В этих объяснениях нет лжи, но нет и всей правды.
Между делом надо было снять любые подозрения с себя – как в неэффективности, так и в нецелесообразных расходах. Подчеркивая, что он действовал, «занимая подчиненное и в то же время очень ответственное положение», Черчилль с примерным цинизмом оправдывается перед британским читателем за произведенные траты, выдавая попутно истинный характер и масштаб помощи Белому движению, которая была на деле сравнительно невелика: «В Сибири наша роль была вообще незначительной, но Деникину мы оказали очень существенную поддержку. Мы дали ему средства для вооружения и снаряжения почти четверти миллиона людей. Стоимость этих средств исчислялась в 100 млн фунтов стерлингов, но эта цифра абсурдна. В действительности расходы, не считая военного снаряжения, не превышали и десятой доли этой суммы. Военное снаряжение, хотя и стоило дорого, составляло часть расходов великой войны; оно не могло быть продано, и учесть его точную стоимость невозможно. Если бы это снаряжение осталось у нас на руках до тех пор, пока оно не сгнило бы, мы бы только терпели лишние расходы по хранению…»
Что и говорить, весьма самокритичное признание, не требующее комментариев. Но Черчилль, разумеется, ни в чем не винит ни себя, ни свою страну. Он только не без основания считает, что «существовали такие элементы [помимо материальной помощи союзников и собственно белых армий, он перечисляет поляков, финнов, эстонцев, литовцев, латышей, отчасти румын, сербов и чехов], которые, если бы они действовали согласно, легко могли бы достигнуть успеха. Но среди них не было никакой согласованности, и это в силу полного отсутствия какой бы то ни было определенной и решительной политики среди победоносных союзников». Черчилль не без иронии подсказывает читателю, сочувствующему бессчетным русским жертвам красной диктатуры, что «ответственность за их судьбу падает на те могущественные и великие нации, которые в ореоле победы оставили свою задачу незаконченной». «Лишенные моральной поддержки в мировом масштабе и разделенные несоответствием в национальных стремлениях с пограничными государствами, с Польшей и с Румынией, русские националисты терпели поражение и погибали один за другим».
Но в конечном счете всю главную ответственность за проигрыш Гражданской войны и за триумф большевиков Черчилль возложил, конечно же… на самих белогвардейцев! Ни разу не побывав на фронтах «Гражданки», не быв свидетелем невероятного героизма и стойкости белых армий, он позволил себе в одном пассаже полностью обелить союзников (Англию в первую очередь) и очернить Белую армию:
«Мы, во всяком случае, можем сказать, что русские войска, лояльные по отношению к союзникам, не были оставлены без средств самообороны. Им дано было оружие, при помощи которого они могли бы безусловно добиться победы, если бы это были люди более высоких духовных качеств и если бы они лучше знали свое дело и свой народ… Не недостаток в материальных средствах, а отсутствие духа товарищества, силы воли и стойкости привело их к поражению. Храбрость и преданность делу горели в отдельных личностях; в жестокости никогда не было недостатка, но тех качеств, какие дают возможность десяткам тысяч людей, соединившись воедино, действовать для достижения одной общей цели, совершенно не было среди этих обломков царской империи. Железные отряды, действующие при Морстон-Муре, гренадеры, сопровождавшие Наполеона в его походе ста дней, краснорубашечники Гарибальди и чернорубашечники Муссолини были проникнуты совершенно различными моральными и умственными устремлениями… Но все они горели огнем. У русских же мы видим одни только искры».
Всем, кто когда-либо работал с архивами белых армий, изучал материалы, и особенно мемуары участников, ясно, что перед нами клевета чистой воды и ничего более. Понятно, что иначе отвести обвинения от своей страны и от себя лично в предательстве Белого дела Черчилль не мог. Пусть Бог его за это судит.
Впрочем, Черчилля не очень-то волновало, что о нем будут думать в далекой России. Что же до своих непосредственных читателей-англичан, то для них он посчитал достаточным оправдать всю свою российскую эпопею тем соображением, что в результате интервенции и помощи Колчаку и Деникину «большевики в продолжение всего 1919 года были поглощены этими столкновениями», а в результате «Финляндия, Эстония, Латвия, Литва и главным образом Польша, могли в течение 1919 года организовываться в цивилизованные государства и создать сильные патриотически настроенные армии». В итоге «санитарный кордон» по границе Советской России был создан – и это вполне приемлемый, оправданный результат всех трудов, затрат и жертв.
То, чего недоговорил Черчилль о своей роли в роковых исторических событиях, во многом определивших лицо XX столетия, обязаны досказать историки. Сделаю и я такую попытку.
Как Черчилль переменился к Белому делу
Прежде всего попытаемся заглянуть в голову к британскому военному министру, используя книгу Гилберта и его собственные сочинения. Ибо людьми такого масштаба всегда двигают вначале идеи, убеждения, а уж потом соображения целесообразности и практицизма.
Гилберт утверждает: «Стремясь сокрушить большевизм в России, Черчилль детально проанализировал состав и организацию большевистского правительства в Москве. Ему были известны имена и происхождение всех вождей большевиков. Черчилль ошибочно считал, что чуть ли не единственным членом Центрального Комитета нееврейского происхождения был лишь Ленин. Ни Черчилль, ни его коллеги не были в курсе, что дед Ленина по отцу был евреем[369]… Выступая 2 января 1920 года в Сандерленде с обзором международной ситуации, Черчилль назвал большевизм «еврейским движением». Черчилль не испытывал ничего, кроме презрения к тому, что он называл «грязным большевистским кривляньем»».
Но вот свидетельство поважнее: «Черчилль тщательно изучил систему большевистского террора против политических оппонентов, демократов и сторонников соблюдения конституции, и он знал о той существенной роли, которую отдельные евреи играли в установлении и поддержании большевистского режима» (55).
В своей статье о евреях, опубликованной 8 февраля 1920 года в «Иллюстрейтед санди геральд»[370], он писал откровенно, жестко и актуально: «Некоторым людям нравятся евреи, а некоторым – нет, но ни один думающий человек не сомневается, что это наиболее угрожающая раса из всех, когда-либо появлявшихся на земле… В особенности если мы посмотрим, с какой жесткостью евреи расправляются с Россией, сравнительно с тем, как мягко они обращаются с Англией. Среди ужасов современности нашей стране можно позавидовать».
Черчилль конкретизирует: «Эта банда невообразимых личностей, этот мутный осадок больших городов Европы и Америки, мертвой хваткой схватил за волосы русский народ и стал неограниченным правителем этой огромной империи. Никак нельзя преувеличить ту роль в создании большевизма и в большевистской революции, которую играли эти интернациональные и большей частью атеистические евреи, безусловно величайшую, которая перевешивает все остальные. За исключением Ленина, все их лидеры евреи. Более того, теоретическое вдохновение и практическое исполнение идет именно от еврейских лидеров. Поэтому Чичерин, чистый русский, был вытеснен Литвиновым. Влияние таких лиц, как Бухарин и Луначарский[371], не может быть сравнимо с влиянием Троцкого, диктатора Петрограда Зиновьева, или Красина, или Радека, евреев. В советских государственных учреждениях подавляющее преобладание евреев потрясает еще более. Руководство ЧК – в руках у евреев, а иногда даже у евреек».
Гилберт также не прошел мимо этой в высшей степени ответственной, можно сказать знаковой, статьи Черчилля. Но он акцентировал и другой ее смысл, выраженный в словах: «Не стоит и говорить, что самая страстная жажда мести евреям возникла в груди русского народа. При этом толпы разбойников, которыми была наводнена Россия, торопились насытить свою жажду крови и мести за счет неповинного еврейского населения, когда только представлялась такая возможность» (59).
Мы видим, таким образом, что Черчилль все знал и вполне трезво понимал, однако главный пафос, ради которого статья была написана, состоял в пропаганде сионизма как лучшего лекарства против коминтерна. «Сионизм против большевизма» – удобный тезис, позволивший Черчиллю оправдать и свой филосемитизм, и ту поддержку сионизма, в которую он был уже с головой погружен. Правда, он питал (или делал вид, что питает) надежды явно несбыточные, когда писал: «Начинающаяся борьба между евреями-сионистами и евреями-большевиками есть борьба за душу еврейского народа… Поэтому особенно важно, чтобы в каждой стране евреи… принимали значительное участие в борьбе с большевистским заговором». Таким путем они смогли бы «восстановить честь еврейского имени» и показать всему миру, что «большевизм не есть еврейское движение, что в действительности он страстно отвергается подавляющей частью самих евреев» (61). Черчилль не был наивным простачком. Тем более что за несколько недель до того, как написать эту статью, Черчилль получил и освоил новое британское издание «Протоколов сионских мудрецов» (62). Дело хуже: он хотел ошибиться к своей пользе. И преуспел весьма.
Но роль Черчилля в истории и триумфе сионизма мы рассмотрели в другой главе. Здесь же мне важно подчеркнуть, что Черчилль не имел даже возможности заблуждаться о роли и значении евреев в так называемой русской революции. Он владел картиной событий в максимально возможной по тем временам полноте. И если бы им руководила только ненависть к идеям коминтерна и к большевизму как историческому феномену, то нет сомнений, что он, со своей бульдожьей хваткой, напором и талантом оратора и публициста, стоя во главе военного министерства, смог бы, опираясь как на консерваторов в целом, так и на многих представителей других партий, преодолеть меркантильное миролюбие Ллойд Джорджа и довести до конца начатое: свергнуть власть большевиков в России. Как и собирался было в начале своей министерской карьеры.