Черчилль уверяет читателя: «Решено было, что эвакуация будет совершаться под прикрытием внезапного наступления на неприятеля. Требовалось нанести ему такой чувствительный удар, чтобы пока ему удалось опомниться, на побережье не осталось бы ни одного британского солдата и ни одного лояльного русского, искавшего у нас защиты и приюта».
Однако дальнейший ход событий был поистине трагичен. Проведав, что англичане готовятся отбыть восвояси, части Красной армии перешли 4 сентября в атаку, заставив англичан ускорить приготовления к отъезду и уйти с передовых позиций, бросая тяжелую технику (они даже оказались вынуждены взорвать свои два боевых корабля-монитора). 27 сентября 1919 года последний английский корабль ушел из Архангельска. Как указывает «король Карелии» полковник Вудс, «последний британский солдат покинул Кемь 29 сентября, а Мурманск – 12 октября». Белые русские были оставлены на произвол судьбы.
«Полная безопасность была обеспечена всем русским – мужчинам, женщинам и детям, желавшим покинуть Север. Все же те, кто оставались и продолжали гражданскую войну, делали это исключительно по своей собственной воле», – заверяет нас Черчилль в своих мемуарах. Как бы не так!
Задержав наступление из-за ледостава, Красная армия уже в начале февраля 1920 года снова двинулась вперед и 21 февраля вошла в Архангельск. Узнав о взятии Архангельска, вооруженное восстание подняла подпольная группа в Мурманске и того же 21 февраля город перешел в руки большевиков. Оставшиеся белогвардейские части, всего около 10 тыс., оказались отрезаны от линий снабжения и от возможности морской эвакуации (англичанам удалось увезти не более 6.5 тыс. человек). 13 марта красная дивизия вступила в Мурманск. На этом организованное сопротивление белых на Севере окончилось, после чего сразу же началась кровавая расправа над побежденными, продолжавшаяся в течение всей весны и лета 1920 года. Одних только офицеров было уничтожено свыше 800 человек, не считая вообще «буржуев», среди которых жертв было на порядок более. К началу сентября Архангельск уже называли «городом мертвых», а Холмогоры – «усыпальницей русской молодежи»[360].
Той же осенью аналогичным образом завершилась белая эпопея и на Юге России (с белой Сибирью было покончено еще весной 1920 года, и Деникин был разгромлен примерно тогда же). Титаническими усилиями Врангеля и его Русской армии удалось отсрочить финал и спасти порядка 140 тысяч беженцев, включая солдат и офицеров. Но это был лишь эпизод общей агонии, а оставшихся в России ждал кошмар наяву. Далеко не все жаждавшие спасения смогли уехать. Вспоминает жена кавторанга Всеволода Дона: «На берегу стояли тысячи людей, умоляющих их взять. Многие бросались на колени с протянутыми руками… Залпы красных были слышны все яснее… В городе стоял невообразимый хаос»[361]. Черчилль подтверждает: «Не хватало судов и для половины охваченных паникой масс. Дикий неприятель с ликованием вскоре покончил с их последними отчаявшимися защитниками»[362].
Гражданская классовая война в целом в России закончилась, однако долго еще продолжалась война этническая, русско-еврейская. Началась, попросту говоря, резня беззащитного населения, унесшая за первые десять послереволюционных лет примерно 2 млн жертв красного террора. И еще примерно столько же унесла вынужденная эмиграция. В результате вся русская биосоциальная элита, рощенная тысячу лет, была сметена, снесена, уничтожена[363]. Худшего геноцида не переживал ни один народ за всю историю антропосферы. Потеря этого тонкого слоя (согласно последней переписи царского времени, лица умственного труда составляли среди занятого населения всего 2.7 %), создавшего все чудеса русской техники и культуру Серебряного века, оказалась невосполнима и непоправима.
Уже цитировавшийся автор книги о еврейских погромах З. С. Островский так характеризовал в 1926 году эту эпоху:
«Торжество революции и победа Советской власти принесли спасение и братскую помощь измученному еврейскому населению Украины и Белоруссии, над которым в течение четырех лет висел дамоклов меч объединенной и сплоченной контрреволюции и реакции.
Советская армия многократно спасала еврейское население от поголовного истребления (Проскуров, Житомир, Елисаветград и др.). И потому мы видим, что из всех правительств и властей, сменившихся в период гражданской войны на обширной территории бывшей Российской империи, Советская власть была единственной властью, которую еврейское население встречало с искренней радостью, как избавительницу от страданий и смерти.
…Железная рука пролетарского правосудия беспощадно и сурово покарала всех действительных мародеров и погромщиков, прислужников российской и международной реакции».
Островский, изо всех сил кадя победившим большевикам, писал о белых, затеявших, по его мнению, опасную игру, которая «окончилась трагически для самих игроков: они захлебнулись в море пролитой ими крови и были затем выброшены на свалочный пункт истории, как хлам и падаль… Такая же судьба постигла вскоре и Деникина, и Врангеля, и всех тех, кто пытался повернуть обратно колесо истории».
Увы, с уходом за рубеж последних защитников старой доброй России и русского народа «беззаконная игра миллионами человеческих жизней», упомянутая Островским, только начиналась, и подлинным морям крови только еще предстояло пролиться.
Российские Север и Юг – важнейшие очаги сопротивления большевикам, в чем-то контрастные, но тем более удобные для сравнения, когда речь заходит о красном терроре как кульминации русско-еврейской войны, поскольку общие черты просто бросаются в глаза. На Юге легендарными палачами были Мендель Абелевич Дейч (в 1920 году заместитель председателя, а затем председатель Одесской ЧК); Бела Кун и Розалия Самойловна Землячка, ответственные за зачистку Крыма; в Киевской ЧК, судя по материалам «Особой Следственной Комиссии на Юге России», руководили почти исключительно евреи: Иосиф Сорин (Блувштейн), Яков Лившиц, Яков Шварцман, Рубинштейн, Фаерман и др., и даже бывшая актриса еврейского театра Эда Шварц, принимавшая личное участие в расстрелах. А на Севере свирепствовала не менее легендарная троица: маньяк Михаил Сергеевич Кедров[364], его заместитель чекист и брат чекиста Иван Петрович Павлуновский[365]и жена Кедрова – Ревекка Акибовна Майзель (Раиса Пластинина), лично расстрелявшая 87 офицеров, 33 местных жителя и потопившая баржу с пятьюстами беженцами и бывшими белыми офицерами и солдатами[366].
Впрочем, в Петрограде-Ленинграде, Москве, Сибири и всех других регионах Советской России, а потом СССР происходило примерно то же самое. Один обер-палач Генрих Григорьевич Ягода (Енох Гершенович Иегуда) чего стоил! Автор интересного и убедительного исследования повествует, что тот, руководя советской карательной системой, превратил ее в клановое еврейское предприятие, в главный орган юдократии: «Так, цепляясь друг за друга и тщательно сохраняя свою монополию, заполняли органы ЧК-ГПУ-НКВД и другие «руководящие высоты» все новые и новые соплеменники всесильного Г. Г. Ягоды… «Кадровая политика» Г. Г. Ягоды была направлена на укомплектование ОГПУ людьми типа Блюмкина, Флекснера, Мехлиса, Биргера и т. п., был бы еврей, а остальное приложится»[367]. Именно Ягодой, например, было проведено тотальное избиение бывших царских и белых офицеров в 1931 году, известное под кодовым названием «Операция Весна».
Все, происходившее в России в ходе Гражданской войны и красного террора, который длился еще долго по ее окончании, было метко названо «Русским Холокостом» в одноименной статье бывшего первого мэра Москвы, либерального профессора и демократа первой волны Гавриила Попова[368]. К этому определению, собственно, и добавить-то нечего. Разве что подчеркнуть, что таков был итоговый результат не только Гражданской, но и русско-еврейской этнической войны.
Любопытно, что обостренная ненависть к белогвардейцам – особенно к офицерам и казакам – на поколения осталась в крови у евреев, вся советская пропаганда (литература, журналистика, кино) была под ее влиянием до самого конца, да и сейчас она порой прорывается на экраны, на страницы газет и книг, в Интернете…
Я полагаю, в свете всего вышесказанного, что пролитая большевистскими палачами русская кровушка – в значительной степени лежит на совести англичан.
Конечно, Черчилль предугадывал масштаб и последствия катастрофы, которой со всех точек зрения являлось установление красной диктатуры в России. В своих мемуарах он подыскивает для читателя отдельные тому причины, пытается находить частные вины. Ему было необходимо определиться в отношении главного носителя исторической ответственности. Например, так: «Тех чужеземных войск, какие вошли в Россию, было вполне достаточно, чтобы навлечь на союзников все те упреки, какие обычно предъявляли к интервенции, но недостаточно для того, чтобы сокрушить хрупкое здание советского режима». Или вот еще причины: «Несогласованная политика и противоречия между союзниками, недоверие американцев по отношению к японцам и личное нежелание президента Вильсона сделали то, что вмешательство союзников в дела России во время войны остановилось на таком пункте, на котором оно приносило наибольший вред, не получая никакой выгоды». Или вот еще важнейшая из причин – Европа попросту смертельно устала от «великой войны» и ей стало не до какой-то там России с ее кровавым безобразием. Именно поэтому «перемирие явилось смертельным приговором для русского национального дела. До тех пор, пока это дело было сплетено с мировой задачей, которую взялись разрешить 27 держав, воевавших с Германией, победа была обеспечена. Но когда великая война внезапно кончилась и победители поспешили к себе, чтобы заниматься собственными делами, и каждое правительство пало жертвой послевоенной усталости, то та волна, которая могла бы вынести русских далеко вперед, быстро отступила и оставила русских в одиночестве».