалась после провала революции в Венгрии и провала «русского варианта» революции в Германии). А про евреев и вовсе почти ничего не говорится. Правда, однажды на весь четырехтомник Черчилль все-таки обмолвился, как бы ни с того ни с сего:
«Я употребил все свое влияние на то, чтобы предупредить всякие эксцессы и добиться согласованных действий. 18 сентября я писал: «Крайне важно, чтобы генерал Деникин не только сделал все от него зависящее, чтобы не допустить еврейских погромов в освобожденных областях, но чтобы он выпустил прокламацию против антисемитизма»… 9 октября я телеграфировал Деникину, убеждая его удвоить усилия, чтобы подавить антисемитские чувства и этим оправдать честь добровольческой армии».
Но эта ремарка на полях его широкого повествования сделана вскользь и производит впечатление попытки оправдаться между делом перед влиятельным читателем, а вовсе не заглянуть в суть происходившего. Попробуем сами сделать это, исходя из фактов, в том числе изложенных им самим.
Свои труды на российской почве Черчилль начал на посту военного министра с того, что с присущей ему кипучей деятельностью и энергией стал подталкивать своего высокопоставленного друга Ллойд Джорджа к более активной борьбе с большевиками. Но тот предпочел переложить хлопоты на своего нового министра: «Имея в своем непосредственном ведении наши военные обязательства в Архангельске, по отношению к Колчаку и Деникину, я неоднократно побуждал премьер-министра принять по отношению к России определенную политику… В конце концов он предложил мне поехать в Париж и установить самому, что можно было сделать в тех пределах, какие были нами намечены. Таким образом, в связи с этим поручением 14 февраля я пересек Ла-Манш…».
Приглашение на эту международную конференцию было передано и в Москву. Красные комиссары были готовы на все и откупались чем угодно, лишь бы их оставили а) в покое и б) в Кремле: «Большевики ответили по радио 6 числа текущего месяца, говоря, что они готовы идти навстречу желаниям союзных держав по вопросу об уплате долгов, о предоставлении концессий на разработку лесных и горных богатств, о правах держав Антанты на аннексию тех или других территорий России». Однако союзники выставили неприемлемое для них условие, «чтобы сейчас же прекратились бои и впредь не возобновлялись». На это большевистское правительство пойти не могло и, как пишет Черчилль, «на словах принимая приглашение явиться на Принцевы острова, на деле вместо того, чтобы соблюдать условия перемирия, начало наступление в разных направлениях и в настоящее время ведет атаку на нескольких фронтах». Фактически это была попытка принудить красных прекратить Гражданскую войну. Но из этого, конечно, ничего не вышло. Конференция прошла без них и без белых – вообще без представителей России, судьбу которой решали у нее за спиной.
На этой исторической февральской конференции Черчилль с изумлением убедился, что, во-первых, у победоносных стран Европы нет единого мнения в отношении России, а во-вторых, что у Америки вообще нет выношенной точки зрения на этот счет. На его прямой вопрос Вудро Вильсону «Не могли ли бы мы прийти к какому-нибудь определенному решению в вопросе о России?» последовал ошеломляющий своим простодушием ответ президента: «Россия представляет собою задачу, решения которой он не знает и на решение которой не претендует в данный момент». У Вильсона не было готовой позиции, он был попросту некомпетентен. Для него тоже все определялось войной с немцами. Хотя она, в сущности, уже закончилась, но до Версальского мирного договора (28 июня 1919 года) было еще далеко, поэтому он лишь невразумительно заявил о готовности США «участвовать в равной доле со всеми другими союзниками в проведении всех тех военных мероприятий, которые они найдут нужным применить для того, чтобы помочь русским войскам, находящимся на поле сражения». С этим и отбыл домой. Что он имел в виду? Внутреннюю ситуацию в России и большевистский переворот он не комментировал никак. Он просто был не в курсе дела, Россия его не очень интересовала[356].
Но неугомонный Черчилль рвался в бой с коммунистами и тогда же предложил «создать специальный союзный совет, который ведал бы русскими делами и состоял бы из политической, экономической и военной секций; этому совету должна была быть предоставлена исполнительная власть… Я предложил также немедленно выяснить, какие имелись в распоряжении средства для военных действий и как их лучше можно было бы координировать». То есть в те дни им явно владела идея войны с Россией или военного давления на нее.
Тем временем 22 февраля американцы, по согласованию с Ллойд Джорджем, направили в Россию с тайной миссией Уильяма Буллита, имевшего там встречу с Лениным. Через неделю или две он вернулся в Париж с предложениями советского правительства, готового идти на соглашение. Однако эта попытка у красных сорвалась, поскольку, во-первых, «армии Колчака как раз в это время достигли в Сибири значительных успехов», а во-вторых, Бела Кун только что поднял коммунистический мятеж в Венгрии, в связи с чем негодование французов и англичан против всякого соглашения с большевиками достигло своего предела, и советские предложения… вызвали всеобщее презрение».
Черчилля отнюдь не огорчил такой исход миссии Буллита, ведь он хотел не замирения, а войны с большевиками. 27 февраля 1919 года он в очередной раз побеспокоил премьер-министра жалобой на то, что «в то время, как эта помощь [белым] весьма ощутительно истощает наши ресурсы, цели ее не проводятся с достаточной силой, чтобы привести к определенным результатам. В основе всего предприятия не чувствуется достаточного желания «выиграть дело». По всем пунктам нам не хватает как раз того, что необходимо для достижения реального успеха. Отсутствие желания «выиграть дело» сообщается и нашим войскам, неблагоприятно воздействуя на их моральное состояние, и нашим русским союзникам, задерживая все их начинания, и нашим врагам, возбуждая их усилия… Военные соображения находятся постоянно в зависимости от политических решений, которые до сих пор не приняты окончательно. Так, например, по основному вопросу союзные державы в Париже не решили, желают ли они воевать с большевиками или заключить с ними мир…».
Через две недели он 14 марта 1919 года вновь жалуется премьер-министру на отсутствие «определенной политики со стороны союзников и какой бы то ни было действительной поддержки с их стороны тех военных операций, которые ведутся против большевиков в различных пунктах России», из-за чего текущие обстоятельства оказываются «крайне тяжелыми для антибольшевистских войск».
Пока Верховный совет Антанты (созданный в конце войны, он просуществовал до середины 1920-х) раздумывал и согласовывал варианты, армии Колчака и Деникина, предпринимая героические и самоотверженные усилия, за полгода добились значительных результатов, и Совет наконец-то принял определенное решение: 26 мая 1919 года адмиралу Колчаку была послана нота за подписью основных действующих лиц: Клемансо, Ллойд Джорджа, президента Вильсона, Орландо и японского делегата Сайондзи. Там, после краткой преамбулы исторического характера, говорилось главное:
«В настоящее время державы союзной коалиции желают формально заявить, что целью их политики является восстановление мира внутри России путем предоставления возможности русскому народу добиться контроля над своими собственными делами при помощи свободно избранного учредительного собрания, восстановить мир путем достижения соглашения в спорах, касающихся границ русского государства и выяснить отношения этого последнего к своим соседям, прибегнув для этого к мирному арбитражу Лиги Наций.
На основании своего опыта последних двенадцати месяцев они пришли к убеждению, что достигнуть вышеуказанной цели невозможно, если они будут иметь дело с советским правительством Москвы. В силу этого они готовы оказать помощь правительству адмирала Колчака и его союзникам оружием, военным снаряжением и продовольствием для того, чтобы дать этому правительству возможность сделаться правительством всей России при условии, что оно гарантирует им уверенность в том, что политика правительства адмирала Колчака будет преследовать ту же цель, которую преследуют державы союзной коалиции.