Черчилль и сам признавался в написанном им «Мировом кризисе» насчет беседы, состоявшейся у него с Ллойд Джорджем вечером 11 ноября 1918 года. Тогда собеседники толковали о необходимости возродить Германию для борьбы немецкими руками против Советской России. В те годы этот план провалился из-за революции в Германии, но Черчилль ничего не забыл, и в 1945 году ситуация повторилась. Менялись обстоятельства, политические фигуры, но его ненависть к русским оставалась неизменной[377]…
Черчилль – азартный политик, и если бы исполнение плана зависело только от него, кто знает, чем бы все кончилось. Но Трумэн, хотя и располагал уже атомной бомбой, проявил более благоразумия, будучи сильно впечатлен успехами Красной армии; он усомнился в том, что война с СССР принесет англосаксам желаемый результат. Его военные эксперты рекомендовали не связываться с лучшей – как уже стало ясно всем – армией мира. И он дрогнул и не поддержал проект. Немало способствовало тому, во-первых, успешное взятие русскими Берлина, а во-вторых, стремительная передислокация Красной армии 29 июня 1945 года, за день до планируемого начала новой войны (это было вызвано тем, что советская разведка добыла план операции «Немыслимое», который стал известен нашему руководству и лично Сталину). Англосаксы не посмели нанести нам предательский удар, поняв, что их планы раскрыты, – и ход истории пошел так, как он пошел, а очередная «точка невозврата» благополучно осталась позади.
Кроме того, вмешалось еще одно немаловажное обстоятельство. В Англии началась избирательная кампания 1945 года, в которой возглавлявший консерваторов Черчилль рассчитывал победить как главный герой разгрома гитлеровского Рейха. В этих условиях ему было важно убедить избирателей во всех военных заслугах консерваторов, в том числе в том, что именно они обеспечили победоносный союз с СССР. Черчиллю пришлось даже изображать дело так, будто он является «лучшим другом Сталина». Показать свое истинное лицо, демонстративно развернувшись на 180 градусов, он не посмел даже при всем своем цинизме. И операция «Немыслимое» осталась только на бумаге[378].
Впрочем, только ли на бумаге? Не тот человек был сэр Уинстон Черчилль, чтобы так легко отступить. На взгляд многих историков, разделяемый автором этих строк, Третья мировая война в действительности, безусловно, началась уже на следующий год после Второй, только приняла по необходимости новые формы «холодной войны». Творцом-новатором этих форм приходится признать нашего героя. А подготовленная им, хоть и не состоявшаяся в июле 1945 года война против СССР послужила для него – в этом ее исторический смысл – прологом и «аэродромом подскока» к Холодной войне.
От лица силы – от лица всего Запада
Черчилль вообще – надо отдать ему должное – многое предугадал, а многое и предопределил в послевоенном мире. В том его обустройстве, которым мы «наслаждаемся» даже и в наши дни XXI века. Это – свидетельство хоть и злого, но сильного, проницательного ума, способного схватить самую суть явлений, сделать верные, далеко идущие выводы. Он был истинный стратег, архитектор будущего. Кое о чем из всего этого я намерен сказать на данных страницах.
Провалом замысла Черчилля о нападении на Красную армию и СССР началась череда политических поражений политика. Родные и близкие уже на исходе войны уговаривали его оставить государственную карьеру и уйти на покой, будучи на вершине славы. Но 71-летний старый боец решил участвовать в новых выборах и… с треском проиграл их в середине июля 1945 года. На мой взгляд, получил по заслугам.
Уйдя в отставку, он, однако, не сложил оружие. Оставив мелочные заботы главного управляющего страны, сосредоточился на стратегических проблемах развития всего мира. В 1945–1951 годах Черчилль много выступает в печати, объезжает разные страны, наносит визиты государственным деятелям, произносит речи, присутствует в качестве почетного гостя на множестве мероприятий. Словом, старается активно влиять на ход дел в мировой политике.
«Я чувствую себя очень одиноким без войны», – говорил он своему личному врачу Морану в первые послевоенные дни. Но война, похоже, всегда была с ним, где бы, с кем бы и кем бы он ни был…
В 1946 году основные глобальные политические задачи первой очереди – по крайней мере, две из трех – были для Черчилля благополучно решены: Германия сокрушена, судьба Палестины (в недалеком будущем Израиля) определилась. Теперь, наконец, следовало заняться Россией, добиться ее крушения. На этом он и сосредоточился.
Почти всю зиму 1945–1946 годов Черчилль провел в Соединенных Штатах, ведя на сей предмет многочисленные переговоры с президентом Трумэном, руководителями государственного департамента и другими деятелями. Это был масштабный поиск взаимопонимания, консенсуса, выработка общей политической линии, прежде всего – в отношении Советской России. 10 февраля на встрече с Трумэном Черчиллю удалось согласовать основные положения новой мировой политики.
После этого в течение нескольких недель, проведенных на фешенебельном курорте во Флориде, Черчилль прорабатывал и совершенствовал свою будущую знаменитую Фултонскую речь. Особо надо отметить, что Черчилль согласовал все ее основные положения не только с американцами – президентом Трумэном и госсекретарем Бирнсом, но и с первыми лицами Британии – премьером Эттли и министром иностранных дел Бевином, несмотря на их принадлежность к конкурирующей политической партии. Речь Черчилля не была, таким образом, выходкой эксцентричного политика-одиночки, нет, это был манифест объединенной англосаксонской политической элиты. Объединенной Черчиллем поверх не только границ и вод Атлантики, но и политического ангажемента. Черчилль – так можно сказать с полным правом – выступил в качестве истинного архитектора-планировщика нового мироустройства.
О колоссальной важности этой его инициативы красноречиво свидетельствует тот факт, что Трумэн даже проехал с Черчиллем в специальном поезде за тысячу миль в город Фултон, в штате Миссури, чтобы представить оратора аудитории Вестминстерского колледжа 5 марта 1946 года. Это выглядело как высшая государственная апробация Соединенными Штатами тех основополагающих тезисов, которые Черчилль озвучил на весь мир с кафедры провинциального колледжа. В чем же они состояли?
Прежде всего бывший премьер-министр Великобритании поднялся до уровня политика глобального масштаба, продемонстрировав наивысший класс политического мышления – этнополитический взгляд на мировую историю. В мыслях Черчилля рисовалась картина абсолютного глобального торжества и превосходства англосаксонской расы, которое должно было стать следствием победы Британской империи и Соединенных Штатов Америки во Второй мировой войне[379].
Конечно, Черчилль сознавал превосходство Америки и утрату былого могущества Англией, поэтому отводил именно США главенствующую роль в послевоенном мире. Но акцент ставился на общности происхождения, языка, интересов, поэтому Черчилль предлагал создать «братскую ассоциацию народов, говорящих на английском языке. Это означает особые отношения между Британским содружеством наций и империей с одной стороны и Соединенными Штатами с другой… Братская ассоциация требует не только растущей дружбы и взаимопонимания между нашими двумя обширными, но родственными системами общества, но и сохранения близких отношений между нашими военными советниками, проведения совместного изучения возможных опасностей, стандартизации оружия и учебных пособий, а также обмена офицерами и слушателями в технических колледжах. Это должно сопровождаться сохранением нынешних условий, созданных в интересах взаимной безопасности, путем совместного использования всех военно-морских и авиационных баз, принадлежащих обеим странам во всем мире. Это, возможно, удвоило бы мобильность американского флота и авиации. Это значительно увеличило бы мощь британских имперских вооруженных сил и вполне могло бы привести… к значительной финансовой экономии… Впоследствии может возникнуть принцип общего гражданства, и я уверен, что он возникнет». Черчилль предсказывал: «Если население Содружества наций, говорящих на английском языке, добавить к США и учесть, что будет означать подобное сотрудничество на море, в воздухе, во всем мире, в области науки и промышленности, то не будет существовать никакого шаткого и опасного соотношения сил». Иными словами, англосаксы воцарятся на троне всего мира как единственные и закономерные его владыки.
Как мы знаем, общего гражданства с заокеанским партнером отнюдь не возникло, вместо него получилось в итоге НАТО под контролем Вашингтона, хотя связка «США – Англия» является там стержневой. Америка не пожелала ни с кем делиться ни своим могуществом, ни своей ролью «последнего суверена», как уже в наше время выразился Бжезинский. Это с одной стороны, а с другой – главенство англосаксонской субрасы к нашим дням заметно пошатнулось в мире по естественно-биологическим причинам. Но в 1946 году Черчилль еще мог мечтать. Более того, втайне он надеялся, что со временем Англия вновь станет ведущей державой мира и оттеснит Америку с позиции мирового лидера. Для этого он видел и продвигал одно средство: столкнуть США с СССР. Он был убежден в необходимости и возможности войны.
Личный врач Черчилля лорд Чарльз Моран, лечивший его добрую четверть века, в своих записках повествует, что 8 августа 1946 года у него был доверительный разговор с Черчиллем, который однозначно предрекал в самое ближайшее время войну «между Россией и ее союзниками – и англосаксонскими странами», в которой «Франция, Скандинавия, Бельгия и Голландия будут на нашей стороне». В этом маленьком эпизоде, как в капле воды, отразилась та стратегия будущего, которая владела умом Черчилля в тот момент. Впрочем, в своей Фултонской речи (впоследствии Черчилль признает ее своим политическим шедевром) он был почти так же откровенен, хоть и играл словами по обыкновению.